Страница 22 из 32
Мрачное стихотворение. Эта мрачность усиливается воспоминаниями — войной в Чечне, многочисленными взрывами домов и гибелью атомной подлодки «Курск».
Это концовка стихотворения «Мэри Глостер» (1894). А вот и про высшее руководство:
Все персонажи Киплинга — отчаянные игроки на арене Вселенской бойни. Это концепция Киплинга. Существует хаос, стихия страстей, зла и несправедливости. И чтобы все это преодолеть, надо действовать по определенным правилам Игры, каждый должен следовать закону своей «стаи» (своей социальной группы) и защищать определенные ценности. Помните знаменитое: «Несите бремя белых…» Или: «Вставай! Иди на бой! В ворота Гунн стучится…»
Да, Киплинг защищал колониальную Англию, но при этом воспевал мужество маленьких людей, их готовность выполнить до конца свой долг, играть по правилам, хотя они и тяжелы:
Если убрать милитаристский налет, то это можно прочесть и как необходимость ставить определенные цели и неуклонно к ним идти «день-ночь», не обращая внимания на «пыль от шагающих сапог». Ибо только так можно добиться какого-то результата. В противном случае — неразбериха, хаос или, как говорил один коммунистический вождь, «разброд и шатание».
Баллады Киплинга — гимн мужеству, самоотречению, долгу.
В 1910 году в «Америкэн мэгэзин» появилось программное стихотворение «If». Его переводили многие поэты и переводчики. Лучший, классический перевод принадлежит Михаилу Лозинскому. Слово «if» («если») он перевел как «Заповедь».
Увы, мы живем не по «Заповеди» Киплинга. У нас если победа, то гром, и шум, и ликование на всю страну. Если поражение — то крик и стенанья несусветные, голова посыпается пеплом и слезы в три ручья. Надо быть сдержаннее. Скромнее. Мудрее. А главное, это обращение к каждому из нас:
И тогда бремя России не покажется таким уж тяжелым.
Поэты
Первый, кто сравнил женщину с цветком, был великим поэтом, но уже второй был олухом.
Стихотворение есть растянутое колебание между звуком и смыслом.
Я получил блаженное наследство
Чужих певцов блуждающие сны…
Поэт-гладиатор
«Поэт-гладиатор» — так назвал Генриха Гейне Иннокентий Анненский. Коммунистические вожди считали его поэтом-революционером. В 1918 году в Москве в Нарышкинском сквере большевики поставили памятник Гейне. Какой-то чахоточный господин с бородой сидел в кресле, а у ног, ластясь, примостилась полуголая баба с распущенными космами — не то Лорелея, не то Муза. Памятник был сделан из какой-то белой дряни и внутри пуст. «Зимой 1921 года, — вспоминает Владислав Ходасевич, — я проходил мимо него. У Гейне нос был совсем черный, а у Лорелей отбили зад».
И тем не менее советская власть продолжала любить и издавать Гейне, игнорируя самую сущность творчества поэта: не социализм он любил с коммунизмом, а только свободу, свободу личности, которая активно подавлялась в Стране Советов.
В предисловии к книге «Лютеция» Гейне писал: «Действительно, только с отвращением и ужасом я думаю о времени, когда эти мрачные иконоборцы достигнут власти, грубыми руками беспощадно разрушат они все мраморные статуи красоты, столь дорогие моему сердцу; они разобьют все те фантастические игрушки и безделушки искусства, которые так любил поэт; они уничтожат мои лавровые рощи и будут сажать там картофель; лилии, которые не трудились и не пряли, а все же одевались так, как не одевался и царь Соломон в славе своей, будут вырваны из почвы общества, если только не захотят взять в руки веретено; розы, эти праздные невесты соловьев, подвергнутся такой же участи; соловьи, эти бесполезные певцы, будут изгнаны, и — увы! — из моей „Книги песен“ бакалейный торговец будет делать фунтики, в которые будут сыпать кофе или нюхательный табак для старух будущего. Увы! Все это я предвижу, и несказанная печаль овладевает мной при мысли, что победоносный пролетариат угрожает гибелью моим стихам, которые исчезнут вместе с романтическим старым миром…»
Поэты всегда пророки. И из нового российского мира стали изгонять «соловьев, этих бесполезных певцов» — Анну Ахматову, Николая Гумилева, Осипа Мандельштама и много-многих других. Мыслителей посадили на «философский пароход» и изгнали из родины. Все это предвидел Гейне.
«Последний сказочный король романтизма» — так однажды назвал себя Генрих Гейне. И он же установил, что великая мировая трещина проходит через сердце поэта. А мир полон зла и несовершенства.