Иван Болотников

Болотников прошел через весь стан и направился к Медведице. Его негромко окликнул дозорный:

– Никак, ты, батько?

– Я… сон не берет. Пройдусь малость.

– Прими горилки, батько. Помогает, будто маку наешься. Я вон намедни…

– Степь доглядай, – строго оборвал казака Болотников и вышел на прибрежный откос. Постоял недолго и стал спускаться в лощину, прикрытую леском. Ноги почему-то сами понесли к мужичьей пашне, которая неудержимо манила его все эти последние часы.

Подошел к краю загона и изумленно остановился. По пашне двигались конь и человек! Слышалось приглушенно:

– Тяни, Буланка… Тяни, родимая.

Мужик поднимал целину! У Болотникова гулкими толчками забилось неспокойное сердце. Мужик поднимал новь! Поднимал, несмотря на острастку казаков.

И вновь Ивану стало жарко, неведомая сила толкнула его к упрямому мужику; а тот, увидев надвинувшегося на него рослого, могутного казака, как вкопанный застыл на месте. Оба молчали; один ожидал грубого окрика и расправы, другой напряженно вглядывался в угрюмо-окаменелое лицо.

От свежей борозды пахнуло пряными запахами земли, и что-то в этот миг перевернулось в душе Ивана. Он сбросил наземь кафтан, молвил хрипло:

– Ступай к лошади.

– Че? – не понял оратай.

– Ступай к лошади, гутарю… Веди.

Иван ухватился за поручни и прикрикнул на лошадь:

– Но-о, милая, пошла!

Буланка всхрапнула и потянула за собой соху. Наральник острым носком с хрустом вошел в плотную дернину и вывернул наружу, отвалив к борозде, черный тяжелый пласт.

Мужик обескураженно глянул на казака, хмыкнул в дремучую бороду и повел лошадь вдоль полосы. А Болотников, навалившись на соху, вспарывал новь, чувствуя, как улетучиваются невеселые думы и исчезает тяжесть в груди. Истосковавшиеся по земле руки привычно лежали на сохе, а в сердце, вместе с каждой пядью отвоеванной целины, все нарастало и нарастало будоражащее душу сладостное, ни с чем не сравнимое упоение. Он не ощущал ни устали, ни соленого пота, обильно струившегося по лицу и разъедавшего разгоряченное тело, ни озадаченных взглядов мужика, тянувшего за собой лошадь.

Иван не знал, сколь прошло времени, но когда вконец обессиленный оторвался от сохи, над лесом уже робко заиграла малиновая заря. Упал в пахучее дикотравье, подложил ладони под голову и закрыл глаза, чувствуя, как по всему телу разливается покой.

– Ты энто… тово, – шагнул к нему Митяй. – Роса выпала. Не остудился бы, мил человек. Подложь-ка кафтан.

Болотников не шелохнулся, слова мужика прозвучали откуда-то издалека.

– Подложь, грю. Ишь, как взопрел… Тут, милок, тяжеленько. Новь!

Болотников поднялся и, ничего не сказав мужику, пошагал росной травой к реке. Однако, будто вспомнив что-то, оглянулся.

– Ты вот что, Митяй… Ступай-ка с пашни. Казаков не гневи.

Глава 6 НАШЛА САБЛЯ НА БЕРДЫШ

Через два дня пути ертаульный отряд

донес:

– Стрельцы, батько!

Болотников остановил войско.

– Ужель застава?

– Не ведаем, батько. Стрельцов сотни с три. Конные, кого-то по степи ищут.

– Мужиков беглых, – предположил Нагиба.

– Вестимо, мужиков, – поддакнул Секира. – Ноне их много на Дон прет.

Устим был прав: казаки уже не раз натыкались на беглые ватаги. При встрече пытали:

– Что, сермяжные, натерпелись лиха?

– Натерпелись, родимые, уж куды как натерпелись! – смиренно отвечали лапотные мужики.

– А куды ж теперь?

– На Дон, родимые, на земли вольные.

Казаки пропускали беглецов и ехали дальше. Однако некоторые ворчали:

– И куда лезут? Самим жрать неча.

Одним из таких был Степан Нетяга, недолюбливавший сермяжный люд.

– Будто окромя Дону и земли нет. Шли бы за Волгу аль за Камень. Так нет, в Поле лапти навострили.

Болотников сурово обрывал недовольных:

– Срам вас слушать, донцы. Вы что, сыны боярские али дети царские? Нешто забыли, откуда на Дон прибежали? Нешто вдруг казаками родились?

Роптавшие умолкали.

Весть о стрельцах не напугала Болотникова, однако показываться государевым служилым не хотелось: на Самарскую Луку норовили проникнуть скрытно. Чем неожиданнее приход, тем больше удачи. Но и топтаться на месте не было желания: казаки поободрались, поотощали, и все жаждали дувана.

– Что делать будем, батько? – спросил Нагиба.

– В обход пойдем, – порешил Болотников.

– А коль вновь наткнемся?

– Не наткнемся. Лазутчиков пошлю.

Болотников разбил ертаул на три отряда – по два десятка в каждом – и разослал их в степь.

– Езжайте дугой, держитесь в трех-пяти верстах. И чтоб ни одна душа вас не видела, – напутствовал ер-таульных Болотников.

Часа через два прискакал один из лазутчиков.

– Справа степь свободна, батько.

Потом примчался гонец с другого отряда.

– Слева пусто, батько.

– Добро, – кивнул Болотников, однако войско с места не стронул: ждал вестей из третьего ертаула. Но вестей почему-то долго не было. Иван окликнул Нечайку Бобыля.

– Бери пяток казаков и скачи по сакме ертаула. Спознай, что там у них. Да чтоб стрелой летел!

– Пулей, батько!

Шестеро казаков ускакали в степь. Вернулись в великой тревоге.

– Беда, батько! – закричал Нечайка. – Беда, донцы! – спрыгнул с коня и подбежал к Болотникову. Глаза Нечайки были полны печали и гнева. – Весь ертаул уложили, батько… Оба десятка.

Болотников помрачнел, стиснул эфес сабли. Застыло войско, подавленное страшной вестью. Атаман обвел тяжелым взглядом повольников, глухо спросил:

– Что молчите, донцы? Терпеть ли нам зло стрелецкое?

Повольница ожесточилась, взорвалась:

– Не станем терпеть, батько! Побьем служилых!

– Кровь за кровь!

Болотников сел на коня, выхватил из ножен саблю.

– Иного не ждал, донцы. За мной, други!

Войско хлынуло в степь. Обок с Болотниковым скакал Нечайка; немного погодя он показал рукой на гряду невысоких холмов.

– Там батько!

Вскоре казаки подъехали к полю брани, усеянному трупами повольников. Болотников оглядел местность; то была просторная лощина, прикрытая холмами.

– В ловушку угодили.

– Вестимо, батько. Никак, стрельцы их ране приметили да за холмы упрятались, – произнес Нагиба.

Казаки спешились и спустились в лощину. С трупов неохотно снимались отяжелевшие вороны. Казачьи головы торчали на воткнутых копьях.

– Вот еще одна годуновская милость, – зло процедил Болотников.

– Не любы мы Бориске, – вторил ему Васюта. – Ишь как супротив донцов ополчился 202 .

– Собака! – скрипнул зубами Нагиба.

Болотников приказал вырыть на одном из холмов

братскую могилу. Казаки собрали павших, сняли с копий головы. Вдруг один из донцов крикнул:

– Сюда, братцы!.. Юрко!

Молодого казака обнаружили в густом ковыле, неподалеку qt холмов. Был тяжело ранен, рубаха разбухла от крови. Болотников склонился над ним, приподнял голову.

– Ты, батько? – открыв глаза, слабо выдохнул казак.

– Я, Юрко. Крепись, друже, выходим тебя.

– Не, батько… не жилец… Тут их много было, за холмы упрятались… Дон не посрамили, немало стрельцов уложили, – казак говорил с трудом, дыхание его становилось все тише и тише. – Прощай, батько… Прощай, донцы. – Последние слова Юрко вымолвил шепотом и тотчас испустил дух.

Болотников снял шапку, перекрестился.

– Прощай, Юрко.

– Не повезло хлопцу, – горестно вздохнул дед Гаруня. – В Раздорах поганые дюже посекли, почитай, с того свету вернулся. А тут вот стрельцы… Вражьи дети!

Деня понес на руках погибшего друга к могиле. Всхлипывая, не стесняясь горьких слез, гутарил:

– Как же я без тебя, братушка? Будто душу из меня вынули. Ох, лихо мне, братушка, ох, лихо!

Едва успели похоронить павших, как к холму прискакали трое ертаульных.

– Настигли, батько. Верстах в пяти на отдых встали.

202

самими казаками, укрывавшими у себя обездоленных крестьян, бобылей и холопов. Особенно обострились противоречия казаков с Москвой при правлении Б. Годунова. («Невольно было вам не токмо к Москве проехать, и в украинные городы к родимцом своим притти, и купити, и продать везде заказано. А сверх того во всех городах вас имали и в тюрьмы сажали, а иных многих казнили, вешали и в воду сажали»). Б. Годунов объявил блокаду вольному Дону. Были устроены заслоны на путях к Дикому Полю, высылались карательные экспедиции, которые захватывали казаков в плен и жестоко казнили.