Тихая гавань

Мусс, соскучившись, скрылся за кучей водорослей.

– Ну, видишь ли, я ведь видел немало лодок. – Мэтьютепло улыбнулся.

Да, он ей нравится, подумала она. Очень нравится. Теперь Мэтьюее друг – в этом не может быть никаких сомнений.

– У меня есть яхта, стоит в заливе. Когда-нибудь я ее тебепокажу.

Яхта представляла собой маленькую и изрядно потрепанную старуюлодку, но Мэтью ни за что бы не расстался с ней, ведь он мог ходитьна ней в море, когда заблагорассудится. В возрасте этой девчушки они дня не мог прожить без моря.

– А что ты делала вчера?

Ему было приятно смотреть на нее/когда она говорит. Больше всегоон хотел бы написать ее портрет. Но как ни странно, ему нравилосьпросто разговаривать с ней, а такое бывало нечасто.

– Вчера приезжала моя крестная со своим малышом. Ему всеготри месяца. Его зовут Уильям, и он просто прелесть. А папы у негонет, – добавила она.

– Это плохо, – осторожно заметил Мэтью, на минутуоторвавшись от работы и любуясь Пип. – А почему?

– Ну, она же не замужем. А Уильяма она взяла в банкечего-то там… короче, не помню. Что-то очень сложное. Мама говорит,что это не важно. Ну, нет папы и нет, подумаешь!

Сообразив, о чем идет речь, Мэтью невольно заинтересовался. Длянего в сообщении Пип заключалось что-то непривычное. Сам он до сихпор считал, что семья – основа всего, что у ребенка должны бытьмама и папа и все такое, хотя и успел уже убедиться, что в жизни невсегда бывает так, как хочется. Но рассказ Пип заставил его вновьзадуматься о том, есть ли отец у Пип и был ли он вообще. Почему-тоу него возникло подсознательное чувство, что малышка живет безотца, но спрашивать он боялся. Не стоило без нужды расстраиватьдевочку. К тому же зарождавшаяся дружба требовала определенноготакта и осмотрительности… Впрочем, оба они по своей натуре былидостаточно деликатными.

– Хочешь порисовать? – спросил он, незаметно наблюдаяза девочкой, и снова подумал, что она похожа на легкокрылого эльфа,беззаботно порхающего среди песчаных дюн. Малышка казалась такойхрупкой, что он всякий раз удивлялся, когда видел на песке следы ееног.

– Да. Спасибо, – вежливо поблагодарила она. Онпротянул ей карандаш и лист ватмана.

– Ну и что ты будешь рисовать? Снова Мусса? Ну, теперь,когда ты поняла, как следует рисовать задние лапы, уверен, у тебяне будет особых проблем, – сухо, по-деловому проговорилон.

Пип задумчиво разглядывала его рисунок.

– Как вы думаете, я могла бы нарисовать лодку? Похоже, длянее лодка стала предметом мечтаний, подумал он.

– Почему бы и нет? Если хочешь, можешь попробовать дляначала срисовать мою. А может, тебе хочется нарисовать парусник? Ямогу показать тебе, как это делается.

– Тогда я лучше срисую вашу лодку, если вы не против. Пиппросто не хотелось лишний раз его отвлекать.

Впрочем, она давно уже поняла, что иногда лучше отойти в тень.Осторожность стала ее второй натурой. Она всегда была осторожной сотцом – и правильно делала. Во всяком случае, он никогда так незлился на нее, как на беднягу Чеда. Хотя все те годы, что онипрожили вместе в новом огромном доме, он вообще почти не замечалее. Отец чуть свет уезжал на работу, а возвращался уже поздноночью, к тому же он много путешествовал. Он даже научился управлятьсобственным самолетом и пару раз брал ее с собой, а однаждыразрешил ей взять с собой Мусса. И Мусс вел себя образцово.

– Конечно. Тебе оттуда хорошо видно? – спросил Мэтью,и девочка, устроившись чуть ли не у его ног, кивнула.

Сегодня он захватил с собой сандвич, еще накануне решив, чтоперекусит на берегу – на тот случай, если она появится в серединедня. Беда в том, что Мэтью очень хотелось увидеть ее еще раз.Развернув сандвич, он разломил его пополам и предложил ейполовину.

– Ты, наверное, проголодалась?

– Нет, спасибо, мистер Боулз.

– Просто Мэтт. – Он невольно улыбнулся ее трогательнойцеремонности. – Так ты уже пообедала?

– Нет, но я не голодна. Спасибо. – Она углубилась врисование. А мгновением позже его вдруг осенило: девочке легчеразговаривать, когда она не смотрела на него! – Моя мама… онаникогда не ест. Ну, вернее, почти никогда. Она такаяхуденькая. – Чувствовалось, что девочка тревожится за нее. ИМэтт невольно заинтересовался.

– Почему? Она больна?

– Нет. Просто у нее горе.

Какое-то время оба молча рисовали. Мэтт с трудом подавиллюбопытство, решив, что не стоит ее расспрашивать. Она самарасскажет ему больше, если захочет, конечно. И он не намерен ееторопить. Да и зачем? Неожиданная дружба была чем-то таким, над чемне властно время. Мэтту казалось, что он знает ее давным-давно.

И вдруг его осенило:

– А у тебя тоже горе?

Не отрывая глаз от рисунка, девочка молча кивнула в ответ.

Само собой, расспрашивать он не стал. К тому же Мэтт и без тогопочувствовал окружавшую ее ауру печали – ему уже не раз приходилосьбороться с собой, чтобы не прижать се к себе.

– И как ты? – осторожно спросил он. На этот раз онаподняла на него глаза.

– Получше. Тут, на берегу, хорошо. Мне кажется, маме тожетут лучше.

– Рад это слышать. Надеюсь, аппетит тоже скоро вернется кней.

– Вот и моя крестная так говорит. Она тоже очень переживаетиз-за мамы.

– А братья или сестры у тебя есть, Пип? –поинтересовался Мэтт.

Вопрос казался ему достаточно безобидным. Но Пип вдругобернулась к нему, и то, что он прочел в ее глазах, повергло его внастоящий шок. Огромная, недетская тоска, от которой у него всеперевернулась в душе, заставила Мэтта онеметь.

– Я… да. – Она помялась, словно не зная, что сказать.Потом вдруг снова заговорила, глядя на него своими печальнымиглазами, и Мэтту внезапно показалось, что он погружается в тот мир,где живет Пип. – Нет… Ну, не совсем… Не знаю, как вамобъяснить. Моего брата звали Чед. Ему было всего пятнадцать. А впрошлом октябре… он… с ним случилось несчастье…

Проклятие, и кто его тянул за язык?! Все сразу стало ясно – игоре ее матери, и то, почему она почти ничего не ест. Господи, чтоможет быть ужаснее для матери, чем потерять ребенка?!

– Прости, Пип… – Мэтт растерялся, не зная, чтосказать.

– Ничего. Знаете, он был такой умный, совсем какпапа. – То, что она сказала потом, ошеломило его. И в то жевремя объяснило многое. – Самолет, которым управлял папа,потерпел крушение, и они… они оба погибли. Он взорвался, – струдом проглотив комок в горле, почти беззвучно добавила Пип. Онане жалела о том, что рассказала ему. Почему-то ей хотелось, чтобыон все знал.

Не в силах выдавить из себя ни слова, Мэтт долго смотрел нанее.

– Господи! Прости, Пип. Мне очень жаль. Какое счастье длятвоей мамы, что у нее есть ты.

– Да, наверное, – задумчиво прошептала Пип, но безособой убежденности в голосе. – Но ей все равно тяжело. Онавсе время сидит у себя в комнате. – Кто знает, горевала бымать, если бы погиб не Чед, а она, Пип? – Мама очень еголюбила, и смерть Чеда разом подкосила ее.

– Еще бы! И я бы горевал.

В свое время Мэтт тоже считал, что у него не хватит сил жить. Норазве его несчастье можно сопоставить с тем, что пришлось пережитьэтой женщине?! Его собственные беды по сравнению с ее горемказались чем-то обыденным, чем-то таким, с чем можно было смиритьсяи продолжать жить дальше. А тут – разом потерять и мужа, и сына…Можно только гадать, каким ударом такое несчастье стало для Пип,учитывая, что ее мать совершенно сломлена собственным горем. А судяпо всему, это именно так.

– Она ходит на какие-то групповые занятия в городе, чтобыпоговорить о своей беде. Но не думаю, что это помогает. Мамаговорит, там у каждого свое горе.

Полная чушь – рассказывать о своих бедах таким же горемыкам, какты сам, но Мэтт знал, что в наши дни подобная практика – обычноедело. Вряд ли она могла помочь справиться с тоской.

– Мой папа был вроде как изобретатель. Придумывал всякиештуки. Конечно, я не очень понимаю, чем он занимался, но, наверное,у него здорово получалось. Мы ведь сначала были очень бедные,знаете ли, а когда мне исполнилось шесть лет, папа с мамой купилибольшой дом, а потом папа купил еще и самолет.