Иван Болотников

– Да ты сам глянь, батюшка!

Дорофей Ипатыч, тяжело опираясь на посох, вышел из ворот да так и ахнул:

– Да эко-то, осподи!.. Никак, воевать нас идут. Бей в сполох, Левонтий, подымай народ!

Левонтий кинулся к колокольне. Частый, тревожный набатный звон поплыл по Скрытне-реке. Из срубов выскакивали мужики, парни, подростки, вооруженные мечами, копьями, топорами и самострелами, и бежали к высоким стенам бревенчатого частокола. Вскоре все мужское население острожка стояло за бойницами.

Казаки же начали выбираться на берег.

– Вот те и сельцо! – изумился Гаруня, облачаясь в порты и рубаху. – Крепостицу вдвое подняли. Ай да мужики!.. А чего в сполох ударили, вражьи дети!

– За басурман нас приняли. А може, государевых людей стерегутся, – предположил Нагиба.

Болотников же внимательно окинул взглядом берег, усыпанный челнами. Остался доволен. «Дело гутарил Гаруня. Есть тут челны. Но мужики, видно, живут здесь с опаской. Ишь как встречают».

Облачившись в зипуны и кафтаны, казаки ступили к острожку, но ворота были накрепко заперты. За частоколом выжидательно застыли бородатые оружные мужики, тревожно поглядывая на пришельцев. Болотников снял шапку, поклонился.

– Здорово жили, православные! Пришли мы к вам с вольного Дона, пришли с миром и дружбой!

– Мы вас не ведаем. На Дону казаки разбоем промышляют. Ступайте вспять! – недружелюбно ответили с кре-постицы.

– Худо же вы о нас наслышаны. На Дону мы не разбоем промышляли, а с погаными бились. Татар прогнали, а ноне вот на Волгу надумали сплавать.

– Ну и плывите с богом. Мы-то пошто понадобились?

– Помощь нужна, православные. Без челнов на Волгу не ходят. Продайте нам свои лодки!

– Самим надобны. Скрытня рыбой кормит. Не дадим челны! – закричали с крепостицы.

– А че их слухать, батько? – тихо проронил Степан Нетяга. – Вон они, лодки. Бери да плыви.

– Негоже так, Степан. С мужиками надо миром поладить, – не принял совета Нетяги Болотников и вновь стал увещевать посельников. – Выручайте, православные! Дадим деньги немалые!

– Нам деньги не надобны. Нивой, лесом да рекой живем!

«Однако вольно же тут осели мужики. Нет ни бояр, ни тиуна, ни изделья господского. Вот и не надобны им деньги», – с невольным одобрением подумал Иван.

– Выходит, и хлеб сеете? Да где ж поля ваши?

– Сеем, казак. Под ниву лес корчевали. Родит, слава богу. Так что обойдемся без вашей казны. Ступайте вспять!

– А кони, поди, вам надобны?

– Кони? – переспросили мужики. – Да ить лошаденки завсегда нужны. А что?

– Мы вам – коней, вы нам – челны. Ладно ли?

Мужики за частоколом примолкли, огрудили старосту.

– Лошаденок, вишь, предлагают, Дорофей Ипатыч, – оживился Левонтий.

– Без лошаденок нам туго, – молвил другой.

– А что как проманут? Казаки – людишки ненадежные, – усомнился Дорофей Ипатыч. – Впустим их в крепость – и без хлеба останемся. Да, чего доброго, и по-следни порты сымут. Каково?

– Вестимо, Ипатыч. Рисково эку ораву впущать. Как есть пограбят, всяки казаки на Дону водятся, – внимая старосте, поддакнули мужики.

Дорофей Ипатыч, разгладив пушистую серебряную бороду, вновь показался казакам.

– Мир не желает меняться. Ступайте с богом!

– Экой ты, Дорофей, зануда! – взорвался вдруг дед Гаруня. Он давно уже признал в старце своего бывшего тестя. – Нешто казаки тя изобидят?!

Дорофей Ипатыч опешил. И откуда только этот казак проведал его имя. А Гаруня, шагнув к самому частоколу, продолжал осерчало наседать:

– А когда Ермак приходил, хоть пальцем тронул вас? А не Ермак ли вас хлебом пожаловал? С чего ж ты на казака изобиделся, Дорофей?

Староста подался вперед, долго вприщур разглядывал разбушевавшегося казака, затем охнул:

– Ужель ты, презорник?

– Признал-таки… Ну, я – казак Иван Гаруня. Чего ж ты меня за тыном держишь? Примай зятька ненаглядного!

Донцы, ведая о любовных похождениях Гаруни, рассмеялись.

– Не по-людски, старче Дорофей, зятька с мечом встречать!

– Открывай ворота да хлеб-соль зятьку подавай!

Дорофей Ипатыч растерянно кашлянул в бороду, проворчал:

– Дубиной ему по загривку, греховоднику.

Болотников улыбнулся и вновь вступил в переговоры:

– Вот и сродник сыскался, старче. Уж ты прости его. Один у нас такой кочет на все войско.

Тут опять все грохнули; заухмылялись и мужики за частоколом, припомнившие лихого казака.

– Боле никто озоровать не станет. Давайте миром поладим. Мы ведь могли ваши челны и так взять, да не хотим. Знайте, православные, нет честней казака на белом свете, не желает он зла мужику-труднику. Берите наших коней! Пашите землю-матушку!.. А челны для вас – не велика потеря. JIecy-то – слава богу. Чай, не перевелись у вас плотники.

– Не перевелись, казак, – степенно кивнул староста и обратился к миру – Впущать ли войско, мужики?

– Впущай, Дорофей Ипатыч. Кажись, не обидят, – согласился мир.

Дарья, с трудом признавшая мужа, запричитала:

– Где ж ты столь налетий пропадал, батюшка? Где ж ноги тебя носили?.. Постарел-то как, повысох. Вон уж седенький весь.

– Да и ты ноне не красна девка, – оглядывая расплывшуюся бабу, вздохнул Гаруня.

– И кудриночки-то побелели да поредели, – сердобольно охала Дарья.

– Голову чешет не гребень, а время. Так-то, баба.

В избу ввалился высокий русокудрый детина в домотканом кафтане. Застыл у порога.

– Кланяйся тятеньке родному, – приказала Дарья.

Детина земно поклонился.

– Здравствуй, батеня.

У Гаруни – очи на лоб, опешил, будто кол проглотил.

– Нешто сынко? – выдохнул он.

– Сын, батеня, – потупился детина.

Старый казак плюхнулся на лавку и во все глаза уставился на бравого красивого парня.

– Обличьем-то в тебя выдался. Вон и кудри отцовские, и очи синие, – молвила Дарья.

– И впрямь мой сынко, – возрадовался Гаруня, и слезы умиления потекли из глаз сроду не плакавшего казака. Поднялся он и крепко прижал детину к своей груди. Долго обнимал, целовал, тормошил, ходил вокруг и все ликовал, любуясь своим неожиданным сыном. – А как же нарекли тебя?

– Первушкой, тятя.

– Доброе имя… Первушка сын Иванов. Так ли, сынко?

– Так, батеня родный.

И вновь крепко облобызались отец с сыном, и вновь зарыдала Дарья. Глаза Гаруни сияли, полнились счастьем.

– Нет ли у тебя чары, женка? – отрываясь наконец от Первушки, спросил казак.

– Да как не быть, батюшка. Есть и винцо, и бражка, и медок. Чего ставить прикажешь?

– Все ставь, женка! Велик праздник у нас ныне!.. А ты, сынок, чару со мной пригубишь?

– Выпью, батеня, за твое здоровье.

– Любо, сынко! Гарный, зрю, из тебя вышел хлопец.

– Вылитый тятенька, – улыбнулась Дарья. – Первый прокудник в острожке, заводила и неугомон. Парней наших к недоброму делу подбивает. Шалый!

– Это к чему же, сынко?

– Наскучило мне в острожке, батеня. Охота Русь поглядеть, по городам и селам походить, на коне в степи поскакать.

– Любо, сынко! Быть те казаком!

Глава 9 ИЛЕЙКА МУРОМЕЦ

Летели по Волге царевы струги!

Под белыми парусами, с золочеными орлами, с пушками и стрельцами, бежали струги в низовье великой реки; везли восемь тысяч четей хлеба служилым казакам, кои по украинным городам осели, оберегая Русь от басурманских набегов и разбойной донской повольницы.

Вслед за государевыми судами плыл насад купца Евстигнея Пронькина; в трюмах не только княжий хлеб, но и другие товары, которые прихватил с собой Евстигней Саввич в надежде сбыть втридорога. Особо повезло Пронь-кину в Ярославле. Здесь выгодно закупил он знаменитые на всю Русь выделанные ярославские кожи. Двадцать тюков красной юфти лежали теперь в насаде, веселя сердце Евстигнея Саввича.

«Юфть по полтине выторговал, а в Царицыне, бог даст, по рублю распродам», – довольно прикидывал Пронькин, восседая на скамье у мурьи 205 . Был он в синем суконном кафтане нараспашку, под которым виднелась алая шелковая рубаха. Порывистый ветер приятно холодил лицо, трепал рыжую бороду.

205

Мурья – пространство между грузом и палубой.

Алтын – три копейки.