Страница 37 из 140
Тогда лишь обиду и горе забуду.
А если взойдет над вселенною утро,
Увидев: остался в живых Сутапутра, -
Умру я от яда: и смерть мне - отрада,
Коль жить под владычеством Кичаки надо!»
Супруга припала к груди его с плачем,
И он ее словом утешил горячим,
И, губы кусая, сказал: «Ради мести
Убит будет Кичака с близкими вместе.
Тая отвращенье, с любезною речью,
Пойди и назначь в эту ночь ему встречу.
Для танцев воздвиг помещенье Вирата,
Где пусто становится после заката,
И есть там постель, и на этой постели
Я Кичаку к предкам отправлю отселе.
Никто пусть не знает, что с ним в это зданье
В условленный час ты придешь на свиданье».
[СМЕРТЬ КИЧАКИ СУТАПУТРЫ]
Прошла эта ночь. К Драупади с рассветом
Вновь Кичака низкий пришел за ответом:
«Ударив тебя на глазах у Вираты,
Я был ли наказан, во всем виноватый?
Он только зовется царем, а на деле -
Я правлю страной и веду ее к цели.
Пойми свое счастье, мне стань госпожою,
Сто нишков я дам тебе вместе с душою!
Нужны тебе слуги, рабы, колесница?
На встречу со мной ты должна согласиться!»
Сказала служанка: «Тебе не перечу,
Но в тайне от всех сохрани нашу встречу.
Гандхарвов страшусь, опасаюсь их мести.
Дай слово, - тогда мы окажемся вместе».
А тот: «Обманув любопытство людское,
Один я приду к тебе в место глухое,
Таясь от гандхарвов, сгорая от страсти,
Познаю с тобой, круглобедрая, счастье».
Она: «Дом для танцев построил Вирата,
Где пусто становится после заката.
Гандхарвы об этом не ведают зданье, -
Туда в темноте приходи на свиданье...»
Для Кичаки день, словно месяц, был долог.
Он ждал, чтобы ночь распростерла свой полог.
Не знал он, в любовной горя лихоманке,
Что смерть свою в облике видит служанки.
Глупец, он себя торопливо украсил
Цветами, убранством, дыханием масел.
Пылая, он ждал с нетерпением ночи,
Желая лобзать удлиненные очи.
Живой, он не думал о скором уходе:
Ведь пламя горит, хоть фитиль на исходе!
Уверенно ждал он лобзаний, объятий:
Не знал он, что жизнь, как и день, - на закате!
Меж тем Драупади, как полдень весенний
Блистая, на кухню пришла к Бхимасене.
«Я с Кичакой, - молвила мужу-герою, -
Свидание в доме для танцев устрою.
Он вступит в безмолвное зданье надменно,
И ты его должен убить, Бхимасена.
Гандхарвы смешны ему, - будь к поединку
Готов: словно слон, раздави камышинку!
Раздавишь его - и пандавов прославишь,
Утрешь мои слезы, от горя избавишь».
«Будь радостна, - молвил он, - тонкая в стане.
Есть в слове твоем - исполненье желаний.
Я счастлив, что с Кичакой биться придется,
И я, как Хидимбу, убью полководца,
Как Индра убил непотребного Вритру!
Я слезы твои, дивнобедрая, вытру,
Добро защищая, врага уничтожу,
А вступятся матсьи, - их гибель умножу.
Затем, почитая и братьев и право,
Дуръйодхану я погублю - каурава,
И даже без помощи старшего брата
Я вызволю землю из рук супостата».
Она: «Приходи, но тайком, а иначе
Условье нарушишь, лишимся удачи».
А он: «Успокой ты, о робкая, душу,
То слово, что дали мы, я не нарушу.
Погибнет зломышленный, мной обезглавлен,
Как плод, что слоповой пятою раздавлен!»
Явился Бхима, чтоб с пороком бороться.
Как лев ждет оленя, он ждал полководца.
Он тихо таился во тьме непроглядной,
А Кичака - гордый, блестящий, нарядный,
Не зная, что встретится с недругом кровным,
Пришел, истомленный томленьем любовным.
Он шел и горячей не сдерживал дрожи,
Так жаждал он лечь с Драупади на ложе, -
И что же? Внезапно, во тьме сокровенной,
Не с женщиной встретился, а с Бхимасеной!
Глаза полководца желаньем блестели,
Не знал он, что смерть его - там, на постели.
Сказал, сладострастного полон горенья:
«Богатые утром получишь даренья.
Я слышу от женщин хвалебное слово:
«Нет равных тебе среди рода мужского!»
Вскричал Бхимасена: «Но это слова лишь,
И благо тебе, что ты сам себя хвалишь.
Что сладостным сам ты себе показался, -
Но кто к тебе так, говори, прикасался?»
Сказал - и, могучей отвагой владея,
Схватил он за волосы прелюбодея,
Но, благоухавший, цветами венчанный,
Тот вызволил волосы, - муж крепкостанный.
Схватились, померились мощью стальною,
Как будто слоны из-за самки весною!
Казалось, что плохо пришлось Бхимасене:
Швырнул его недруг во прах, на колени,
Но он, как змея, что ударена палкой,
Поднялся, смеясь над попыткою жалкой!
Боролись две силы, две злобы средь ночи.
Борьба становилась упорней, жесточе,
Но жажда возмездья порок не сражала,
Роскошное зданье для танцев дрожало.
Кругом было мрачно, безлюдно и глухо.
Ударил противника в грудь Волчье Брюхо,
Но был удальцом Сутапутра недаром, -
Не пал под неслыханно сильным ударом,
Он только поддался на миг, и мгновенно
Заметил, что он ослабел, Бхимасена,
И поднял его, задыхаясь, и разом
Померк у могучего Кичаки разум.
За волосы витязь схватил его снова,
Взревел, точно тигр среди мрака лесного,
Схвативший, голодный, большого оленя!
Как Шива, возжаждавший жертв истребленья,
Чтоб жертвенный скот погибал от трезубца,
Схватил он, скрутил он в комок женолюбца.
Супруге, дождавшейся светлого часа,
Комок показал он кровавого мяса:
«Смотри на него, о панчалов царевна,
Ты видишь, как похоть карается гневно!»