Страница 6 из 7
– Слышали все? Я не Женя!
– А кто ты? – только и спросили.
– Я? – мальчик лихорадочно перебрал в памяти все слышанные чужие имена, потому что своего у него уже не было. Только фамилия, вписанная в свидетельство случайно, просто потому что ее носил нашедший его в свинцовом гробу камеры. Звучная фамилия – Бригунец. Как всплеск воды на перекате, как звон серебряных звезд, как бряцанье рыцарских шпор.
– Я – Бригунец. Я – Брига!
Брига. Бригантина. Синее море смеется под солнцем, и у горизонта паруса, белые, как надежды. И нет уже кораблю хода в узенькую, темную бухту, пусть шторм, пусть ветер, пусть хлещет в паруса шалый ливень. Но теперь – нет, бригантине нет хода назад. Бригантина. Брига.
И пацан почти пропел, точно примеряя новое имя, и вдруг захохотал истерически, на надрыве: «Брига! Суки, съели? Я Брига. Брига. Не Женечка-а-а!»
Не было в нем в тот момент ни боли, ни страха, ни жалости к самому себе. Было только решение, простое и страшное: он убьет Кастета. Как он это сделает, Брига еще не решил. На миг прислушался к себе и удивился тоже на миг: он совсем не боялся Кастета, в нем умер тот молчаливый пацаненок, страшащийся подать голос. Нет. Он теперь Брига! Другой. Веселый и смелый.
Генка глянул на кровать, на простынь, щедро измазанную кровью, и вдруг всхлипнул раз, другой…
– Не сдавай, а? – прижался мокрым от слез лицом к руке друга.
Брига вдруг сообразил, что Генка все еще сидит на полу, и потянул мальчика вверх.
– Встань, Генка, хватит. Не сдам. А ты не бойся, не надо бояться.
Ему стало остро жалко их, запуганных и маленьких. Брига не осознавал, что ростом он ниже многих и младше доброй половины. Но зато твердо знал, что теперь он не боится. И еще то, что выхода у него теперь нет. Или он Кастета, или, или…
– Я убью его, – тихо сказал Женька.
Услышал только Генка и испуганно уставился на друга.
– Да как же?.. Он же…
– Кащей Бессмертный! – хохотнул Брига. – Слово. Убью.
– Кого? – устало бросил Олег.
– Кастета.
Короткий смешок прокатился по спальне.
– Валяй, – согласились вяло.
И потянулись по кроватям, будто и не было ничего.
Глава 5
Две правды
«Мы не должны допустить, чтобы этот случай стал достоянием гласности, – негромко повторил Владлен Николаевич. – Однако мы должны разобраться, как такое случилось, что нашего воспитанника…» Директор пожевал нечто незримое, и последнее слово скользнуло под ноги. Никто его не услышал. Но все поняли, о чем речь. Месяц коллектив лихорадило от министерской проверки. Люди в кашемировых пиджаках уже начали улыбаться, принимать нехитрые знаки внимания. И статус школы образцового порядка был совсем уже близок. Давно были закуплены продукты к итоговому банкету. Но если только…
Это «только» зависло над длинным столом директора, как облако серого дыма. Оно разъедало глаза и пугало близостью огня.
Педагоги не рисковали переговариваться, и тщательно отводили глаза.
Завуч монотонно катала по столу импортную ручку. Ушла в непомерно большой ворот пушистого свитера худенькая учительница биологии. На рыхлых щеках старшего воспитателя расцветали алыми маками яркие пятна.
– Анна Егоровна, что вы имеете сообщить по поводу инцидента? – Голос директора был строгим и суровым, и, пожалуй, даже чересчур грозным.
– Я? – старший воспитатель испуганно захлопала ресницами. – Тогда Ольга Станиславовна дежурила. Добросовестный педагог. Не было нареканий… Ничего не слышала… кто же знал?.. – говорила она все тише и тише и под конец перешла на еле слышный шепот. – Мы ж не знали, что его…ну… попытаются… – пятна проступили ярче.
Директор пожал плечами:
– А вы должны были знать! Вы воспитатели. Вы в детских душах обязаны читать, как в открытой книге. Лариса Сергеевна!
– Я! – чертиком из табакерки выскочила завуч.
Директор поморщился досадливо:
– Излагайте!
– Я думаю, что все… несколько преувеличено. Сам факт не был подтвержден официальной медициной. Возможно, Нине Афанасьевне показалось. Я думаю, товарищи, надо занести в протокол, что имели место побои.
– Какой протокол-то? – опешила секретарь Катенька. – Сказали же: ничего не писать! Я и не пишу.
Директор впервые улыбнулся. Катенька у всех вызывала улыбку, круглолицая, румяная, как матрешка. Августовское яблоко, полное сладкого сока.
– Все правильно, Катень… Катерина Андреевна. Протокола не надо. Сейчас любой слух может бросить… – Он на миг замешкался, соображая, говорил ли уже про тень и семью, но закончил: – Способен бросить тень на доброе имя дружной семьи.
– Семьи! – усмехнулась Алена.
С той самой минуты, как Женьку перевели в лазарет, она пыталась узнать, что произошло, но никто ничего не знал или не хотел говорить. Алена видела мальчика мельком, через стеклянную дверь, успела разглядеть разбитые губы и поначалу не понимала, почему ее не пускают к ребенку. Драки в детдоме – дело обычное. Потом поползли страшные слухи. Кто первым сказал жуткое слово «изнасиловали», Алена уже не помнила; а может, и не говорил никто, сама свела в одно целое мозаику детдомовских сплетен.
Старенький фельдшер Нина Афанасьевна нашла ее в кабинете истории только нынче утром и, пряча глаза, сказала:
– Я продержу его недели две в лазарете, а потом добивайтесь перевода в областной детдом.
– Почему в область? – удивилась Алена.
Нина Афанасьевна посмотрела на нее, как на несмышленыша, и очень четко выговорила:
– Педерастия, девочка, – а воспитанники воспринимают произошедшее именно так, – особый случай. Слухи о таком разносятся быстро. Куда бы Бригунец ни прибыл у нас в районе, о нем сразу все все узнают. Детдом, милая, та же зона: здесь выживает сильнейший. Слабого просто забьют.
Алену как черной пеленой накрыло. Жуткое слово «педерастия» никак не вязалось ни с детьми, ни тем более с ее Женькой. Она впервые не могла сообразить, что делать, и почему-то тупо накручивала на карандаш и без того размочаленные углы карты шведской войны. По зеленому полю в густом мареве слез расползались синие и красные стрелки.
– Пойдемте, я дам вам корвалол, – сказала фельдшер. – Возьмите себя в руки. Необходимо защитить пацана.
– Может, вы ошиблись? – без особой надежды прошептала девушка, сжимая лекарство с удушливо-мятным запахом.
– Характерных травм заднего прохода я не обнаружила. Самого факта насилия, скорее всего, не было. Но кто ему поверит? Я могу прилепить справку об этом Бригунцу на лоб, но сути уже не поменяешь. Очень трудно переубедить детей. Очень. Ваш Женька скоро будет есть в углу и спать в коридоре. Да, вероятно, мальчик отбивался, я не могу объяснить, что им помешало. Мальчика надо в провинцию. Подальше отсюда. Сейчас тут будут изо всех сил заметать следы. Признать, что ему нужна помощь – значит признать, что произошло чепэ. Два года назад такое было в Барковском детском доме, но, к счастью, мальчика очень быстро усыновили.
– А если этих… насильников… найти, как-то изолировать? Это же кто-то из старших.
– Вы думаете, этим защитите пацана? – усмехнулась Нина Афанасьевна.
Алена мотнула головой.
– Да и не назовет он никого, и никто не назовет. Страх закрывает рты надежнее любого замка, – Нина Афанасьевна мягко сжала руки Алены:
– Пейте лекарство. Я вправила ему вывих предплечья – мне пришлось, хирургу его показывать было нельзя. Недельки через две парень физически будет здоров. Но психика непредсказуема. Как она отреагирует, никто не знает. Хотите к нему?
– Нет! – испуганно вскрикнула Алена.
Она понимала, что сейчас нужна Женьке как никто другой, точнее, никто, кроме нее, ему и не нужен. Но не представляла себе, как войдет к нему и, главное, о чем будет говорить.
Нина Афанасьевна покачала головой:
– Мне казалось, он вам дорог.
И открыла дверь, давая понять, что разговор окончен.
– Что? – переспросил директор. – Вы что-то хотите сказать?