Травень-остров

Галирад с моря виделся куда величественнее и краше, нежели при подъезде сухим путем. На три версты раскинулся город по берегу глубокого залива по обоим берегам великой Светыни. Выше всех поднимали главы терема галирадского кнеса. Чуть ниже — нельзя выше кнеса строиться! — вставали терема боярские. Чем выше был терем, тем знатнее боярский род. Прочие постройки скрывались за крепкими, в четыре с половиной человеческих роста, деревянными стенами. По правую и по левую руку выбросил Галирад два конца: справа — сегванский, куда держали теперь корабли кунсов, слева — вельхский. И сегванские, и вельхские корабли имели свои пристани. Только вельхам и сегванам разрешено было такое, прочие суда подходили к пристаням, кнесу и городу принадлежащим.

Кораблей и сейчас, по осени, прибывало в Галирад множество. О бурях осенних даже сегваны, лучшие на всем свете мореходы, говорили тихо, с почтением. А Зорко, от дум тягостных отошед, созерцал теперь при мягком неярком свете утра осеннего дивный вид залива, и моря под посвежевшим ветром, и города, и множества островов, по заливу щедро рассыпанных.

Море было теперь не черным, а серым, крушецовым. Но и живость свою, кою дано было узреть венну вчера в сумерках, море спрятало. Лежало, изборожденное рядами низких волн, оно пустынное и бескрайнее, отрешенное от всего прочего, только отражая светлое бледное небо да редкие бесконечно высокие и невесомые облака. Город, располовиненный широким устьем Светыни, через кою сумели возвести когда-то мост, так и оставшийся доселе единственным, выглядел издали словно игрушка для глуздырей: маленький, резной-расписной, без сучка, без задоринки. Острова низкие, поросшие все больше сосняком и ельником, безмолвными сторожами провожали корабли, дивясь их суетности и поспешности. На иных островах красноватым и серым выдавались наружу скалами каменные кости земли. На иных, где верх над хвоей брали березы да рябины, уже начинали полыхать разноцветным огнем осенние костры. И Зорко, позабыв на время даже о том, что надо совершить обряд очистительный после того, как с душой, в небеса отошедшей, распрощался да на смертоубийство посмотрел, спешил вобрать в себя целокупно всю зримую картину до самого овида, зане не мог знать, когда еще увидит разом и море, и небо, и острова, и стольный Галирад.

Глава 7

Омовение души

На дворе у Ранкварта к Зорко тут же подлетел Андвар с расспросами, что ночью было. Зорко же допрежь всего испросил воды согреть да вымыться, а когда Андвар не унялся, сказал отроку, что разговаривать с ним не станет для его же пользы, покуда не вымоется. Андвар, должно быть, обиделся немного, но вида не показал. Не объяснять же сегвану, что всякое слово от того, кто недавно с покойниками якшался да обряда должного после того еще не сотворил, ранить может хуже всякой стрелы. Чем меньше слов с таким человеком скажется, тем целее будешь. У веннов, конечно, все от мала до велика это знали, а потому нарочно молчали. Андвару, видать, невдомек было, вот и пришлось обмолвиться: на молчание сегван молодой и вовсе оскорбиться мог.

Но про воду Андвар не позабыл: в котле большом работники скоро кипятка принесли, в бочку вылили и с холодной водою перемешали. Зорко выскреб и тело, и волосы, что кожа скрипела от чистоты и вся горела. Про одежу чистую Ранкварт опять не позабыл: на сей раз плотную суконную рубаху кунс пожаловал. Когда вылезал Зорко из бочки, чистый и умиротворенный, и уже к ручнику и одеже, на скамье лежащим, наклонился, выскочила вдруг из-за угла та самая девица рыжая с толстой длинной косой, Андвара сестра двуродная, с какой-то корзинкой. А Зорко исподнего даже надеть не успел! Девица его увидела да — нет чтобы испугаться или засмущаться! — прыснула в кулак, звонко крикнула что-то по-сегвански и дальше побежала.

До тризны оставался еще целый день — теплый, погожий, солнечный, хотя и ветреный предосенний день. На дворе Ранкварта у Зорко работы не было: свою работу он сладил еще вчера. И хорошо сладил. Знал об этом сам Зорко, видел Охтар, да и Ранкварт из вида не упустил. Едва Зорко подумал о хозяине, выйдя на главный двор, перед воротами, кунс пожаловал ему навстречу. Был он одет богато, как и всегда. Была на нем красная рубаха, шитая золотом и серебром, роскошная шапка меховая, широкий пояс с серебряными украшениями, темно-алые сапоги из тонкой кожи. Купец, хоть и на тризну, должен был одеваться так, чтобы за версту видно было, каковы его богатства. И покойнику в радость будет благоденствие сегванов, а не скорби да худые одежи. В руке у Ранкварта мешочек кожаный позвякивал.

— Вот ты где! — Кунс вроде даже улыбнулся, Зорко увидев. — С тех пор как пришли, тебя ищу. Где был?

— Тело омыть требовалось, — коротко пояснил венн.

Ранкварт кивнул, припомнив, должно быть, веннский обычай.

— Сегодня до тризны пусть Андвар тебя в Галирад проводит. К сольвеннским умельцам поведет и к вельхам, если успеете. Вот тебе за работу. — Он протянул Зорко мешочек. Был мешочек тяжелый. Столько монет сразу Зорко в жизни не видел, не то что не держал. Отнекиваться венн не стал, знал, что Ранкварт не уступит, только рассердится. Впрочем, память у кунса не короткая была.

— Знаю, не хочешь брать, — сказал он, вкладывая мешочек в руку Зорко. — Воля твоя: в Светынь выброси, первому встречному отдай. Считаю, до торга тебе дойти следует. Там краски. Дерево разное. Другие вещи редкие. Посмотри. Придешь домой с такими вещами, девицы мимо не пройдут, — не меняя выражения лица, договорил Ранкварт. — Андвар, проводи его, — бросил кунс как раз подоспевшему юноше.

— Благодарствую, Ранкварт-кунс, — поклонился сегвану Зорко.

— И тебе спасибо, — отвечал сегван, к немалому удивлению Андвара тоже неглубоко кланяясь венну. — Ты хороший кузнец. Кузнец своего золота и своего счастья. Удачного дня тебе.

Сказав так, кунс отправился по своим хозяйским делам, Андвар же был готов вести Зорко туда, куда наказал Ранкварт: должно быть, парня предупредили.

Глава 8

Пес в лавке диковин

— Ворота при Ранкварте делали, — рассказывал Андвар, когда они уже вышли в улицу и остановились, едва Зорко спросил про ворота. — Хальвдад-бонд их ковал с подмастерьями. Хальвдада в походе потом калейсы убили.

— Что ж его в поход понесло? — удивился Зорко. Другому сегвану он сказал бы что-то вроде «зачем же он в поход отправился» или «что же подвигнуло его на поход», но с Андваром можно было не церемониться. Парень много общался с сольвеннами и усвоил немало из их живой и порой развязной речи. Подвигами он кичиться любил, как и все сегваны, но презрения к иных племен людям в нем не было — как, впрочем, и в остальных сегванах вообще, а потому допускал и такие словечки в речи собеседника.

— Хаскульв-кунс пошел на Кайлисбрекку. На Кайлисбрекке много застывшего огня. Здесь тоже есть, и на сегванском берегу, но он маленький и его мало. На Кайлисбрекке — много. Калейсы торгуют застывшим огнем, но очень дорого, почти как шо-ситайнцы — шелком. В Шо-Ситайн ходить далеко и очень опасно, там меткие стрелки из арбалета. К калейсам ближе, и калейсы слабее. Хальвдаду не повезло.

Таких историй в сопровождении подобных рассуждений Зорко успел услышать великое множество: сегваны ходили походами во всякие земли, и отовсюду им удавалось уйти невредимыми, да еще с добычей. У веннов такой промысел назвали бы разбоем; сегваны считали его чуть не высшей доблестью. Защита родного очага стояла все же выше.

Спорить с Андваром Зорко больше не хотел, а вот что такое «застывший огонь» спросил.

— Сейчас на торг придем, покажу, — живо объяснил сегван. — Торг на этом берегу Светыни, на правом. А на левом все мастеровые живут: и сольвенны, и вельхи.

Дорогой больше говорил Зорко, рассказывая Андвару про то, как хоронили с почестями Хальфдира. Зорко, однако, успевал примечать, какою дорогой идут, чтобы, случись что, знать, куда бежать, а заодно и город рассматривал. Наметанный глаз умельца мигом выхватывал из вещей ту долю их сути, что была ближе всего живописцу. В сегванском конце все дворы были точь-в-точь похожи на Ранквартов, на всех непременно стоял длинный и узкий дом, где жили все обитатели двора, и второй дом, покороче, но повыше длинного и главного, двупрясельные. В таких домах селились неженатые еще воины. Пусть не в каждом дворе, а собралась здесь немалая сегванская сила. Украшены были дома все той же причудливой резьбой: воинами с мечами, конями, орлами да воронами, волками да чудищами. Изредка попадались прикрасы вида треугольного или зубчатые линии, но таких богатых украшений, как на обереге с крестом, что Ульфтаг-кунс носил, а еще на ошейнике кожаном.