Страница 5 из 7
– Кастет…
– Кому Кастет, а кому Александр Петрович, – хмыкнул тот довольно. – Давай, Женечка, повторяй: Александр Петрович, я, козел и фраер дешевый, тебя умоляю…
«Повторяй, идиот», – взмолился про себя Тега.
– Александр Петрович, – начал Женька.
Тега выдохнул: прокатит. Но мальчишка замолчал.
– Ну! – толкнул Кастет.
Теге захотелось заорать: «Не дури, пацан, опустят же!» – но он смолчал: тут либо с Кастетом, либо под ним. «Что делает-то, что делает…» – безнадежно мелькнуло в голове, Тега шагнул назад, оперся о спинку соседней кровати… «Глаза бы закрыть. Или бежать на фиг… Или… Да что с Кастетом сделаешь? Не молчи, пацан, не молчи!»
Кастет резко и незаметно для постороннего взгляда ткнул мальчишку под коленку – и Женька рухнул на четвереньки, упершись руками в шершавый пол.
– Опять слова забыл? Я – козел и фраер дешевый…
– Козел и фраер дешевый, – прошептал Тега.
Рыжий включил фонарик. Женька вскинулся, глядя на своего мучителя. Кастет усмехался, оглаживая пуговицы на ширинке. Неторопливо расстегивал и снова застегивал. Его рука двигалась словно сама по себе, уверенная такая, в его, Женькиной, слабости уверенная… Странная и страшная волна поднялась вдруг, сметая и мальчишеский ужас, и боль, и предательское молчание спальни. Ненависть. Ненависть. Ненависть. К кому сильнее, к ним? Или к себе, жалкому, убогому?..
– Иди ты! – отчаянно завопил Женька, вскакивая на ноги.
На миг Кастет застыл. Он всего ожидал, всего, но что сейчас этот салага посмеет его, Кастета, послать?!
– На! – и он с размаху въехал кулаком в упрямые губы.
Во рту у Женьки стало солоно от крови.
– Зуб, падла! – вскрикнул он.
– Падла, тварюга, на троих распялим!
Женька сжал крохотные кулаки.
– Хлебало ему подушкой закрой, – рявкнул Кастет Теге, толкнул Женьку на кровать, стянул с него сатиновые трусы.
– Охренел, Кастет? – Тега дернул приятеля за плечо.
Тот обернулся, отшвырнул руку.
– Это ж Колыма, нафиг, – пробормотал Тега.
– На! – Рыжий сунул ему в руки подушку.
Тега растерялся. Чего бы проще – швырнуть ее на затылок и мордой мальчишку в матрас вдавить; а руки не слушались.
– Не трожь ты его, – почти шепнул Тега. Никто его не услышал.
– Че замер? – Рыжий вырвал подушку – как тонну груза снял, – придавил Женьку к кровати.
Мальчишка взбрыкнул, пытаясь ударить вслепую. Может, начни он сейчас просить, умолять, Кастет бы и сжалился, но Женька молчал, вырываясь, захлебываясь болью и страхом, молчал, молчал. Бился отчаянно, в липкой тишине, и все не верил, что они сделают с ним это, с ним, Женькой Бригунцом.
Возня эта, видимо, прискучила Кастету, он сильнее надавил на подушку. Женьке на миг показалось, что ему в горло кто-то вколачивает тяжелый, острый кусок льда. Лед пополз к сжавшимся в комок легким, разрывая грудь, а потом не стало ничего. Женька не почувствовал, как ослабили подушку, как Кастет шлепнул его по ягодицам, как прошептал даже ласково:
– Тебе понравится, Женечка.
– Почему он не орет? – вырвалось у Теги.
Кастет застыл на долю секунды, охнул испуганно, рывком перевернул мальчика. Тело покорно распласталось на кровати, раскинув ватные руки.
– В туалет его тащи, – просипел Кастет.
Вода… вода… вода… Женька разлепил тяжелые веки.
– Жив, сука! – рявкнул Рыжий и подавился воплем: пятерня Кастета с хода запечатала ему рот.
Женька мотнул головой, отгоняя бордовый туман. Кастет почти миролюбиво фыркнул:
– Оклемался?
Даже губы растянул в улыбочке. Женька молчал; рука повисла плетью. Попробовал двинуться, но плечо свело, мальчик взвыл. Босой, голый – это он? Он, Женька Бригунец? И тут же жарко и горько, до бешенства долбанул стыд, бессильный, а оттого еще более жгучий. Мальчик хотел закричать: «Да пошел ты!» – но вышел то ли клекот, то ли бульканье.
Женька сполз на мокрые каменные плиты пола. Его не держали, стояли вокруг. Кастет даже папиросу достал, закурил. Женька натянул майку на коленки, сжался – не от страха, от гадливости, от омерзения к самому себе. «Я, козел и фраер дешевый», – отдалось в голове.
– Не вышло любви у нас Женечка-а-а, – протянул Кастет, ткнув мальчика ногой в бок. – Не плачь, милая-я-я, еще успеем. – И заржал громко, вольно.
«Нельзя сидеть, плакать нельзя», – скомандовал себе Женька.
Он поднялся – хотелось гордо, а вышло совсем плохо – пошатнулся, схватился за раковину и закричал от боли, и не смог сдержать слез. Кастет игриво шлепнул мальчика по ягодицам:
– Не скучай, Женечка…
И накатило страшное, непонятное, чего не было отродясь и чему Женька еще не знал имени, ненависть, как она есть, вперемешку со стыдом, страхом, бессилием. Мальчик скатал во рту комок слюны с кровью пополам и харкнул в смеющуюся рожу.
В коридоре было тихо. Тега прислонил пацана к стенке – тот сполз. Тега присел на корточки, прислушался – дышит.
Защищать пацана было бессмысленно. Кастет его все равно отымеет, если захочет, Теге вмешиваться не с руки. А он встрял, оторвал Кастета от избитого, полуживого Женьки. Зачем? И что теперь с ним делать? Не дай Боже воспетка пойдет, встрянет же. Черт. Ну, да не бросать же здесь. Хоть в комнату закинуть. Утром будет видно, что к чему, главное, чтоб пацан молчал.
Брига очнулся от дикого крика Генки. Тот бессмысленно вопил, стоя во весь рост на кровати: «А-а-а-а-а-а!»
Крик захлебнулся, зажатый ладонью Теги. Но на первом этаже уже зашевелились воспитатели.
Тега метнулся к дверям:
– Молчи, Женечка, а то вон, его распялим, – кивнул на Генку.
Женька лихорадочно попробовал натянуть трусы, боль свела левую руку и часть спины, мальчик застонал, рванул неподдающуюся одежду.
В комнате зашевелились, ожили. Солдатиком вскочил на койке Олежка Чухнин, точно нехотя вылез из под одеяла Санька Солдатов, оперся на руку Мишка Рузанов, вытянул тощую шею Карим Радаев – один за одним, мальчишки выныривали наружу. Они уставились на измочаленного Женьку так, что тому не спрятаться было от этих взглядов. Смотрели то ли с жалостью, то ли с омерзением – Женька чувствовал себя отравленным и грязным.
– Ну, что шары выкатили? – крикнул он зло.
Ему не ответили. Женька заозирался, догадываясь, о чем они сейчас думают. Но еще надеялся, что, может, ему показалось, ведь ничего же не было. Но Карим уронил осторожно:
– Ты это спи… а?
Остальные будто только этого и ждали.
– Же-е-ень, – протянул Генка. – Ты не сдавай их. Они же меня, как тебя.
– Что меня? – озлился Женька. – Ну, что меня?
– Сам знаешь. Ты не думай Жень, мы никому…
Загудели, придвинулись ближе, разглядывали, как диковинную зверушку, пристально, точно перед ними уже был не Женька Бригунец, а кто-то совсем другой и незнакомый, и как обращаться с этим новым существом мальчишки пока не знали. Но прикасались опасливо, точно замараться боялись:
– А сильно больно? – в упор спросил Карим вдруг, с любопытством спросил, острым, назойливым.
Ровный гул утих.
Женька не ответил. Карим шмыгнул носом и настойчиво переспросил:
– Ну, скажи, там же теперь порвано, да? А, Женьк?
Родное имя остро ударило. Женя, Женечкаа-а-а. Он не Женька, он Женечка-а-а! Сотни раз слышанное, единственное, что передала ему мать, поскупившаяся на все остальное. Красивое, сильное мужское имя – Евгений, Женька, – кровавой слизью сворачивалось на губах, жгло каждую клеточку изломанного тела, рвалось с серых скомканных простыней, кричало предательским молчанием друзей, всех, кому доверял, и кто так легко позволил его сломать. Имя само стало злом и болью, липким страхом и унижением. И не сдерживаясь, во всю силу здоровой руки, ударил в остренькое лицо Карима.
– Я не Жень, – сначала тихо, а потом во всю мощь легких рявкнул мальчишка: – Я не Женька!
И ждал уже, что сейчас навалятся, но от него отшатнулись растерянно, даже Карим не ответил. А Женьке вроде и хотелось, чтоб кинулись, чтоб попробовали сейчас, и тогда, тогда он доказал бы, доказал бы, что не было ни черта, что не так-то просто его опустить…