Страница 61 из 106
Глава седьмая
I Наль, разлучившися с змеем, пошел в Айодское царство Службы искать у царя Ритуперна, который давно уж Принял к себе и Варшнею, прежде служившего Налю. Мудрый царь Ритуперн, великий конский охотник, Лучших искусников править конями сбирал отовсюду. Наль, через десять дней пришедши в Айоду, к царю Ритуперну Тотчас явился. «Я конюх Вагука, — сказал он, — в искусстве Править конями мне равного нет; сто миль проскакать их В день я заставить могу. И во многом другом я искусен: Пищу никто так вкусно, как я, не умеет готовить. Всякое дело, для коего нужны и труд и уменье, Взять на себя я готов и к тебе, царю Ритуперну, В службу желаю вступить». Ритуперн отвечал благосклонно: «В службу, Вагука, тебя я беру; ты будешь отныне Главным конюшим моим; надзирай за моими конями, К скачке проворной их приучая; за службу же будешь Сто золотых получать. Товарищ твой будет Варшнея, Конюх искуснейший в деле своем, с ним старый Джевала, Мой заслуженный конюший, и много других; ты без скуки Будешь с ними досуг свой делить; и свободен ты делать Что пожелаешь. Будь главным моим конюшим, Вагука». Вот и служит конюшим Наль у царя Ритуперна, Царь без царства, муж без жены, изгнанник, лишенный Даже лица своего, и Варшнея, ему так усердно Прежде служивший, теперь уж товарищ ему: под одною Кровлей они; но чужды друг другу, и вместе и розно, Каждый своею печалью довольный, Варшнея о жалкой Гибели Наля-царя сокрушаясь, а Наль по супруге, Брошенной им, ежечасно тоскуя. И было то каждый Вечер, что Наль, убравши коней, один затворялся В стойле и пел там все ту же и ту же печальную песню: «Где, светлоокая, ты одинокая странствуешь ныне? Зноем и холодом, жаждой и голодом в дикой пустыне Ты, изнуренная, ты, обнаженная, вдовствуя бродишь. Где утешение, в чем утоление скорби находишь?» Так он пел. И однажды Джевала, подслушавши эту Песню, спросил у него: «По ком ты, Вагука, тоскуешь? Кто же та, о которой такую грустную песню Так заунывно поешь ты?» — «Пою про жену сумасброда, Ею избранного, ею любимого, ум и богатство Вдруг потерявшего, ей изменившего, клятву святую, Данную ей пред богами, забывшего. С ней разлученный, Он уж давно в тоске, в раскаянье, в страхе, не зная Скорби своей утоленья ни днем, ни ночью, бездомным Странником бродит. Но каждую ночь, об ней помышляя, Эту песню поет он. Скитаясь, как нищий, с терпеньем Пьет он свою преступленьем налитую, горькую чашу, Чашу разлуки, и горе свое с одним лишь собою Делит. Она же, которая с ним и в беде не рассталась, Им в пустыне забытая… Где она? Что с ней? Лишь чудо Жизнь могло сохранить ей, со всех сторон окруженной Смертью в лесах, где гнездится и дикий зверь и разбойник. Эту повесть он сам рассказал мне. С тех пор и пою я Песню его, как сам он поет, и об нем сокрушаюсь». II Бима, царь Видарбы, узнав о бедствии Наля, Царство свое проигравшего в кости, немедленно созвал Всех видарбинских брахманов и так им оказал: «Отыщите Дочь мою Дамаянти и Наля-царя; кто узнает, Где мои дети, и их ко мне приведет, тот получит Тысячу самых отборных быков и деревню, как людный Город богатую; тот же, кто, их не приведши, хоть с верной Вестью об них ко мне возвратится, также получит Десять сотен быков». Брахманы поспешно на север, Полдень, восток и запад пошли отыскивать Наля; Всюду, по всем областям, городам, деревням, по безлюдным Диким лесам, по горам, по равнинам, по разным дорогам Долго ходили они; но напрасно — ни слуха, ни вести Нет ни о Нале-царе, ни о верной его Дамаянти. Вот наконец один из брахманов, Суде́ва, достигнул Города Шедди, и там во дворце, на празднике царском, Он Дамаянти увидел. Подле царевны Сунанды, В платье печальной вдовы, на лице покрывало, близ светлой, Радостной девы она там стояла — жена, по супруге Мрачно скорбящая, тень близ света, алмаз без сиянья, День без солнца, краса, двойным покровом от взоров Скрытая — черным платьем и черным горем. Увидя Этот прекрасный, невидимо блещущий свет, догадался Тотчас Судева, кто перед ним. Про себя он подумал: «Тот же образ я вижу, который столь сладостно светел Был в то утро, когда все земные цари и владыки, С ними и вечные боги, в тревоге надежды смиренно Ждали, кому из них благодатную руку подаст Дамаянти. Это она, полногрудая, темнокудрявая, райским Блеском очей веселящая душу, любовь и утеха Мира; она, молодая лилея, лишенная корня, Лотос, слоновой стопой сокрушенный, высокое в низком; Это она, по супруге скорбящая, вместе с супругом Всю потерявшая жизнь, как источник, ныне безводный, Некогда быстро бежавший, как лунная ночь по затменье Полном луны, поглощенной внезапно небесным драконом; Это она, достойная жить в перламутровом царском Доме, живущая ныне в чужом сиротою бездомной; Славная царской породою в горьком бесславном изгнанье; Счастья достойная, жарко любящая, чуждая счастью, Чуждая сладкой любви. Ее измучено сердце Страстным стремленьем к супругу, избранному сердцем; на свете Муж — украшенье жены; потеряв сей небесно прекрасный Перл, и блестящая тратит свой блеск. Но где ж он, могучий Наль? Перенес ли разлуку с такою женою иль мертвый Пал, утратив ее? И мне всю душу пронзает Горе при виде ее красоты сокрушенной, при встрече Огненно-темных ее, в слезах угасающих взоров. Скоро ль, скоро ль, весь мир исходив путем испытанья, К цели желанной достигнет она и с желанным супругом, С милым души, с властителем жизни встретится в мире Так, как звезда встречается с месяцем? Скоро ль С трона низверженный Наль возвратит Дамаянти и трон свой? О! какое блаженство тогда для обоих, друг другу Равных прелестью, доблестью, знатностью рода и славой Предков! Мне должно теперь подойти с утешительным словом К ней, сокрушенной». Так говорил многомудрый Судева Сам с собою; потом он к тому приблизился месту, Где одиноко стояла среди многолюдства с печальной Думой своей Дамаянти. «Здравствуй, роза Видарбы, — Ей он сказал, — я Судева, брахман видарбинский; царь Бима, Твой родитель, жив, и здоров, и царствует мирно; Здравствует с ним и твоя благодушная мать, управляя Домом; здравствуют братья твои, здравствуют дети, Мирно цветя под защитою деда и бабки. Но горе Всех по тебе сокрушило. И ныне по целому свету Ищут брамины тебя; отыскать же позволили боги Мне». Дамаянти, узнавши его, залилася слезами; Стала потом о родных, о друзьях, знакомых и ближних Спрашивать. «Выросли ль дети?» — она напоследок спросила. С этим словом рыданье стеснило ей грудь, и с прекрасных Длинных ресниц покатилися крупными каплями слезы. Видя, что плачет она в разговоре с брамином, Сунанда. Сильно встревожась, сказала немедленно матери: «Наша Гостья плачет; какой-то брамин говорит с ней, и, верно, С ним знакома она, и его слова пробудили Эту печаль». Тогда из покоев внутренних вышла Мать-царица; увидя брамина, она повелела К ней его привести; и его расспрашивать стала Так: «Расскажи мне об ней что ведаешь. Кто и какого Рода она? Чья дочь? Чья жена? И с родными какою Странной судьбою рассталась? И здесь ты ее по какому Тайному признаку мог распознать? Обо всем откровенно Мне расскажи». И, сев на ему указанном месте, Так рассказывать начал Судева, брамин многомудрый.