...Имеются человеческие жертвы

— В нем как будто живет одновременно несколь­ко разных людей. То он в одном обличье, то в другом. То он мягкий, интеллигентный, все пони­мающий, порой даже милый, но я видела его и страшным, просто зверем, будто выпрыгнул с экра­на из фильма ужасов. Я видела его в разных масках. Однажды ночью я случайно услышала, как он гово­рил с кем-то по телефону, и на меня пахнуло фор­менной жутью. Он говорил, как матерый урка, как уголовник, и знаете, Александр Борисович, я поня­ла, что он отдавал кому-то очень важные приказы. Он говорил так, как генерал с каким-нибудь ефрей­тором, и у меня тогда еще закралась мысль, что он и оставался у меня лишь для того, чтобы с кем-то связываться из своих подчиненных, отдавать распо­ряжения и получать от них какие-то донесения, наверняка зная, что по моему телефону можно го­ворить спокойно, будучи уверенным, что здесь никто подслушивать не станет. Я уверена, абсолют­но уверена, это действительно страшный, очень страшный человек, для которого жизнь другого — ничто! И когда я услышала, что в вас стреляли, первая мысль моя была: он все же сумел выследить нас, заподозрил, что вы узнали то, что известно мне. Что могла я чувствовать, подумайте, при мысли, что прямо или косвенно, но я стала виновницей гибели моего Русакова и этого покушения на вас!

—   Могу вас успокоить, — сказал Турецкий, хотя вовсе не был уверен в том, что говорит, — уж кто- кто, а вы-то здесь наверняка ни при чем. Такова наша планида, знаете ли, что в нашем устранении, ликвидации и так далее почти всегда кто-то заинте­ресован. Причем, как ни странно, порой нашей смерти одновременно хотят люди, являющиеся злейшими врагами. Ну да ладно... Итак, вернемся к этому слову «оборотень». Простите. Наташа, конеч­но, такие вопросы задавать не слишком этично, но здесь опять же специфика нашего скучного ремес­ла... Вы рассказали мне многое. А я как будто поль­зуюсь вашим доверием. Но сейчас это страшно важно. Скажите, на теле Клемешева есть какие-то приметы, ну, рубцы, шрамы, татуировки, быть может, что-то еще, какие-то характерные особен­ности?

—    Да, у него есть две татуировки, обе на руках ниже плеча. Наверное, была и третья, не помню, то ли на правой, то ли на левой руке, на тыльной стороне ладони, между большим и указательным пальцами. Он, наверное, ее свел, то ли хирургичес­ки, то ли лазером, но следы остались...

—   А вы помните, что это были за наколки? — спросил Турецкий.

—  Конечно, помню, — ответила она. — Я вооб­ще слишком многое помню и, как ни стараюсь, не могу забыть. Только могу перепутать, что на левой,

а

—   Ладно, неважно, попробуйте напрячь память и описать их как можно подробнее и точнее.

—   Да я просто могу их нарисовать, — сказала Наташа. — Все-таки когда-то в художественной школе училась, память зрительная хорошая. Я помню, — сказала она глухо, — когда мы были с ним рядом, я часто смотрела на них, а однажды спросила, больно ли, когда это делают?

—   И что он ответил?

—   Он сказал, бывает кое-что и побольнее. Он вообще как будто уклонялся от точных ответов на вопросы, предпочитал такую, знаете ли, многозна­чительную отвлеченность...

—   А откуда взялись эти татуировки, — спросил Турецкий, — и когда он их заимел?

—    Тоже что-то не слишком вразумительное... Об одной он сказал, что такие «картинки» колют маль­чишки-курсанты в офицерских училищах.

—   А другая?

—  О другой помню хуже, что-то вроде того, что это знак памяти о войне, об офицерской дружбе, о вечном братстве однополчан.

—   Это точно? Он говорил о войне?

—  За это могу поручиться. А что это значит? — спросила она.

—    Это значит, — очень внимательно посмотрел ей в глаза Турецкий, — это значит, что в его жизни, кем бы он ни был и кем бы ни оказался, по всей видимости, была война. Вот вам бумага, садитесь и рисуйте. Сосредоточьтесь, чтобы ни один штрих не упустить. Там были какие-то буквы, слова?

—  Ну конечно, — сказала она.

—   Приступайте, Наташа! Сейчас от этого зави­сит чрезвычайно многое, если не все.

...Примерно через полчаса Турецкий увидел два рисунка. На одном — дубовую ветвь, три стрелы, гвардейскую ленту, а в центре этой маленькой ком­позиции — силуэт парашюта, несущего два пере­крещенных автомата и надпись: ВВУД-79. А на вто­ром рисунке — черный круг солнца над тремя гор­ными вершинами, барс в прыжке и несколько цифр.

—  Вот именно эти цифры? — спросил Турецкий.

—  Нет, на второй цифры взяты произвольно. Не помню.

—   Ну, хорошо, — сказал он. — Пока вы рисова­ли, я заполнил анкетную часть протокола вашего допроса как свидетеля. К нему прилагаются ваши собственноручные показания. Напишите в конце «Написано собственноручно» и распишитесь на каждой страничке.

Она сделала то, о чем просил Турецкий.

Ему хотелось многое сказать ей, но... Что назы­вается, язык не повернулся. Турецкий только улыб­нулся, благодарно сжал ей руку и позвал Данилова:

—  Вот что, Миша, проводи Наталью Сергеевну.

Но Наташа воспротивилась.

—  Отлично доберусь сама. Еще не так поздно.

—   Ну, хорошо, — сказал Турецкий. — Будь по- вашему. Только одна просьба — о дислокации моей лежки...

—   Я понимаю, — ответила она.

—   Если будут какие-то новости, — сказал Турец­кий, — звоните вот по этому телефону. Это началь­ник областного угрозыска. Номер запомните, не за­писывайте нигде. Его фамилия Коренев, как актер, помните, человек-амфибия? Просто скажете: я такая-то, информация для Борисовича. Он поймет.

Проводив Санину, Данилов вернулся и тяжело, с глубоким облегченным вздохом плюхнулся в кре­сло.

—  Ну что, коллега, — усмехнулся Турецкий, — сидишь ты сейчас и думаешь:

Приморили, суки, приморили, Отобрали волюшку мою...

—  Ага, — кивнул Миша, — и продолжил куплет:

Золотые кудри поседели, Знать, у края пропасти стою...

—   Ну, положим, до края тебе еще далеко, — хмыкнул Турецкий. — Ложись вон там на диване, а завтра чуть свет — в гостиницу, хватай свои шмот­ки — и на аэродром. В той комнате — ксерокс. Сними пару копий с этих картинок — это наколки Клемешева. Прилетишь в Москву — первым делом

в

—  А дальше? — спросил Данилов.

—  А дальше берешь фотографии вот этого граж­данина и находишь тех, кто отмечен таким же тав­ром или похожим.

—  Это могут быть сотни, а то и тысячи людей, — без особого оптимизма заметил Данилов.

—   Не думаю, что тысячи, — покачал головой Ту­рецкий. — Когда дойдешь до конкретных людей,

круг

личико

знаем,

какие

не дай

смелей

С этими словами Турецкий протянул ему несколь­

ко

ского

Данилов поднял на Турецкого посерьезневшие

глаза.

Петрович

60

Пять дней крутился Миша Данилов по всей Москве и области, мотался в один городок, другой, наводил справки. Все оказалось проще, и наводка Турецкого сработала с точностью надежного отла­женного механизма. Судя по каталогу разбитых на группы и подгруппы, тщательно классифицирован­ных изображений, что оставляют люди по собствен­ной воле до конца своих дней на самых разных и неожиданных местах своего тела, он без труда нашел татуировки, почти неотличимые от тех образ­цов, которые дал ему Турецкий.