Женщина без мужчины

Натали лихорадочно соображала. «Там, где меня не знают! Подальше от дома… Где-нибудь за ленчем…»

— Есть такое место — «Хопкинс-Инн». На озере Варамауг. Нью-Престон — так называется этот городок.

— Завтра в полдень, — сказала Люба. Связь прервалась.

Линн появилась в окне.

— Натали, если ты хочешь по-прежнему управлять компанией, то надо садиться за работу. Время не ждет.

— Ты права.

Оба помощника уехали в город, дав Натали и Линн возможность побыть наедине. Женщины уселись напротив друг друга за обеденным столом. Линн была раздражена непонятным ей поведением Натали.

— Живи мы в нормальном мире, ты, конечно, имела бы право предаваться горю хоть до конца жизни, но наш мир ненормален, и ты не можешь получить такой роскоши. Перед нами возникли три проблемы — долги, нервозность наших акционеров и Диана Дарби…

— Есть и четвертая проблема, — поправила ее Натали. — Снабжение без Уоллеса. Я не могу наладить устойчивое снабжение качественным сырьем, в котором мы нуждаемся. Вот это и нервирует акционеров.

— Согласна, проблем четыре. Есть ли у тебя предложения, как их решить? В состоянии ли ты заняться ими сейчас?

— Что ты имеешь в виду?

«Люба не знает, где находится их дом. Значит, Уоллес не поднимался с ней в их спальню… Он и эта женщина не ложились вместе в их супружескую кровать, купленную ими когда-то в антикварном магазине в Монреале. Где же он занимался с ней любовью? В городской квартире, в отелях? Или в жилище этой самой Любы?.. Откуда она свалилась как снег на голову, эта чертова Люба!»

— Я имею в виду только то, что тебе пора очнуться. Если бы я не дружила с тобой, не была бы твоим адвокатом, если бы я смотрела на тебя со стороны, как чужой тебе человек, ну, например, с точки зрения банкиров или их поверенных в делах, то сразу же заявила бы: эта женщина размазана по стенке. Она не только потеряла мужа, она потеряла себя.

Натали ответила ей смущенной улыбкой.

— Сделай милость, не говори об этом никому.

— Пока я на твоей стороне.

— Чего ты добиваешься от меня в данный момент?

— Твоего твердого решения — будешь ли ты бороться или нет?

— А какая есть альтернатива?

— Сдаться. На приемлемых условиях. Отдать акционерам то, чего они так добиваются. Я могу обратить вашу с Уоллесом долю акций в достаточно солидную сумму.

— Нет.

— Что — нет?

— Мы сделали «Котильон» таким, какой он есть. Я его сохраню.

— Значит, встанем на тропу войны? Но как быть с тобой? Ты тонешь на глазах. Ты выглядишь хуже, чем в день похорон. Какая трясина тебя засасывает? Поверь, не хочется говорить тебе в лицо такие слова, но в твоем состоянии ты проиграешь первый же бой… Я принесу нам кофе, а ты просмотри цифры, если сможешь.

Линн направилась в кухню. Ее кроссовки оставляли следы на вощеном полу. Натали была не в состоянии сосредоточиться на цифрах. Она встала, подошла к окну. Каменный амбар, как магнит, притягивал ее взгляд. Она попыталась представить себе внешность далекой незнакомки. Люба — глупое имя. Оно подходит для круглолицей, толстощекой девчонки с косичками. Вряд ли она такая!

Усталая и опустошенная, Натали рассталась с Линн в три часа. И, как только автомобиль подруги скрылся за поворотом, Натали устремилась к амбару. Там она вновь разожгла огонь. Ей пришлось несколько раз бегать за дровами, прежде чем в комнатке стало теплее и она согрелась. Тогда она уселась на вертящийся стул Уоллеса, водрузила ноги на крышку бюро и стала оглядываться в надежде найти еще что-нибудь, что он мог здесь от нее прятать. Она думала о маленьких сувенирах, которые женщины иногда дарят мужчинам, о любовных письмах, засушенных цветках, старых счетах из ресторанов или гостиниц. Ей совсем не хотелось найти нечто подобное, но она желала иметь доказательства того, что их действительно нет. Потайной телефон перевернул все ее прежние представления об Уоллесе. Он стал для нее почти таким же незнакомцем, как эта самая Люба.

Натали ощупала стены и перегородки в поисках щелей или тайников, куда можно засунуть письмо. Встав на стул, она внимательно осмотрела потолок. На взгляд постороннего, она, вероятно, выглядела сошедшей с ума. Завершив обыск комнаты, она вновь обратилась к ящикам бюро. Кассеты и магнитофон привлекли ее внимание. На кассетах были наклейки: Моцарт, снова Моцарт, Шопен — то, что больше всего любил и чаще всего слушал Уоллес. Но почему-то три кассеты Шопена были плотно склеены вместе широким скотчем. На верхней от руки был проставлен номер — «1». Натали с трудом разорвала обертку, дрожащими от волнения пальцами вставила первую по порядку кассету в магнитофон, включила воспроизведение. Она услышала несколько тактов знакомой фортепианной музыки, потом наступила пауза. Запись была стерта. Вместо нее на ленте записались какие-то неясные шорохи, и вдруг ясный, четкий, живой голос Уоллеса прозвучал в комнате. Первую фразу он произнес с печально-шутливой интонацией:

— Если Россия простужена, то я чихаю…

7

«Вся моя жизнь, от зачатия вплоть до сегодняшнего дня, до этого пасмурного октябрьского утра, связана с Россией, и узы эти крепче цепей каторжника. Я подобно рабу тащусь на привязи за повозкой хозяина. Судьба моего владельца — это и моя судьба. И я не хочу жаловаться на крепостное ярмо, надетое мне на шею. Пятьдесят миллионов русских умерли насильственной смертью за годы, прожитые мною на этом свете, и сейчас вновь эта страна стоит на пороге грозных перемен, сулящих новое кровопролитие.

Тем не менее я выжил, наслаждаюсь покоем и диктую эту запись на ферме, в краях, где уже двести лет не было войн.

За окном моя молодая красивая жена подготавливает цветочные клумбы к зиме. Вечером мы поедем в Нью-Йорк и поужинаем с друзьями. Завтра меня ждет любимая работа. Как чудесно быть американцем! Но я дитя Революции, и это налагает на меня определенные обязательства.

Эта исповедь предназначена для моих детей. Они еще не родились, но я не рискую больше ждать. Люди моего возраста часто умирают неожиданно. Я живу настоящим, но прошлое не дает мне покоя. Россия проснулась и жаждет перемен, но после семидесяти лет преступного правления любые перемены в обществе не обещают ничего хорошего. На любого Горбачева находится свой анти-Горбачев. Под любого реформатора тут же делается подкоп. Чиновник с упорством защищает выбранную им заранее для себя удобную нору. Добрые друзья легко становятся злейшими врагами. Россия велика. В ней всегда найдется достаточное количество молодых людей, способных держать в руках оружие и убивать врагов, чаще всего воображаемых. Стрельбу легче начать, чем прекратить. Пуля не разбирает, кто прав, а кто виноват. Я устал жить, все время с опаской оглядываясь через плечо и ожидая выстрела в спину».

Натали в изумлении смотрела на аппарат, из которого доносился голос Уоллеса. Он предвидел свою смерть! Он знал, что ему грозит опасность! И убийца все-таки смог до него добраться!

«Ребята, я предпочел магнитофон видеозаписи. Незачем вам несколько часов подряд любоваться физиономией глубокого старца. Ваш отец много лгал в своей жизни. Таковы были правила игры, в которой он участвовал, но сейчас он расскажет вам истинную правду. Эта история о далеких днях, но знать ее полезно. Пусть это будет предупреждением об опасности, напоминанием о том, что чудовище живо, точит когти и жаждет свежей крови. Итак, к делу!

Начнем с года 1905-го, за семнадцать лет до моего рождения. Тогда произошла первая русская революция, которая провалилась, но без жертв, конечно, не обошлось. Царь разослал по всей стране карательные отряды. Террору подверглись виновные и невиновные, революционеры и простые обыватели.

Маленькая девочка Рашель Климовицкая, ваша бабушка, испытала его, как говорят в России, «на своей шкуре». Ее отец скрылся от казацких нагаек и от виселицы. Его якобы собирались судить за «политику», на самом же деле его вина была в том, что он подрывал царскую пушную монополию. Он был меховщик и нелегально скупал шкурки у охотников. Политика в моей истории появится потом. Ей предшествовала, как учил Маркс, экономика.