Иван Болотников

Застава беспокойная, опасная; чуть зазевался – и ткнешься в бурьян, сраженный стрелой татарина. Ехал чутко, осторожно, прислушиваясь к каждому незнакомому шороху.

В бурьяне тонко нищали бекасы, голосисто и звонко бормотали куропатки, не умолкая трещали кузнечики; высоко над головой с протяжными криками пролетала к Дону стая диких гусей, а где-то в низине, из тихого озерца, донесся крик лебедя…

Привычные, родные звуки Дикого Поля. Болотников давно уже научился слушать и понимать степь со всеми ее свистами, криками и отголосками, с ее удивительной красотой и богатырскими просторами.

Неподалеку тихо заржал конь. Болотников остановил Гнедка, тяжелая рука опустилась на пистоль.

Кто?.. Ордынец или свой казак-дозорный?

Конь вновь заржал, видимо, почуял лошадь Болотникова. Иван спрыгнул в траву: не подставлять же башку под ордынскую стрелу.

– И-ойе! Уррагах! – устрашающе донеслось вдруг из бурьяна. То был воинский клич татар. Но Болотников всердцах сплюнул, вскочил на Гнедка и смело тронул коня в сторону дикого возгласа.

– Опять степь булгачишь, Секира!

Голос Ивана был сердит: не первый раз пугает его этот дозорный. Секира, ухмыляясь, вышел из бурьяна.

– Здорово жили, Иван Исаевич!

– Тебе что, делать нечего? Сколь раз упреждал, – не верещи. Память отшибло?

– Отшибло, батько. Бей!

Устим Секира заголил спину, ткнулся на карачки. Болотников вытянул из голенища сапога плетку, хлестнул. Секира поднялся, поблагодарил:

– Спасибо, батько. Больше не буду.

– А коль вдругорядь заорешь – на круг поставлю. Ты ж на стороже стоишь, дурень. Таем стоишь. А тебя за три версты слышно. Аль тебе дозорный наказ не ведом?

– Ведом, батько. Прости.

– Ну смотри, Секира, – погрозил кулаком Болотников. – Все ли тут улежно?

– Улежно, батько. Поганых не зрели.

– А где второй?

– Да вон же батько… Подле тебя.

Глаза Секиры были смешливы, смех так и гулял по его загорелой лукавой роже.

Болотников огляделся, но никого не приметил.

– Брешешь, Секира.

– Да нет же, батько. Явись атаману, Нечайка.

Совсем рядом шевельнулся бурьян, над которым поплыл зеленый пук травы.

– Тут я, батько.

Перед Болотниковым предстал могутный молодой казак с копной молочая на голове. В пяти шагах дозорный сливался со степью.

Иван одобрил:

– Похвально, Нечайка.

– Ни один поганый не узрит, батько, – молвил Секира. – На него даже коршун сел, норовил гнездо свить, да Нечай чихнул, спугнул птицу. А потом, батько…

– Будет, – оборвал словоохотливого казака Болотников. – Степь доглядай.

– Доглядим, батько, – заверил Секира, а Болотников поехал к новому дозору.

Глава 2 СТАНИЦА

Кончались запасы рыбы. Станичный атаман приказал раскинуть невод. Казаки направились к Гаруне, старому донцу, знавшему богатые рыбой тони.

Гаруня лежал у своего шалаша, обняв пустую бутыль из-под горилки. Казаки вздохнули.

– Не рыбак, старой.

Растолкали Гаруню, усадили, привалив к шалашу, позвали:

– Айда невод тянуть, Иван Демьяныч.

Гаруня поднял мутные глаза на донцов, молвил тихо:

– Айда, хлопцы.

Встал, замотался, но никто из донцов не поддержал деда: любой казак, как бы он пьян ни был, посчитает за великую обиду, если его поведут под руки.

Гаруня осилил два шага и рухнул в лопухи. Подложив ладонь под голову, бормотнул:

– Ступайте к Ваське.

Казаки пошли к Ваське. Тот был в своем курене и тискал смуглолицую турчанку. Добыл ее в набеге и вот уже два года держал у себя.

Дверь в курень открыта настежь. Вошли Юрко и Деня. Полуголая турчанка метнулась было в темный закут, но Васька удержал ее за подол сарафана.

– Казаки к неводу кличут, Васька.

– Ступайте к Гаруне, – позевывая, ответил станичник.

– Гаруня недужит.

Васька Шестак отпихнул полонянку, поднялся, натянул рубаху: когда Гаруня «недужил», он выходил вместо него на Дон, садился в челн и выбирал казакам тони.

Деня тихо греб веслами, а Васюта стоял на носу челна и глядел на воду. Никто лучше его не ведал рыбьих становищ, которые он определял по одному ему известным приметам.

На берегу дожидали казаки.

– Ну как, Васька, будем лц с рыбой?

– Будем. Тащите невод, за лещом нонче пойдем.

Казаки весело загалдели:

– Лещ – рыба добрая.

– И сушить и вялить.

– И под чарку!

Уложили невод, сели на челны и поплыли. Вблизи тони Васюта высадил казаков на берег и приказал, чтобы держали рот на веревочке. Казаки кивнули и молча застыли у камышей. Один из донцов привычно вбил в землю саженный кол с арканом.

– Трогай, – кивнул гребцу Васюта.

Челн медленно поплыл к заводи, а Шестак начал полегоньку выбрасывать в воду невод. Сперва плыли против течения, потом поперек заводи. Достигнув середины тони, Васюта глянул на верхнюю подбору с мотней. Над водой колыхались черные плуты 1. Сеть хорошо легла на дно, перекрывая нижней подборой заводь. Над мотней чуть покачивался деревянный бочонок: если много рыбы зайдет в снасть, то бочонок не позволит утянуть подбору в воду.

Окружив неводом тоню, Шестак стал приближаться к берегу. Кинул конец аркана казакам.

– Тяни, братцы!

Казаки потянули.

– Тяжело идет. С рыбой донцы! – выкрикнул Емоха.

– С рыбой, – повеселел Деня и оглянулся на Шеста-ка. – А ты страху нагонял. Не един пуд прем. Ай да Васька!

Казаки тянули вначале за аркан, а потом ухватились за крылья невода. Шестак стоял на корме и довольно посмеивался. Богатую тоню захватили! Едва тянут казаки.

– Ух, тяжко! Уж не сома ли пымали? Дружней, братцы! – кричал Емоха.

Показалась мотня из воды.

– Боже! – испуганно ахнул Юрко. – Да мы ж мертвяка словили, станишники!

Средь густого клубка трепыхавшейся рыбы торчала черная человечья голова с длинными обвисшими усами.

– Да то Секира, братцы! – изумился Нечайка Бобыль.

Вытянув мотню на берег, извлекли утопленника из снасти. Нечайка, первый содруг Секиры, сокрушенно закачал головой:

– Как же так, донцы? Доброго казака потеряли. Кто ж его сразил, какой злодей в реку кинул?

– А может, откачаем? Берись за руки, братцы, – скомандовал Емоха.

Казаки принялись откачивать Секиру, а Нечайка все причитал:

– Шесть налетий с ним в Поле. Сколь вкупе басурман перебили, сколь горилки выпили.

– Уважал горилку казак, – тяжко вздохнув поддакнул Емоха.

– Уважал, донцы. Намедни в кабаке сидели. Бутыль мне задолжал…

– Это я-то задолжал? Брешешь, черт шелудивый! – открыв глаза, рявкнул вдруг Секира.

Казаки вначале опешили, а затем дружно грохнули, да так, что распугали птицу и рыбу на три версты. Больше всех хохотал Емоха: давясь от смеха, ходил вприсядку, а затем, обхватив руками живот, покатился по траве.

– Ну, скоморох! Ну, прокудник!

Когда смех начал стихать, казаки обступили Секиру, который с невинным, отрешенным видом сидел на берегу и выжимал красные портки.

– Как тебя угораздило? – вопросил Нечайка.

– Не все те ведать, – огрызнулся Секира.

А было так. Надумал подшутить казак. Взял да скрытно и поднырнул из камышей в мотню. Утонуть Секира не боялся: наловчился подолгу сидеть под водой, да и нож с собой прихватил на всякий случай. На берегу же прикинулся мертвецом.

– Нет, ты все ж поведай, поведай, как в мотню угодил? – прицепился Емоха.

Но Секира так и отмолчался. Емоха плюнул и позвал донцов разбирать рыбу. Улов оказался отменным: пудов десять леща покидали в лодку-рыбницу. А Васюта тем временем выискивал новую тоню.

После полудня казаки варили уху. И вновь здесь верховодил Васюта, бывший тяглый патриарший рыбак с ростовского озера Неро.

Варили в больших котлах. Вначале, по совету Шеста-ка, в котлы кидали мелких ершей и окуней. Отварили, вычерпали, а затем в дело пошла рыба покрупней: язи, окуни, налимы. Вновь сварили и вычерпали, а в тот же отвар опустили карасей, щук и лещей. Не забыл Васюта и о приправе: укропе, петрушке, луке… В самый последний момент он набросал в котлы жгучего турецкого перца.