Империя Зла

Кречет сказал с усмешкой:

– Виктор Александрович! Пожалуй, вы были единственным встране человеком, кого возмутила эта акция. Остальные были радыхаляве.

– Верно, – согласился я печально. – Я тогдаработал в коллективе… они могут вспомнить сейчас, как я кипятился,орал, а они пожимали плечами. Это ж, мол, прекрасно, что фирмачасть своих доходов пускает на нужды населения. Да, пожалуй, они исейчас не поймут. Это ведь совсем из другой категории. Как непоймут и того, что я не могу допустить, чтобы кто-то называл себямоим отцом, духовным или каким-то еще, меня – овцой, а я кивал имолчал в тряпочку…

Кречет хмыкнул, а ехидный Коган спросил коварно:

– А как же президент – отец народа?

– Президента избрали, – огрызнулся я. – Навсенародных выборах! Правда, я голосовал против, но все-такиКречета избрали открыто. А этот… первосвященник!.. не знаю, откудавзялся! Какие чины из КГБ назначили на своем тайном совещании? Ну ируководил бы своими, которые избрали. А то берется руководить имною! Патриарх всея Руси!.. Так что молодые они или не молодые, ноидут пока проторенной стежкой. Пока не увижу отказа от хамскихзамашек называть меня своим рабом, своей овцой, а себя – моимпастухом… пастырем по-латыни… то я – враг православия. Так же, каквраг коммунизма, фашизма, любой диктатуры и любого хамскогодавления и унижения.

– Вы мне чашку опрокинете, – сказал Коломиецнапряженно. – Вы не совсем правы в своем осуждении.

– В чем?

– Не правы, вот и все. Наше оно, православие! Наше.

Больше он ничего не сказал, насупился и отвернулся. Но всевидели, как он бросил на меня взгляд, полный не только неприязни,но и откровенной вражды.

Глава 7

Мирошниченко неслышно скользнул в кабинет, пошептал Кречету наушко, умело изогнувшись в полупоклоне и опираясь в спинку кресладвумя пальцами. Кречет кивнул, поднялся, на наши взгляды ответилжестом, чтобы не радовались, скоро вернется, работать все равнонадо.

Голоса тут же загудели громче. Краснохарев, тяжело перегнувшись,дотянулся до кречетовской кнопки. Ее шутя называли ядерной, но,когда палец премьера вжал ее до отказа, вместо грохота взрыва безскрипа приоткрылась дверь, Марина заглянула с приподнятыми вудивлении бровками.

Краснохарев развел ладонями:

– Мариночка, этот изверг нас не жалеет…

Марина мило улыбнулась:

– Я сейчас займусь.

Краснохарев едва успел убрать палец с кнопки, как дверьраспахнулась снова, уже шире, в кабинет вплыли три девушки изстоловой, расставили по столу подносы с гигантскими расстегаями,ватрушками, гамбургерами и биг-маками, а сама Марина внесла бурнокипящий кофейник.

Мне есть не хотелось, но, когда посмотрел на эту роскошь,ощутил, как в животе заворочалось нечто голодное и хищное, подложечкой громко и бесстыдно квакнуло.

– Вообще-то министрами жить можно, – заявил бодроКоган. Он первым ухватил толстенную ватрушку, вгрызся в роскошныйподжаренный бок. – Хоть и повесит потом… бесчинствующая толпа…м-м-м, какая прелесть!.. но хоть поедим всласть!

Яузов торопливо налил себе кофе, опытным взглядом военногооценив, что биг-маков хватит на всех, а кофе надо глотать, покаКречет не вернулся, пробурчал:

– Поедим… Глядя, как едите, сразу видно, почему странаголодает. Небось всю Сибирь уже приватизировали?

– Почему… Сибирь? – удивился Коган.

– Ломоносов, наш великий предок, сказал, что богатстваРоссии будут прирастать Сибирью, – сказал Яузовзначительно.

Коган поперхнулся, то ли из-за непомерно большого куска, чтопытался проглотить по чисто профессиональной привычке, то ли чтовоенный министр цитирует классиков, а министр культурыразрабатывает планы вторжения в Чечню.

Огромный биг-мак, с виду разве что бегемоту в пасть, смялся вмоей ладони до толщины блина, свежего и пахучего, а когда мои зубы…пусть и металлокерамические, но все равно мои, вонзились в сочнуюпахнущую плоть, где ровными рядами затаились тонкие пластинкикотлет, пикантного сыра и хрустящие веточки салата, то, к стыдусвоему, ощутил, что жить все равно хорошо, хоть и неизвестно, чтождет на выезде из кремлевских ворот: пуля снайпера или заложеннаяпоблизости мина с направленным действием.

Рядом красиво и элегантно ел Черногоров, аккуратно отхлебывалкофе. Он все время помнил, что каждое наше слово и движениезаписывается как минимум с трех позиций, а потом специалистыпроанализируют не только слова, но и мимику, паузы между фразами,движения рук, язык поз… По крайней мере, так было при предыдущемпрезиденте.

Забайкалов с биг-маком в руке и чашкой дымящегося кофе в другойвыбрался из-за стола, неспешно начал передвигаться вдоль стены смониторами. Все работают, везде по большей части новости, частовылезает клоунада или реклама. Забайкалов морщился, взял бутербродв зубы, а свободной рукой ухватил пультик, пощелкал. На экранахпошла яркая чужая жизнь. Правда, в преклонении перед Западом необвинишь, у министра иностранных дел свой профессиональный интерес,а чужеродные гамбургеры жрет не он один, у славянофила Коломийца заушами вовсе стоит треск.

Отворилась дверь, Кречет вошел как входит смерч, что гонит заверсту перед собою волну сжатого воздуха и стену из шаровых молний.Министры замерли кто с чашкой возле губ, кто с бутербродом взубах.

Ноздри президента раздувались, как у зверя, почуявшего запахсвежей крови. Он швырнул на середину стола не по-президентьитолстую папку, у Первого должна быть самая тонкая, рухнул в креслотак, словно сзади ударили под колени.

– Все жрете? – спросил он горько. – А там менясамого чуть не сожрали.

Коломиец спросил участливо:

– Тяжела жизнь отца нации?

– Противно, – огрызнулся Кречет. – Я думал, люди,а явилась делегация от лакеев!

– Лакеев?

– Да, целая партия лакеев и холуев!

Он тяжело опустился в свое кресло, жестом показал, чтобыпродолжали, он сейчас снова вернется в наш мир.

– Что-то случилось? – спросил непонимающийКоломиец.

Кречет отмахнулся, но перехватил устремленные на него украдкойвзгляды всего кабинета, прорычал:

– Приходили эти… которым то памятник царю воздвигнуть, топереименовать Москву в его честь, то назвать высший орден Россииорденом Николая Второго Мученика! Холуи чертовы! Хоть один бывозмутился, что большевики не только этого дурака и пьяницурасстреляли, но и лучшего поэта России, Николая Гумилева, поставилик стенке! И тысячи светлейших умов – ученых, поэтов, музыкантов,изобретателей предали смерти! И что народу сорок миллионов вообщеистребили в бессмысленной Гражданской и в лагерях! Так нет же, имтолько царя жалко. Мерзавцы…

– Только ли они? – спросил я. – Церковь таквообще возвела его не то в сан святого, не то мученика. Только зато, что царь. Не за заслуги, а как собаку – за родословную…

Сказбуш возразил:

– Какой же он царь? Сам же отрекся от престола. Стал простогражданином Романовым. Через полтора года расстреляли именноРоманова с семьей, а не царя. Эти ж тупари и наступающийдвухтысячный год упорно считают началом двадцать первого века!

Общество убогих, вспомнил я тоскливо, у которых амбициинепомерно выше их умственных данных, на днях с помпой создалоВысшее Дворянское Собрание. Объявило себя выше и лучше других людейна том основании, что у них, как у породистых собак, родословные.Все это прошло по телевидению как непомерный праздник. Чуть ли некак девятисотлетие Москвы. Конечно, родословные дерьмовые, но покрайней мере записанные, в то время как у других собак… тьфу,людей, пусть те куда выше по породе, такие записи не велись, и вэто общество обиженных природой им доступ, так сказать, закрыт.

Всяк жаждет выделиться, черт бы побрал эту, вообще-то, неплохуючерту. Жаждет показать себя лучше, сильнее, умнее. Нормальноечеловеческое свойство… да и не только человеческое, всякой рыбе,оленю или даже червяку свойственно. На лучшего обратят внимание исамки, а значит – потомство пойдет от лучшего, что есть залогпрогресса эволюции. Только у людей это в общем-то правильноестремление принимает какие-то странные формы… Можно выделиться,сделав открытие или хотя бы изобретение, можно спеть лучше всех илистанцевать, а можно объявить себя дворянином, который лучше всехдругих уже тем, что его дед тоже был дворянином… Или того хлеще –потомственные москвичи лучше других уже потому, что их родителиперебрались в столицу еще до их рождения. Можно гордиться тем, чтоживешь в центре, а не в задрипаных Черемушках или в сраномЧертанове. И хотя твоей заслуги в этом нет, но что делать, когданет ни ума, ни силы, ни таланта, а свысока смотреть на соседа охкак хочется?