За чужую свободу

Он пристально взглянул на Новикова. Новиков почтительно опустил голову.

– Ну, если эти мысли нашли отклик в вашей душе, то ваш друг сообщит вам все, что вы захотите.

С этими словами шевалье поднялся.

– Мне пора, – сказал он, – до свидания, господин Новиков, до свидания, князь. Верьте, – добавил он, снова пристально глядя в глаза князя, – люди страдают чаще всего оттого, что слишком много думают только о себе.

Он пожал руку друзьям и вышел. Новиков пошел проводить его.

XII

– Какой странный и интересный человек, – начал князь, когда вернулся Новиков. – Скажи, пожалуйста, кто он такой и откуда явился?

– Да, это удивительный человек, – задумчиво произнес Новиков, – это настоящий избранник. Ты спрашиваешь, откуда он явился. Почем я знаю!.. Но он уполномочил меня сказать тебе, кто он… – Новиков остановился. – Я не буду брать с тебя ни клятв, ни обещаний, он не велел этого, – снова начал Новиков. – Я же верю тебе, что ты сохранишь тайну.

Непонятное волнение овладело молодым князем.

– Я слушаю тебя, Данила Иваныч, – сказал он.

– Я буду краток, – отозвался Новиков, – но я начну с того, что тебе, конечно, известно. Ты ведь знаешь о масонах? Об этом всемирном братстве каменщиков, созидающих уже много веков камень за камнем храм Соломона, несокрушимое здание свободы, любви и братства?

– Так ты масон! – в волнении воскликнул Бахтеев. – Не знал этого, хотя знаю о масоне и иллюминате Новикове, твоем однофамильце.

– Да, я масон, – ответил Новиков, – хотя еще не пострадал, как мой знаменитый однофамилец, и я горжусь, что принадлежу к этому братству. Я нашел цель жизни.

– Цель жизни? – спросил Бахтеев и встал с места.

– Я не буду проповедником, – начал Новиков. – Ты слышал, что говорил Монтроз? Вот единая великая цель нашей ложи. Мы теперь сильнее, чем думают… В наших рядах есть люди, от которых, быть может, зависят судьбы народов… Мы возродились и вернулись теперь к прежним, лучшим, благородным идеям начала масонства, к неустанной борьбе за правду и права человека. Наши ложи в Германии, Франции, России не праздная забава сытых бар, шутовство и игра в тайны. Нет. Мы передовая позиция угнетенного человечества… – Новиков в волнении ходил по комнате. – Наполеон потряс мир, – продолжал он, – он докончил дело революции, он пробудил самосознание народов, и он, этот тиран, этот гигант, наступивший железной пятой на грудь Европы, указал путь свободы народам. Он пробудил Германию от ее рабского сна, он всколыхнул Россию и бросил нам новые идеи и стремления… И мы объединились теперь для блага народа. О, если бы мы могли избежать теперь этой войны и посвятить все силы истощенной, но просыпающейся России… Но мы работаем, и мы достигнем своего… – Новиков остановился, затем снова продолжил. – Да, я был несчастлив, я погибал, не видя истинного света… Но теперь, теперь я счастлив и горд. Пусть силы мои малы, но я живу не бесплодно… Мы уже многого достигли…«Он» позволил мне говорить с тобой и этим как бы приобщил тебя к нашему братству…

– «Он», но кто же» он»?! – нетерпеливо воскликнул Бахтеев.

Новиков поднял руку и торжественно, медленно произнес:

– Он – Кадош, великий мастер Великого Востока. Он верховный глава всех истинных масонских лож. Он велик и почти всемогущ. От Нила до Невы, от Эбро до Сены сотни тысяч людей повинуются его слову.

– Но ты? Кто же ты? – спросил Бахтеев.

– Я мастер Великой Директориальной ложи Владимира к порядку, – с гордостью ответил Новиков. – Эта ложа объединила всех истинных масонов. К ней присоединились ложи: «Александра к Коронованному Пеликану», «Елизаветы к добродетели», «Петра к истине», «Les amis reunis», «La Palestine» и много других.

Новый мир открывался перед глазами Бахтеева. До сих пор окружающая его жизнь казалась ему простой и несложной. Он жил, как живут все, не задумываясь над веками установленным укладом жизни, и вдруг лицом к лицу столкнулся с какой‑то новой, кипящей и деятельной жизнью, таинственной и сильной. Он был потрясен. Смутное недовольство собою, неудовлетворенность – все осветилось новым светом.

– Я хотел бы работать с вами, – тихо сказал он.

– Хорошо, – ответил Новиков, – я счастлив, что ты хочешь этого. Великий мастер не ошибся, когда, уходя, сказал мне: «Он будет ваш». Хорошо, – повторил он, – я введу тебя в ложу – учеником.

– Когда же? Когда? – в волнении спросил князь. – Ведь времени так мало. Ведь я пришел к тебе, чтобы сговориться о дне отъезда в армию. Я думал, что мы выедем завтра или послезавтра… Как же быть?

Новиков задумался.

– Да, – сказал он, – я тоже хотел ехать на днях. Я не знаю, когда будет заседание ложи и притом можно ли тебя ввести сразу… Мне придется поговорить…

– Я не могу здесь дольше оставаться, я должен ехать, – глухим голосом произнес Бахтеев.

Новиков быстро взглянул на него.

– Если не удастся здесь, – сказал он, – то все равно, можно принять тебя и за границей.

– Я предпочел бы здесь, – ответил Бахтеев.

– Хорошо, – подумав, произнес Новиков, – я постараюсь сегодня же поговорить с Монтрозом и завтра же сообщу тебе.

– Благодарю, – сказал Бахтеев, – а я, значит, подожду подавать рапорт об отъезде. День – другой не расчет.

И неожиданно чувство радости охватило его при мысли, что разлука с Ириной отсрочена.

Он сам испугался этого чувства.

«Зачем, – сейчас же подумал он с тоскою, – чего я могу ждать, на что надеяться?»

Но милый образ дразнил его воображение… Нечего размышлять. Впереди, может быть, смерть… Увидеть лишний раз… Он уже забыл о своем решении избегать встреч с княгиней до своего отъезда в армию.

XIII

Уткнувшись лицом в атласную подушку, лежала княгиня Ирина на диване в своей маленькой гостиной, где в последнее время она так доверчиво, с таким открытым сердцем беседовала с Львом Кирилловичем в послеобеденные часы в мягком, нежном сумраке весенних вечеров. Как мало было таких дней и как она уже успела привыкнуть к ним!

Никогда чувство одиночества не терзало ее до такой степени. Одна. Одна сегодня, завтра, недели, месяцы, годы. Она так еще молода, и впереди еще такая большая жизнь, длинный, бесконечный серый путь… Только теперь сознавала она всю великость жертвы, принесенной отцу. Для чего? Разве так важно жить непременно в такой же роскоши, как жил ее дед, прадед и весь род Буйносовых? Разве не мог отец изменить образ жизни, прекратить выезды, приемы?.. Зачем ему это нужно, когда ей этого никогда не было нужно? Враждебное чувство шевелилось в ее душе к отцу… И невольно она вспомнила отца Никифора… Кто он? Что он? – она не знала и не хотела знать, но в минуты тоски его мягкий голос успокаивал ее, под влиянием пристального взгляда его блестящих глаз успокаивались тревожные мысли; словно сладкая дремота охватывала и мысль и тело, тихо засыпала душа, убаюканная странным влиянием ласкового голоса и чудным блеском глаз. Что преступного и низкого в этом человеке, думала Ирина, и почему так ненавидит его Левон? Отчего же и Напраксина, и Батаринова, и Барышникова, и много, много других ищут у него утешения и находят его?

И Ирине мучительно захотелось поехать сейчас к Напраксиной, поговорить с ней, найти отца Никифора.

Она поднялась с дивана. Напраксина обещалась ее повезти куда‑то к нему… Она говорила, что там можно найти истинное успокоение… Почему же не поехать?.. Но Ирина вспомнила обещание, данное Левону, и горько усмехнулась. Ее глубоко поразило сегодня отношение к ней Левона. Как, не сказать двух слов, холодно заявить о своем отъезде… Он не вернулся к обеду, его нет до сих пор… Может быть, он уедет сегодня в ночь или завтра утром, и она не увидит его!.. Не увидит, быть может, никогда, никогда!.. Ирина мрачно сдвинула брови. Она любит, да. Это налетело нежданно – негаданно… И она любима. Разве можно в этом ошибиться? Но она знает свой долг… И если он забудет его – она напомнит ему о нем… Но теперь, перед разлукой, быть может, вечной, разве преступление желать увидеть его, услышать его голос и даже сказать, в последнюю минуту расставания, как он дорог, как бесконечно дорог он ей, что с ним уходит мечта о счастье?.. Что она никогда, никогда не забудет его?.. О, все сказать – разве это преступление?