Тайный брак

Тем не менее приготовления к коронации моего сына шли своим ходом, и военные стычки — тоже. Между французами — сторонниками моего брата, с одной стороны, и англичанами, которых поддерживали бургундцы, — с другой.

Я мало что могла услышать о деяниях Девы Иоанны, потому что в моем окружении предпочитали как можно меньше говорить о ней, но однажды Оуэн, с кем я старалась совсем не встречаться на людях, улучив момент, рассказал мне о самых последних событиях.

— Они взяли ее в плен, — сказал он, — эту Деву.

— Они? — с удивлением переспросила я, не понимая, почему он так говорит об англичанах.

— Да, они… Бургундцы.

Из его слов я узнала, что бургундцы недавно осадили Компьен, а Дева Иоанна со своим отрядом в три-четыре сотни солдат поспешила на помощь осажденным. Она прорвалась в город и помогла многим жителям покинуть его на лодках по реке Уазе. Сама же осталась для защиты города. Но войско бургундцев под командованием графа де Люксембурга, союзника герцога Филиппа, оказалось куда многочисленнее отряда Иоанны, и Дева попала в плен. Ходили слухи, что ее предали свои же, не всем военачальникам в стане орлеанистов пришлись по душе ее победы, на фоне которых их собственные ратные дела выглядели весьма жалкими.

Как бы то ни было, Дева Иоанна (Жанна д'Арк) находилась сейчас в руках Люксембурга, и тот отправил ее в замок Болье.

— Это все равно что попасть в руки англичан? — спросила я.

— Не совсем, — ответил Оуэн. — Скорее всего граф потребует за нее выкуп. Он ведь друг бургундцев, а у тех с нами отношения разладились в последнее время.

— Бедная девушка. Что с ней теперь будет?

— Sic transit dloria mundi, как говорили древние римляне, — сказал Оуэн. — Ничего хорошего ее не ждет. Хотя она всего-навсего женщина…

— Да, так проходит слава мира, — повторила я за ним.

Кардинал Винчестерский пришел в восторг от этого известия, из чего я заключила, что он придавал куда большее значение подвигам Девы, чем старался показать.

Вскоре нам предстояло путешествие в Руан, где находился герцог Бедфорд, и я с нетерпением ждала встречи с ним.

Положение во всей Франции оставалось таким, что передвигаться нам следовало с большой осторожностью. Тем более что в нашей процессии находился сам король. Мы прибыли в Руан лишь в июле, спустя два с лишним месяца после высадки на континент.

Все это время я непрерывно думала о детях, оставшихся в Англии, тосковала по ним и была бы совсем безутешна, если бы не Оуэн, с которым мы виделись лишь тайно, урывками, но его присутствие я постоянно ощущала.

О Деве Иоанне продолжали ходить самые различные, зачастую противоречивые, слухи. Некоторые говорили, что она убежала из плена; другие добавляли, что это все так, но ее снова схватили; третьи считали и то, и другое враньем и утверждали, что она по-прежнему в руках графа Жана де Люксембурга, который требует за нее крупный выкуп… У кого? Конечно, у англичан. А что с ней будет, когда она окажется в их власти, любому понятно. Разве простят ей, что она повернула чуть не всю страну против тех, кто ее захватил да еще поставила своего короля, когда у них уже есть другой, законный?!

Но мои мысли занимали дети. Я очень волновалась за них. Не могла не думать о том, что ожидает нашу семью в ближайшем будущем. Все тайное становится со временем явным, это известно. И тогда мне, как и этой несчастной Деве, предстоит чуть ли не самое худшее. Во всяком случае, если не мне, то близким и дорогим для меня людям…

Герцог Бедфорд встретил нас в Руане. Он еще больше изменился — выглядел сильно постаревшим и изможденным. Так сказались на нем события последнего года. Но со мной он оставался так же любезен и добр, как раньше, во время наших нечастых встреч, и я не могла, по контрасту, не вспомнить о лицемерном и злобном его брате, Хамфри Глостере.

Обрадовала меня и встреча с женой Бедфорда Анной Бургундской, с которой нас связывали родственные узы. Я смутно помнила ее по годам детства и сейчас как бы заново узнавала. Это была значительная женщина — красивая, в большей степени, внутренне, что почти сразу почувствовалось. С ней я ощутила себя легко и свободно с первой же встречи; она поделилась своими тревогами. Ее крайне беспокоило состояние мужа и положение, сложившееся во Франции. И то, и другое весьма ее волновало.

— Дела тут складываются гораздо хуже, чем у нас признают, — говорила она. — То, чего добилась та, кого называют Девой, не поддается описанию. Она пробудила народ, встряхнула от спячки и вашего брата, Катрин, излечила его от безволия, заставила решиться провозгласить себя королем.

— Бедняга Шарль! Он всегда открещивался от трона.

— И другой ваш брат, Жан, помнится, тоже. Как странно — обычно за корону ведутся битвы насмерть, а тут, когда она передается по наследству, от нее отказываются подряд два брата.

— Все наше семейство странное, — сказала я печально. — Вы это знаете, Анна. И наше с вами положение тоже необычное.

— Да, — согласилась она, — мы должны быть верны и преданы новой стране… стране, которая стала злейшим врагом нашего с вами отечества. Какая несуразность! Если бы не глупая длительная ссора между Бургундским и Орлеанским домами, всего этого могло не быть. Не так ли, Катрин?

— Мой супруг Генрих все равно мечтал захватить Францию, — сказал я.

— А мой супруг, — добавила она с невеселой улыбкой, — дал клятву следовать желанию своего брата.

— Мы же с вами оказались в ловушке, Анна. Хотя ваше положение отличается от моего. Вы вышли за Джона Бедфорда по любви. Мой же брак являлся одним из пунктов договора между нашими странами.

— Но ведь вы тоже любили Генриха! Разве нет? Джон говорил мне об этом. Его любили все!

— Он из разряда тех людей, — сказала я, — кому все поклоняются. А поклонение — не всегда любовь.

Она сжала мне руку, и мне захотелось открыться ей, рассказать о том, что сама поняла, лишь встретив Оуэна. Поведать, что по-настоящему счастлива с Генрихом я никогда не была. Любовь пришла позднее, и сейчас мне ничего не надо, кроме этой моей любви… нашей любви… и чтобы нас оставили в покое…

Разумеется, я сдержала себя и не раскрыла перед Анной свою тайну.

Она, нет сомнения, умна, порядочна, участлива, но кто знает, откройся я перед ней, не ужаснет ли ее мой поступок, не посчитает ли свои долгом рассказать о моих откровениях Бедфорду, усмотрев в этом обязанность верной супруги?

И еще одно стало для меня более отчетливым в этот момент: как бы мало я ни значила в глазах людей, правящих моей новой страной, но я оставалась королевой, а из этого следовало, что мои дети от второго брака тоже обладали правами на престол. Конечно, первым и главным наследником стал Генрих, но и Эдмунд и Джаспер также; разумеется, при особых обстоятельствах… И, вполне возможно, Глостер имел в виду именно эти, особые и пока неясные ему самому, обстоятельства, когда проводил через парламент свой закон о браке, касавшийся в первую очередь меня. И руководили им при этом не столько злость или неприязнь, сколько далеко идущие собственные планы…

Анне я сказала совсем другое.

— Ваш супруг Джон и Генрих, — сказала я, — оставались не только братьями, но и большими друзьями. Так приятно бывало видеть их вместе.

— О да, они всегда защищали друг друга, — с готовностью подхватила она. — Я слышала, их отец не очень-то крепко сидел на троне, потому братья держались вместе смолоду.

— Кажется, Хамфри не совсем такой? — сказала я.

— В любой семье бывают люди, которые думают лишь о себе, — отвечала Анна. — И во всем ищут только свою выгоду.

— Да, Глостер оказался именно таким.

После недолгого молчания она сказала:

— Он доставил Джону много беспокойных часов и дней. Мой брат Филипп очень зол на Глостера. Это, к моему глубокому сожалению, отражается и на его отношении к Джону. Мне бы не хотелось, чтобы их дружба окончательно дала трещину… Ах как тяжело сейчас моему мужу! — снова помолчав, добавила она. — А тут еще эта Дева!