Зной

Глава двадцать первая

До того как затрезвонил будильник, Глории удалось продремать минут тридцать пять. Она выскочила из постели: шея мокрая, голова пишет гневные письма в газету Чувствуя, как в руках-ногах покалывает от усталости, она судорожно проделала все необходимые движения: душ, полотенце, рюкзак, пакет с перекусом, машина, вон она — карта, вот она — камера, ты что-то упустила, косметичка здесь, под рукой, но что-то ты точно забыла — мозги, наверное, — ничего, прежде чем покинуть страну, остановишься в Сан-Диего и купишь новые.

Она зарядила камеру комплектом пластинок, засунула второй в боковой карман рюкзака, который решительно отказывался вместить что-либо еще. Захлопнула багажник, пять раз подпрыгнула, размахивая руками, на месте, и скакнула за руль.

Лос-Анджелес был пуст — только молоковозы на его улицах и встречались. Да еще, повернув с Пико на восток, она обогнала молодую исхудалую женщину, гнавшуюся за прогулочной детской коляской. Глория зевнула, потянулась и выключила радио.

Карлос поджидал ее у въезда на парковку мотеля. Подобно ей, он путешествовал налегке: с рюкзаком и кейсом. Три верхние пуговицы его рубашки были расстегнуты, выставляя напоказ грудь того же цвета, что и лицо, и лоб, и, вероятно, все остальное тело. Выглядел он на редкость бодрым — как будто они отправлялись на поиски золота, а не печального прошлого.

—  Buenos dias, —сказал он, бросая рюкзак на заднее сиденье.

И они тронулись в путь.

Глория думала, что ему захочется поспать, однако он принялся расспрашивать ее о Карле. Долго ли она проработала у него, на что он был похож, казался ли когда-либо печальным.

— Всегда, — ответила Глория. — Пока вы не сказали «печальный», мне никак не удавалось определить, что это такое. Теперь думаю, что вы правы.

— Угрызения совести?

Она на мгновение задумалась.

— Все выглядело так, точно лучшее, что может дать жизнь, у него уже позади.

Карлос расспрашивал ее об увлечениях отца, о его привычках, о любимых словечках. И похоже, искренне изумился, услышав, что Карл усердно посещал церковные службы.

— Бабушка объясняла грехопадение моей матери тем, что отец был «язычником». Она часто повторяла: «Женись на христианке, христиане добры к детям».

— Он стал хорошим христианином, — сказала Глория.

— Слишком поздно, — ответил Карлос.

Однако вопросы задавать продолжил. Вскоре она обнаружила, что отвечает ему с непривычной для нее прямотой. И не ощутила стыда, даже когда он спросил, не было ли у нее романа с его отцом.

— Не было, — сказала она.

— Надеюсь, вопрос не показался вам грубым.

— Нет.

— Понимаете, мне хочется понять, почему вы столько для него делаете, — пояснил он.

— Потому что должна, — сказала она.

— Нет. Не должны. Оттого-то мне и это и любопытно. Перед знакомством с вами я полагал, что вы его… подруга?

Глория слабо улыбнулась:

— Нет.

— Или жена.

Она покашляла, прочищая горло:

— Нет.

Ко времени, когда они достигли южной границы ареала Сан-Диего, вопросы у Карлоса закончились.

— Все так трудно, — сказал он. — Обычно на то, чтобы узнать человека, уходят годы. А тут получается какой-то ускоренный курс обучения.

— Мне тоже потребовалось время, чтобы пробить его оборону, — ответила Глория. И подумала: а ты ее пробила?

Карлос попросил разрешения снять туфли.

— Чувствуйте себя как дома.

Он откинулся назад, уперся ступнями в пол, потянулся. На груди его рубашки проступили темные пятна.

— Расскажите о себе, — попросил он.

— Что?

— Про меня вы уже все знаете. Я вам целый доклад прочитал. Теперь ваш черед.

— Это не так уж и интересно.

— Каждый человек интересен, — возразил он и зевнул.

— Может, вам лучше поспать?

— Если мне станет скучно, — сказал он, — я засну посреди вашего рассказа и вы сможете остановиться.

— Я никогда еще не произносила речей на этот счет, — сказала Глория.

— А вам и не нужно произносить речь. Я буду задавать вопросы. Вы в какой день родились?

— Девятнадцатого января.

— О! — Карлос выпрямился. — Так до вашего дня рождения рукой подать.

— Да, — подтвердила она.

— Тогда я спою вам поздравительную песнь.

— Подумать только, как мило.

— Что.

— Да то, что я не нуждаюсь в таких напоминаниях.

— Рассказывайте дальше, — попросил он.

— Нет, — ответила она. — Не хочется.

— Сколько вам лет?

— Разве можно задавать такие вопросы?

— Не знаю, — ответил Карлос. — В институте благородных девиц я не учился.

— Вопросы о том, сколько человек весит и каковы его политические взгляды, также считаются неуместными.

— К политическим взглядам мы сейчас перейдем, — сказал он. — А спрашивать, сколько вы весите, необходимость отсутствует.

Глория бросила на него довольный взгляд:

— Большое спасибо.

— Я хотел сказать, тут вам стыдиться нечего.

Она немного увеличила мощность, на которой работал кондиционер.

— Вот и граница.

Снова появились щиты с силуэтами бегущих людей. Разрисованный заменили — сомбреро на нем больше не было. И прочие щиты тоже остались на прежних местах — те, что отсчитывали время до появления сообщения:

ВЫ ПОКИДАЕТЕ СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ

Глория искоса поглядывала на Карлоса. Он читал надписи на щитах — широко открытыми и неопределенно встревоженными глазами. Разумеется, все внимание пограничников оказалось прикованным к нему. Карлос был одним из тех, кого они старались не впускать в страну. А Глория — одной из тех, чьи права — в том числе на получение услуг — защищались законом. Если слишком многие из таких, как он, пересекают границу, страдают такие, как она. Дороги, и без того забитые машинами, забиваются еще пуще. Налоги лезут вверх, чтобы поддержать тех, кто претендует на льготы, не имея даже «зеленой карты».

Глории было неловко перед Карлосом. И неловко перед Мексикой, вынужденной терпеть такое отношение к ней. И в то же самое время Глория — как и многие калифорнийцы — негодовала на Мексику. Граждане этой страны пересекали границу гуртами.Они присваивалиее деньги и ее материальные запасы. И это онисоздавали для себя гетто, отказывались учить английский и захватывали радиостанции.

То, что калифорнийцы тратили так много времени на разговоры о Мексике, служило признаком определенного родства с ней, пусть даже предмет у этих разговоров всегда был один: «не следует ли нам выслать их всем скопом домой, а потом запереть ворота?» Во время практически каждых происходивших в штате выборов дождем сыпались относившиеся к иммиграции предложения. Люди рассуждали о «Мексифорнии», о том, что произойдет, когда непреклонное шествие статистических данных доберется до точки, в которой мексиканцы станут не меньшинством и даже не большинством, а правящим классом.

Мы только о них и думаем, думала Глория.

Мы? О них?

Мы.

Мы —это была она. А они были ими.

Когда ей приходилось заполнять анкеты, в которых присутствовала графа «национальность», Глория оставляла ее пустой. А всякий раз, как кто-нибудь заговаривал с ней на улицах Лос-Анджелеса по-испански, ощущала умеренное негодование. «Я говорю по-английски; я училась на врача; я прочла Чосера и получила за это высшую отметку».

— В аэропорту таможенники не так суровы, как здесь, — сказал Карлос.

— Те, кто может позволить себе летать, их не очень волнуют, — ответила она.

— А. — Он снова взглянул на проволочную пограничную ограду. — «Те». А вы тогда кто же?

— Я родилась в Аризоне, — сообщила она. — Паспорт при вас?

Он порылся в карманах:

— Черт. Я его в рюкзаке оставил.

Зато мексиканские пограничники никаких вопросов не задавали. Карлос обернулся, чтобы еще раз посмотреть на пропускной пункт.

— Что-то вроде стеклянной стены, зеркальной с одной стороны, — сказал он.