Вторая могила слева (ЛП)

– Это обалденно, – заявила я, следуя за Дениз вприпрыжку, – убить двадцать семь зайцев одним выстрелом. Кто бы знал, что один визит в участок может быть таким чертовски продуктивным.

– Она все еще немного дуется, – предупредил папу Диби.

Судя по всему, намечалось общественно важное событие. Мы, то есть я, моя семья и двое других детективов, сидели вокруг стола в конференц-зале, в то время как вдоль стен расположились копы всех форм и размеров. В основном, симпатичные и очень симпатичные. Даже Тафт нарисовался. И это было любопытно, потому что у меня не имелось ни малейшей догадки, с чего вдруг все, а особенно Дениз и Джемма, с таким нетерпением ожидают, когда прокрутят эти записи.

– Кого мне убить сначала, Дэвидсон? – спросил говоривший на записи, Марк Карузо. У него был приятный тембр, хорошее произношение. Чуть-чуть бы поработал над интонацией, и было бы ясно, в каком он настроении. – Чья смерть поставит тебя на колени? – А вот это открытие. Надо же, он явно репетировал перед звонком. – Чья смерть низвергнет тебя в глубокую черную дыру, из которой ты уже никогда не выберешься?

Любому понятно, что вопрос был риторическим, а вовсе не задан из подлинного любопытства. Все присутствовавшие исподтишка бросали на папу пронзительные взгляды, надеясь заметить, какие эмоции вызвал у него Карузо. Происходящее с невероятной точностью объясняло, почему реалити-шоу пользуются такой популярностью. У людей разыгрывается неутолимый аппетит, когда появляется возможность увидеть чужую трагедию, заметить тонкую грань между болью и страданием, понаблюдать, как эмоции искажают обычно улыбчивое лицо. Это не их вина. Болезненное любопытство заложено внутри каждого из нас как часть биологического макияжа, как часть нашей ДНК.

– Может быть, начать с твоей жены, Дениз? – поинтересовался Карузо, словно спрашивал разрешения.

Как только прозвучало ее имя, мачеха тихо ахнула и поднесла руку ко рту. Из ее глаз послушно брызнули слезы. Но я собаку съела на чтении эмоций и была уверена на все сто, что она сполна наслаждается сочувствующими взглядами, скользящими в ее сторону. Однако я почувствовала и ее облегчение, когда глаза Дениз остановились на мне – в конце концов, Карузо пришел за мной, а не за ней. Честно говоря, я не могла ее винить, но вполне могла бы обойтись без внимания, на которое она напросилась за мой счет.

Карузо молчал, ожидая какой-то реакции.

– Нет, – сказал он наконец, будто покорился чему-то. – Нет, нет и нет. Ты должен потерять дочь, как я потерял свою. Как насчет красотки Джеммы?

Все это время Джемма и так почти не шевелилась, но теперь застыла, как статуя. Ее лицо побледнело, она надолго задержала дыхание и только потом посмотрела на папу. Сжав его ладонь, Дениз прильнула к нему, предлагая наигранную поддержку. Но он не обратил внимания ни на Джемму, ни на проявление заботы со стороны жены. Он замкнулся где-то внутри себя, став похожим на оболочку, в которой когда-то был мой отец. К моему удивлению, он покрылся потом. Почему сейчас? Все кончено. Чувак за решеткой.

А на записи папа по-прежнему молчал. Все ждали, зная, что будет дальше. Зная, чье имя звонивший назовет следующим.

– Или, может, лучше заняться твоим вторым выродком? – спросил Карузо таким тоном, что было ясно: он наслаждается моментом. – Как же ее зовут? Ах да… Шарлотта.

Мое имя он произнес медленно, словно смакуя каждый звук, каждую согласную, стекавшую с его языка. Я почувствовала, как все взгляды в комнате метнулись ко мне, но опустила голову и продолжала сидеть так. Особенно ясно я почему-то ощущала дядю Боба. Когда речь заходит обо мне, он становится мягким, как мед. Чем я без зазрения совести пользуюсь, как только представляется возможность.

Внезапно на пленке заговорил папа. Ясным и чистым голосом, четко проговаривая каждое слово, выделяя каждый слог. Ни слова не сказав, когда Карузо упомянул Дениз и Джемму, он сломался, когда прозвучало мое имя.

– Прошу тебя, – проговорил папа хриплым от подавляемых эмоций голосом, – только не Чарли. Умоляю, только не Чарли.

У меня остановилось сердце. Воздух в помещение сгустился, и я решила, что сейчас задохнусь. Истина только что произошедшего ударной волной накрыла меня, вызвав такой шок, что с минуту я сидела в полном отупении, прежде чем смогла поднять глаза. Теперь все собравшиеся бросали сочувствующие взгляды на моего отца. Они видели страдающего человека. Я же видела бывалого копа и детектива, который принял решение.

Папа опустил голову и искоса печально поглядывал на меня. Сказать, что его просьба на записи ошеломила меня, было бы преуменьшением века. Я ощущала отголосок эмоции, которую он изо всех сил старался держать под контролем. И это был не болезненный страх. Его подавляло чувство вины. Папины глаза встретились с моими. Молча, одним только взглядом он просил у меня прощения. От возмущения, которое в этот миг поглотило меня целиком, я вскочила, опрокинув стул.

Забыв об одеяле и обо всем остальном, что слышала на записи, я выпрямилась в полный рост и обвела глазами присутствующих. Дениз потрясло, что муж умолял за мою жизнь, а не за ее. Узколобое представление о действительности не оставило ей шанса заглянуть глубже и охватить истину. Наверное, приятно жить и видеть мир таким одномерным.

Но дядя Боб все понял. Он сидел с отвисшей челюстью и так смотрел на папу, словно тот спятил. И Джемма тоже все поняла. Джемма. Единственный на планете человек, за чье сочувствие я бы гроша ломаного не дала.

К счастью, слезы, которые могли хлынуть из моих глаз от того, что отец фактически нарисовал у меня на лбу мишень, скрывались за стеной замешательства. Легкие оставались парализованными, как будто кто-то ударом вышиб из меня весь воздух. В груди начало гореть, поэтому я заставила себя сделать вдох, хотя была уверена, что ошеломленное выражение моего лица не изменилось ни на йоту.

Мой отец, пропахавший в управлении полиции Альбукерке двадцать лет, был слишком умен, чтобы совершить такую несусветную глупость. И дядя Боб прекрасно это знал. Я видела, как в его карих глазах смешиваются шок и ярость. Он был так же поражен, как и я.

Папа выглядел виноватым. Бестолковое выражение лица мачехи, которая то и дело переводила взгляд с него на меня и обратно, могло бы меня рассмешить. И все же в комнате было три человека, до кого дошло все и сразу. Дядя Боб – это я еще могла понять. Но не могла поверить, что Тафт тоже все понял. Он смотрел на меня, и в его взгляде читалось удивление, граничащее с извинениями.

Однако недоверия на лице Джеммы я просто не могла вынести. Она сверлила папу тяжелым взглядом, представляя собой классический образ крайнего изумления. Что ж, ее степень в психологии окупилась. Она поняла, что отец предпочел мне ее. Предпочел мне нашу мачеху.

Ноги самостоятельно стали отступать назад, пока я не почувствовала, что уперлась в дверную ручку. Протянув руку за спину, я повернула ее как раз в тот момент, когда с места поднялся папа.

– Чарли, погоди.

Я бросилась через дверь, попав в море столов с трезвонящими телефонами и щелкающими клавиатурами. Я спешила к выходу.

– Чарли, прошу тебя, остановись! – раздался позади папин голос.

Чтобы он увидел кучу соплей, в которую я превратилась? Ни за что на свете.

Однако он оказался проворнее, чем я ожидала. Поймав меня за локоть длинной худой рукой, он развернул меня лицом к себе. Тогда-то я и поняла, что слезы снесли стену и уже текут у меня по щекам. Папа расплывался передо мной, поэтому я сморгнула слезы в глазах и стерла их со щек свободной рукой.

– Чарли…

– Не сейчас. – Я выдернула руку и снова направилась к выходу.

– Чарли! – повторил папа и снова схватил меня за руку, когда я уже выходила на улицу.

Он втащил меня обратно внутрь, я освободила руку. Он схватил меня снова, я снова освободилась. И так еще и еще раз, пока я не дала ему такую звонкую пощечину, что звук эхом прокатился по участку. В помещении повисла тишина, и все взгляды устремились к нам.