Страница 28 из 32
Лорда Байрона хоронили как воина. Гроб был покрыт черным плащом, на крышке лежали шлем, меч и лавровый венок.
Вот и все, пожалуй, о Байроне — поэте-воине, если, конечно, рассказывать коротко. Но он обладал еще и способностью аналитически мыслить, а этой чертой обладают далеко не все поэты и практически никто из воинов.
В дневнике Байрона от 28 января 1821 года есть приписка, имеющая подзаголовок «Еще одна мысль». Интересно с ней познакомиться. Вот она:
«Отчего на вершине всех человеческих стремлений и успехов светских, общественных, любовных, честолюбивых и даже стяжательских — примешиваются некоторое сомнение и печаль — страх перед грядущим — сомнение в настоящем — воспоминания о прошлом, заставляющие предугадывать будущее? (Лучший из предсказателей Будущего — это Прошедшее.) Отчего все это? Не ведаю. Быть может, потому, что на вершине мы более всего подвержены головокружению и что с большой высоты падать страшнее — чем выше, тем ужаснее и величественнее. Мне кажется поэтому, что страх отчасти относится к ощущениям приятным; Надежда, во всяком случае, к ним относится; а разве бывает Надежда без примеси страха где-то в глубине? А что может быть сладостнее Надежды? И если бы не Надежда, где было бы будущее? — в аду. Где находится настоящее, говорить бесполезно, большинство из нас и без того это знает. Что касается прошедшего — что остается от него в памяти? Обманутые надежды; во всех делах людских мы видим Надежду — Надежду — Надежду. Любого обладания нам хватает на шестнадцать минут, хоть я их и не считал. Откуда бы мы ни начинали, мы знаем, где все должно окончиться. Но что из того, что мы знаем? Люди не становятся от этого ни лучше, ни мудрее. Во время ужасов чумы люди были еще более жестоки и развратны, чем всегда. Тайна сия велика. Я чувствую почти все, но ничего не знаю…»
И еще одна запись из января 1821 года, с изрядной долей печали:
«Течение веков меняет все в мире… За исключением самого человека, который всегда был и будет жалкой тварью. Бесконечное многообразие жизней не ведет ни к чему иному, кроме как к смерти, а бесконечность желаний приводит всего-навсего к разочарованию…»
То есть к байронизму. Ну, что ж, Байрон есть Байрон.
Это «Еврейская мелодия» Байрона в классическом переводе Лермонтова. Словом, «душа моя мрачна». Вам хочется света? Тогда перевернем страницу.
«Цветы зла» вчера и сегодня
I
Впервые с творчеством Бодлера я познакомился в молодости, в январе 1953 года. То была волнующая пора исканий, метаний и неуверенности в себе. Призыв Бодлера из стихотворения в прозе «Опьяняйтесь» пришелся весьма кстати:
«Нужно быть всегда в опьянении. В этом все, в этом единственная задача. Чтобы не чувствовать ужасной тяжести Времени, которое ломит ваши плечи и пригибает вас к земле, нужно опьяняться беспрерывно. Но чем? Вином, поэзией, добродетелью, — чем хотите, но опьяняйтесь… Чтобы не быть рабами и мучениками Времени, опьяняйтесь, опьяняйтесь без конца! Вином, поэзией или добродетелью, — чем хотите».
Лично Бодлер опьянялся поэзией, наркотиками и любовью. Но так и не смог победить Время. Он, правда, не использовал еще одну возможность — добродетель, но этот искус ему оказался не по плечу. «Он был несчастен, несчастен глубоко — отнюдь не только внешней судьбой, но и внутренне» (Н. Конрад). «Жил во зле, добро любя» — сказал о нем Горький. Если использовать выражение Гегеля, то Бодлер — классический пример «несчастного сознания».
Можно сказать иначе: каждый из нас полководец своих сил и возможностей и ведет битву — кто просто, чтобы выжить, кто за достойную жизнь, а кто за славу и деньги. Бодлер тоже вел свои «полки», но вел их неумело и потерпел, по выражению Сартра, «жизненное поражение». В жизни он ничего не добился и ни в чем не преуспел. А в поэзии? Да. Но опять лишь посмертно.
II
Однако отложим оценки и обратимся к краткой канве жизни. Сохранилась любопытная биографическая заметка самого Бодлера. Воспроизведем ее:
«ДЕТСТВО: старая мебель в стиле Людовика XVI, античности. Консульства; пастели, общество из восемнадцатого века.
После 1830 года — коллеж в Лионе, тумаки, битвы с учителями и товарищами, тяжкое уныние.
Возвращение в Париж, коллеж; воспитание под руководством отчима (генерала Опика. — Ю. Б.).
ЮНОСТЬ: исключение из коллежа Людовика Великого, история с экзаменом на степень бакалавра.
Путешествие в Пиренеи с отчимом.
Привольная жизнь в Париже, первые литературные связи: Урлиак, Жерар, Бальзак, Ле Вавассер, Делатуш.
Путешествия в Индию: первое приключение, корабль лишается мачт; Маврикий, остров Бурбон, Малабар, Цейлон, Индустан, Капская колония (Кейптаун); блаженные прогулки.
Второе приключение: возвращение на судне без провианта и кораблекрушение.
Возвращение в Париж; новые литературные связи: Сент-Бёв, Гюго, Готье.
Очень долгие и тяжкие усилия заставить какого-нибудь издателя газеты меня понять.
Постоянная тяга с детства ко всем произведениям изобразительного искусства.
Одновременное углубление в философию и в прекрасное в прозе и поэзии; вечная, ежесекундная связь идеала с жизнью».
А теперь раздвинем рамки автобиографической заметки и кое-что расшифруем.
Автор предисловия к изданию книги Бодлера (1993) Георгий Косиков пишет:
«Он родился от „неравного брака“, когда 9 апреля 1821 г. (литературная энциклопедия дает иную дату: 17 апреля. — Ю. Б.) Шарль Пьер появился на свет, его отцу, Жозефу Франсуа Бодлеру, было уже 62 года, а матери, Каролине, — 28 лет. Хотя Франсуа Бодлер умер, когда ребенку не исполнилось и 6 лет, тот на всю жизнь сохранил к отцу теплое детское чувство, граничащее с преклонением, и любил вспоминать благородного седовласого старца с красивой тростью в руке, гулявшего с ним по Люксембургскому саду и объяснявшего смысл многочисленных статуй.
Впрочем, психическая травма, полученная Бодлером в детстве, заключалась для него не в раннем сиротстве, а в „предательстве“ матери, которая уже на следующий год после смерти мужа решилась вступить в новый брак — на этот раз с 39-летним майором Жаком Опиком. Прямой, честный и дисциплинированный, Опик, хотя и не смыслил ничего в изящных искусствах и литературе, все же не был ни грубым солдафоном, ни жестоким человеком, способным притеснять пасынка. И однако Бодлер до самой смерти отчима так и не простил ему того, что он „отнял“ у него мать, которая, со своей стороны, совершила повторную „измену“: в 1832 году, когда семье по служебным делам майора пришлось перебраться в Лион, 11-летнего Шарля и вовсе удалили из дома, отдав в интернат при лионском Королевском коллеже. Обида, ревность и ненависть беспомощного существа, брошенного на произвол судьбы, — вот что привело к возникновению знаменитой „трещины“ в душе Шарля Бодлера, чувства оставленности, изводившего его всю жизнь».