Страница 60 из 106
II Наль, столь жестоко покинув свою Дамаянти, прискорбен, Сумрачен, шел по пустыне и, сам пустыня, с собою В горе расстаться желал. Когда раскаленное солнце Зноем пронзало его, он ему говорил: «Не за то ли, Солнце, ты жжешь так жестоко меня, что я Дамаянти Бросил?» Он горько плакал, когда на похищенный лоскут Платья ее глаза обращал. Изнуряемый жаждой, Раз подошел он к ручью; но, в водах увидя свой образ, С ужасом кинулся прочь. «О! если б я мог разлучиться С этим лицом, чтоб быть и себе и другим незнакомым!» — Он воскликнул и в лес побежал; и вдруг там увидел Пламя — не пламя в лесу, а в пламени лес, — и оттуда Жалобный голос к нему вопиял: «Придешь ли, придешь ли С мукой твоею к муке моей, о Наль благодатный? Будь мой спаситель, и будешь мною спасен». — Изумленный, Наль вопросил: «Откуда твой голос? Чего ты желаешь? Где ты и кто ты?» — «Я здесь, в огне, благородный, могучий Наль. Ты будешь ли столько бесстрашен, чтоб твердой ногою В пламя вступить и дойти до меня?» — «Ничего не страшусь я, Кроме себя самого, с той минуты, когда я неверен Стал моей Дамаянти». С сими словами он прямо В пламя пошел; оно подымалось, лилось из глубоких Трещин земли, вырастая в виде ветвистых деревьев, Густо сплетенных огнистыми сучьями, черно-багровый Дым венчал их вершины. В сем огненном лесе Наль очутился один — со всех сторон устремлялись Жаркие ветви навстречу ему, и всюду, где шел он, Частой травой из земли пробивалося острое пламя. Вдруг он увидел в самом пылу, на огромном горячем Камне змею: склубяся, дымяся, разинутой пастью Знойно дышала она под своей чешуей раскаленной. Голову, светлой короной венчанную, тяжко поднявши, Так простонало чудовище: «Я Керко́та, змеиный Царь; мне подвластны все змеи земные; смиренный пустынник Старец Нерада проклял меня и обрек на такую Муку за то, что его я хотел обмануть. Ты, рассказ мой Слушая, стой здесь покойно; стой покойно под страшным Пламенем, жарко объявшим тебя, чтоб оно затушило Бурю души, чтоб душой овладевший Кали был наказан, Чтоб наконец ты, очищенный, снова нашел, что утратил». III «Слушай же повесть мою, — продолжал, задыхаясь от жару, Царь змеиный; и Наль, терпеливо снося нестерпимый Пламень, внимательно слушал. — Нерада, смиренный пустынник, Чудный сад насадил вкруг кельи своей; и в саду том Были все земные деревья и травы, и было Много там светлых ручьев и сеней прохладно-тенистых. В этот сад пригласил он всех незловредных животных, Всех ходящих, летающих, скачущих, плавать иль ползать Созданных; всех же зловредных, терзающих зубом, когтями Рвущих иль жалом пронзающих проклял и вход запретил им В сад свой. Из змей, мне подвластных, в него проникать он дозволил Только одним, не имеющим жала, безвредно по травке Вьющимся, ро́су сбирая с цветов, иль из ягод сосущим Сок благовонный. Из этих красивых, незлобно-веселых Змеек одна, любопытно-отважная, резвая змейка, Раз без всякого умысла злого в саду по деревьям Ползала, ярко блестя чешуею на солнце; вдруг видит Домик воздушный, сплетенный из тонких былинок и моха; Он на ветке висел и качался, как люлька; то было Гнездышко маленькой птички; самой же крылатой хозяйки Не было в нем; она улетела за пищей; яички, Легким прикрытые пухом, лежали в гнезде. Перегнувши Тонкую шейку свою через ветку, в гнездо опустила Головку змейка — и видит яйцо там лазурного цвета; Каплей росы оно показалось, и змейке напиться Вдруг захотелось; лизнула яйцо; яйцо раскололось. В эту минуту птичка в гнездо прилетела; увидя, Что там наделала змейка, бросилась с жалобным криком Прямо к Нераде она. Нерада во гневе ужасен. Тут же погибла бы змейка, когда б не успела проворно Из саду скрыться. Она спаслася ко мне. Но блаженный Старец потребовал строго, чтоб я преступницу выдал. Я не посмел отказать; я спросил: «Чего ты желаешь? Как повелишь ее мне казнить? Я царь; самому мне Должно виновных наказывать подданных». — «Видеть хочу я Завтра ж ее на заборе сада висящую, — строго Мне отвечал Нерада, — потом, по прошествии трех дней, Сам я ее перед всеми сожгу, чтоб вперед опасался Кто бы то ни было сад мой тревожить зломышленным делом». Был мне прискорбен такой приговор; как родную любил я Эту милую змейку; поспешней других и вернее Вести она приносила ко мне. Предо мной извиваясь В страхе, с молитвой она ко мне подымала головку. Я ей сказал: «Проворней вылезь из кожи». Не нужно Было того повторять; в минуту в новой одежде Змейка явилась моя, на земле предо мною оставив Старую. Тотчас, двух сильных удавов призвав, я велел им Кожу пустую с приличным обрядом повесить на тыне Сада. Когда через три дня он снимет ее, то, конечно, Станет думать, что солнце ее иссушило, — так мыслил Я, уповая, что мой мне удастся обман. И доволен Был Нерада моим послушаньем, увидя на тыне Кожу висящую; ветер ее колыхал. «Как живая, — Молвил Нерада, — она гибка и вертлява; но краски Кожи потускли: бледная смерть ее обхватила». Тем бы и кончилось все, когда б, на беду, не пропела Птичка. Она недовольна была законною казнью: Собственным мщеньем себя ей хотелось потешить; к висящей Коже она подлетела, чтоб оба глаза у мертвой Выклевать, — что же? Их нет; сквозь пустые скважины также Видит она, что и внутренность кожи пуста. И к Нераде Тотчас она полетела. «Тебя обманули; змеиный Царь не змейку, а змейкину кожу повесил», — пропела Птичка. Страшно Нерада разгневался; вдруг он явился Здесь, где тогда я на этом камне лежал и на солнце Грелся один — при мне ни ужа, ни змеи, ни дракона, Стражей моих, тогда не случилось; я спал. На громовый Голос Нерады проснувшись, хотел я вскочить, но, могучим Взором его обессилен, не мог шевельнуться: «Предатель, — Старец сказал мне, — меня обмануть тебе удалося: Призрак за сущность я принял; змеиную кожу пустую Вместо змеи я предал огню, и виновную спас ты. Сам за нее наказанье прими. Не сойдешь ты отныне С этого камня; но будешь здесь не на солнечном свете Греться — я пламя иное зажгу вкруг тебя; не сгорая, Будешь гореть в нем, шипя и свистя от тоски и меняя Кожу за кожей в напрасной надежде, что жар утолится. Кончатся ж муки твои лишь тогда, как к тебе издалека Некто придет, самому себе ненавистный и образ Свой утратить желающий. Если его из средины Пламени ты позовешь и он бесстрашной стопою В пламень войдет, чтоб избавить себя от мучений, сильнее Муки твоей его раздирающих; если достанет Твердости в нем, чтоб среди нестерпимого жара спокойно Выслушать повесть твою, — тогда ты спасен, прекратится В ту же минуту твое наказанье, и сам, по исходе Года со днем, он все возвратит, о чем сокрушается сердцем. Но чтоб в страданье своем ты мог к себе издалека Звать своего искупителя, имя его я открою: Он называется Налем». С сими словами Нерада Скрылся, и муки мои начались. Окружала мой камень Голая степь; вдруг услышал я шорох и треск; озираюсь — Всюду из трещин земли, как острые иглы, выходит Пламя, все гуще и гуще растет, все выше и выше Вьется, все ярче и ярче пылает; прикованный к камню, Чувствую я, как все подо мною, как все надо мною, Камень, на коем лежал я, и воздух, коим дышал я, Мало-помалу в пронзительный жар обращалось; сначала Было то пламя как тонкая, гибкая травка; слилося Скоро оно в кустарник густой; напоследок воздвиглось Лесом широким, в котором каждое дерево было Все из огня; языками горящими листья шумели; Ветви со всех сторон вилися, как молнии; в вихорь Огненный слившись, качались вершины; и дым громовою Тучей над ними клубился. Теперь на себе испытал ты, Наль бесстрашный, муку мою. Напрасно я жался, Пламень вытягивал тело мое до тех пор, покуда Кожа на нем не лопалась; снова потом на минуту Я сжимался, чтоб снова вытерпеть то же мученье. Целых семь лет протекло с той поры, как лежу я на этом Камне в огне, а времени медленный ход замечал я, Каждый час повторяя однажды: придешь ли, придешь ли С мукой твоею к муке моей, о Наль благодатный? Вот наконец и пришел ты. Но знай, что здесь о тебе я Частые слухи имел; мне подвластные змеи, которым Все на земле дороги известны, ко мне ежедневно Змеек-гонцов присылали, и каждая, верно исполнив Долг свой и весть передав мне, в огне предо мной умирала; Видишь, как много здесь собрано кож их истлевших. От них-то Мог я проведать о том, как ты полюбил Дамаянти; Как цари и царевичи созваны были в Видарбу; Как мой гонитель Нерада, пресытясь земными плодами, Сад небесный богов посетил; как там он посеял Сладостных слов семена, от которых мгновенно желанье Выросло в сердце богов на землю сойти; как богами Был ты послан в Видарбу. Я знаю, о Наль благородный, Также и то, что тебе самому досель неизвестно: Как закрался Кали в твое непорочное сердце. Сведав, что царство свое ты утратил, что вместе с супругой Бродишь нагой по горам и степям, что ее, наконец, ты Сам покинул, я был утешен надеждой, что скоро Сбудется то, что теперь и сбылося. Благословляю, Наль, и тебя и приход твой; уже мучительный пламень, Жегший доныне меня, уступает сходящей от неба Сладостной свежести. Наль, не страшись, приступи и, на палец Взявши меня, из пламени выдь». Керкота умолкнул, Свился проворно легким кольцом и повиснул на пальце Наля; и с ним побежал из пламени царь, и при каждом Шаге его оно слабело и гасло и скоро Все исчезло, как будто его никогда не бывало. Свежий почувствовав воздух, трепетом сладким спасенья Весь проникнутый, быстро отвившись от Налева пальца, Змей бесконечной чешуйчатой лентою вдруг растянулся; С радостным свистом пополз к тому он ручью, где, увидев Образ свой, Наль самого себя испугался, глубоко Всунул голову в воду и с жадностью долгую жажду После толь долгого жара стал утолять — истощились Воды ручья, а змей по-прежнему сделался полон. Силы свои возвратив, он, блестя чешуею на солнце, Налю сказал: «Подойди; перед нашей разлукой ты должен Зубы мои перечесть; в таком долголетнем от муки Скрежете много зубов я мог потерять иль испортить». Наль подошел; перед ним оскалились зубы; считать он Начал: перво́й, другой, четвертый. «Ошибся, ошибся, — С гневом царь змей зашипел, — ты не назвал третьего зуба». С этим словом кольнул он третьим, неназванным зубом Наля в палец — и тут же почувствовал Наль, что с собою Он как будто расстался; сперва свой собственный образ В зеркально-светлом щите, на царевой шее висевшем, Он увидел; потом тот образ мало-помалу Начал бледнеть и скоро пропал; и мало-помалу Место его заступил другой, некрасивый; и Налю Стало ясно, что это был образ его же, и боле Не был он страшен себе самому в таком превращенье. «Видишь, — Керкота сказал, — что желанье твое совершилось; Ты превращен, ты расстался с собой, и отныне никем ты, Даже своею женою не можешь быть узнан. Простимся; В путь свой с богами иди и не мысли, чтоб мог быть опасен Яд мой тебе; не в твое он чистое сердце проникнул, Нет! а в того, кто сердцем твоим обладает: отныне Будет он жить там и мучиться. Ты ж, превращенный, с надеждой Путь продолжай; ищи в чужих странах пропитанья; Но не забудь о стихийных дарах, от богов полученных В брачный день; они для тебя не потеряны; помни, Наль, об этом; и также твое искусство конями Править тебе сохранилось. В царство Айодское прямо Путь свой теперь обрати; там увидишь царя Ритуперна; Нет на земле никого, кто с ним бы сравнился в искусстве Счета и так бы в кости играл. «Я Вагука, правитель Коней», — скажи ты ему про себя; и если он спросит, Много ли можешь в день проскакать? «Сто миль», — отвечай ты. Он твоему научиться искусству захочет; за это Сам научит тебя искусству считать; без него ты В кости все царство свое проиграл. И как скоро искусство Это получишь, страданья твои прекратятся, следа не оставив; В ту же минуту, когда, и жену и детей отыскавши, Прежний свой вид возвратить ты захочешь, лишь только об этом Часе вспомни и в этот щиток поглядись; кто владеет Этим щитком, того на земле все змеи боятся». Так говоря, Керкота одну из зе́ркально-светлых, Шею его украшавших чешуек снял и, подавши Налю, примолвил: «Носи ее на груди; в роковое Время эта чешуйка тебе пригодится». Потом он Скрылся; а Наль остался в лесу один, превращенный.