Посланник

Амбалы наклонились, что-то делая с ее руками и ногами. В тот момент, когда девушка открыла было рот для нового протеста, подняли простыню, на которой лежала беспомощная жертва, и одним легким, отработанным движением переместили Вику на операционный стол. Прямо под свет этой огромной пугающей прабабушки всех ламп.

– Что вы делаете?

Теперь ее голос был тонким и писклявым – от паники. Девушка попыталась дернуться, страшные металлические штуковины звонко защелкнулись на ее запястьях и лодыжках.

Ужас вскипел одуряющим варевом. Эти двое... Они не смотрели на нее как на человеческое существо или уж тем более как на молодую женщину. Нет, они смотрели как на... мясо.

В голове мгновенно всплыли все рассказываемые шепотом истории о незаконной пересадке органов, о донорах, из которых эти ценные внутренности вырезали. Сама не понимая почему, Вика начала беззвучно плакать. Две соленые дорожки пробежали по ее лицу, оросили губы горечью.

– Что вы делаете? – тонко, безнадежно спросил детский голосок.

– Ничего, о чем бы вам следовало волноваться, юная дама. – Холодный, безразличный голос. Как раз такой, как бывает у сумасшедших хирургов из фильмов ужасов. – На самом деле мы оказываем вам огромную услугу.

Стоявший у ее изголовья был, как и все, в маске и в белом халате, но что-то в том, как он держался и двигался, яснее ясного говорило, что это – самый главный и самый сумасшедший из всех хирургов. Он держал перед собой руки в перчатках, стараясь ни к чему не прикасаться («чтобы не занести микробов» – смутно припомнилось Вике), и его глаза были бледные, какие-то водянистые, как у настоящего маньяка. Почему-то слова этого охотника за органами Вику совсем не успокоили.

Она рванулась, и тело отозвалось на резкое движение болью.

– Вы... вы не можете! Вы не имеете права! – Она сорвалась на крик. – ЭТО МОИ ОРГАНЫ!

Удивительно, как такой тощий организм мог произвести такой выдающийся вопль. Горло точно кипятком обожгло.

– Мое дорогое дитя, никто и не собирается покушаться на ваши органы. – Кажется, его насмешило это предположение. – Внутренности наркоманки и алкоголички со стажем в несколько лет? Помилуйте, да кому же нужна эта больная рухлядь?

Логичность этого аргумента дошла почти мгновенно. Вика знала, что больна, это было трудно не заметить, даже проводя большую часть времени в состоянии опьянения или страдая от ломки. Но сейчас у нее ничего не болело. И сейчас ей совсем не хотелось расставаться ни с чем из внутренностей, как бы испорчены они ни были!

Вообще, сейчас она чувствовала себя лучше, чем когда-либо за последние несколько... лет? Это было странно. Странно и неправильно. В ее венах не было ничего, кроме ее собственной крови, и ей ничего не хотелось туда добавить. Задумайся она об этом, тело наверняка начало бы ломать, а рот бы пересох, требуя очередную дозу, но в настоящий момент Вика была слишком занята, чтобы еще и думать.

– Тогда зачем вы меня сюда притащили? – сорванный криком голос отозвался болью и каким-то странным шипением.

– А-аа... Видите ли, юная дама, вам выпала возможность поучаствовать в уникальном эксперименте на благо всего человечества!

Это было даже хуже, чем самые худшие опасения. Вика закрыла глаза, пытаясь притвориться, что всего этого нет. Просто очередная глюка. Еще одна глюка. Глю-ка... Никогда, никогда, никогда она больше... Впрочем, время показало, что, как бы яростно она ни давала себе подобные обещания, сдержать их не удавалось.

– Тысячелетиями человечество страдало от ужасов наркомании. И вот теперь у нас появился шанс положить этому конец!

Глаза Вики распахнулись так резко, что свет снова больно ударил по зрачкам. Она не обратила на это никакого внимания.

– Что ты ска-зал? – медленно, по слогам спросила она.

– Моя дорогая, мы собираемся избавить вас от наркотической зависимости.

Гад. Да за такие шутки...

– От зависимости нельзя избавиться. – Собственный голос в ушах Вики звучал хрипло, злобно, старо. – На то она и зависимость!

– Из десяти лабораторных крыс, на которых я пробовал свой новый революционный метод, четыре выжили и стали совершенно свободны от пагубных привычек! Из людей, правда, еще никто не смог выдержать, но то были ужасные экземпляры: старые и совсем никуда не годные. А вы совсем еще молоды. У вас как минимум один шанс из десяти!

Тишина.

– Я не даю на это согласия.

– А тебя никто и не спрашивает, моя дорогая. Тебя потому и выбрали, что никому нет дела до твоего согласия.

– Это незаконно!

– Ну разумеется это незаконно. Стал бы я совершать операцию века ночью, тайно, да еще на таком материале, как ты, будь это законно? Ты хоть представляешь, сколько это стоит? Да нет, откуда? Но наука требует жертв. – Он патетически поднял палец. – Мир еще узнает! Они еще дадут мне Нобелевскую премию. Вот увидишь!

Сумасшедший ученый-маньяк! Господи, ЗА ЧТО?

Вика обвела операционную отчаянным взглядом, ища хоть какой-нибудь выход. Типы в халатах внимали речи этого шизанутого как истине в последней инстанции. Медсестра подошла, катя перед собой металлическую тележку, накрытую остро пахнущей белой салфеткой. В руках у другой медсестры был огромный шприц с какой-то оранжевой дрянью.

Вика издала полузадушенное мяуканье и стала биться в своих оковах – молча, отчаянно и неожиданно упорно.

– А ну-ка прекратите это, юная дама! – вдруг утратив все свое добродушие и вновь перейдя на «вы», бросил доктор. Было что-то в этом голосе, что заставило Вику обвиснуть, затравленно глядя в водянистые глаза. Маньяк в халате наклонился ближе. – Не будь дурой, девочка. Один шанс из десяти – это ШАНС! А если ты останешься такой, как сейчас, то через несколько месяцев будешь гнить в могиле. Ничего другого быть не может.

Она застыла, остекленевшим взором уставившись куда-то за спину врача. Там, прислонившись к стене, скрестив руки на груди, стоял он. Как она могла раньше его не заметить, было совершенно непонятно, так как он, казалось, заполнял своим присутствием все помещение. Темные глаза горели на этом лице, и Вика вдруг поняла, что сопротивляться совершенно бесполезно, что все равно все будет, как он захочет. Потому что не было ни малейшего сомнения: именно он принес ее сюда.

Вика позволила повернуть себя на бок и зафиксировать голову жесткими валиками. Позволила вколоть себе что-то в шею и в кожу у черепа. Послушно дала надеть на лицо маску и даже вдохнула пару раз, прежде чем эту неудобную штуку сняли. Голова немного кружилась, но, кажется, отключаться она не собиралась.

Медсестра подтолкнула поближе тележку и откинула белую салфетку. Под ней зловеще поблескивал обширный набор разнообразных и весьма причудливых пыточных инструментов. Глаза Вики потрясенно расширились, тело дернулось.

«Который из этих скальпель? Наверное, все. А зачем этот крючок? Господи, что он будет отрезать такими ножницами?»

Холод и ощущение какого-то царапанья на коже головы. Ей брили волосы в области виска.

– Зачем?

– А я не сказал? Это будет ма-аленькая операция. Я назвал ее «избирательная нейрорецепторная денаркологическая лоботомия». Кое-что вырежем у вас, кое-что подсадим из того, что я вырастил в своей лаборатории. К сожалению, во время нейрохирургических операций больной должен оставаться в сознании, но, не беспокойтесь, больно не будет. Мы вам уже вкололи местный наркоз, а в мозгу нет болевых рецепторов. Да и череп мы вскрывать не будем, только просверлим ма-аленькую дырочку (даже на рентгене не будет видно). Медицина, знаете ли, за последние годы очень продвинулась в таких делах.

Взгляд Вики остекленел.

– Ло... ботомия? – уцепилась она за единственное знакомое слово. Половина лица утратила чувствительность, и говорить было трудно.

– Не беспокойтесь, ни на что иное, кроме пристрастия к наркотическим веществам, это не повлияет.

Она зажмурилась. Они ведь не будут копаться в ее мозгах тем... крючком?

Ее висок смазали чем-то... кажется, йодом. Потом притащили что-то похожее на очень тонкую дрель, дали ей полюбоваться, как эта штука вертится и жужжит, затем стали что-то с ее помощью делать в районе виска, там, где она не могла видеть. Больно действительно не было: правая половина головы точно окаменела, утратив всякую чувствительность. Вика не видела, что происходит, но слышала озабоченные и деловые переговоры врачей, наблюдала, как брали с подноса все эти ужасные инструменты, как их клали назад окровавленными, в какой-то белой слизи. Мелькнул огромный шприц с какой-то жуткой дрянью ядовито-зеленого, почти светящегося цвета. Секунду спустя он появился вновь – пустой. Падали на пол окрашенные ее кровью белые салфетки. Пищали и щелкали подключенные к ней приборы. Тикали часы.