Все будет хорошо

— А второй фигурант? По «Беретте» есть что-нибудь?

— Вот по второму, Степан Варфоломеич, совсем не ясно. Зачем стрелять в уже убитого? Стреляли примерно через полчаса-час после того, как Кузнецов был убит. Что это значит? Покурили, пошли проверить? И выстрелили еще три раза на всякий случай? Причем все три — практически мимо. Что это? Обида? Злость? Или…

— Чтобы запутать следствие. — Лысенко глядел невинными голубыми глазами и нахально улыбался.

— Капитан Лысенко, у вас есть какие-то версии, предположения? Может, вам уже все ясно? Или мы сюда явились языки почесать, а, Игорек?

— Я, Степан Варфоломеич, всегда думаю, даже если языком, как вы выразились, чешу. Когда языком чешу, я даже особенно активно думаю. — Лысенко вздохнул. — Со вторым стрелком полные непонятки. Зачем, спрашивается, было стрелять в покойника? И не раз, а три раза. Пойду, как говорится, и еще раз гада, пристрелю. Только почему-то мимо. И оружие солидное. Бандитское. Вывод напрашивается пока один: приводили отчитаться. Предположим, есть такая пара: стрелок — хозяин. Хозяин заказывает нашего Кузнецова и ждет — например, внизу в машине. Стрелок делает свое дело, докладывает хозяину, и они оба идут проверить. И тогда хозяин стреляет еще — из неутоленного чувства Мести. Чем-то он крепко ему насолил, покойник.

— Так не было посторонних в это время, Игорь Анато-льич, — робко сказала Катя. — Не было никого. Только девушка, которая приходила к Морозову и делась потом неизвестно куда.

— А зачем нам посторонние? Стрелок, может, в этом подъезде и живет. Тот же Томашевский. У него, кстати, и ключи были от квартиры Кузнецовых. Кузнецова им сама оставила, цветочки поливать. Сделать копии в любой мастерской — полчаса работы и пятерка денег. Мастерскую нужно поискать, думаю, отыщется где-нибудь неподалеку. Он мог войти и еще раз, когда Кузнецов был уже мертв. А заказчик — тот самый телемастер. Томашевский…

— Выяснили, где он был на время убийства?

— Говорит, что дома, Степан Варфоломеич. Смотрел телевизор. Жена подтверждает.

— Жена что хочешь подтвердит. Из какого оружия был убит Кузнецов, выяснили?

— Из пистолета «ТТ», предположительно.

— А экспертиза что говорит?

— Официального заключения нет. Пока навскидку… Сегодня обещали сделать по всем позициям.

— А что насчет телемастера, которого опознали Томашевские?

— Работаем. Кстати, сам Томашевский упорно не хотел его узнавать. Говорит, память на лица плохая. А по-моему — просто не желал. Опознала жена. А потом вроде и он признал. Кстати, то, что сам Томашевский упорно не хотел его узнавать, говорит явно не в его пользу.

— Но жена же его узнала?

— Может быть, он ее предупредить не успел, Степан Варфоломеич. Очень на то похоже.

— Предъявляйте Кузнецовой и далее всем, кто был на этом пикнике. Устанавливайте личность. Кто-то же его привел?

— А если никто не опознает?

— Значит, сам Томашевский и привел. Тогда все сходится. К нему этот телемастер и приходил.

— Ниночка, мне с вами поговорить нужно. — Игорь Михайлович Емец подвинул хлипкий больничный стул и тяжело сел. Стул под его большим телом скрипнул, но устоял. Чего только этот стул не видел и не слышал за свою нелегкую больничную жизнь…

— Очень серьезный у нас с вами разговор будет, Ниночка… Он сам не знал, с чего начать. Эта худая бледная молодая женщина, с виду почти девочка, ожидала сейчас самого худшего. В ее взгляде была такая обреченность, что ему стало не по себе. Этот взгляд, казалось, говорил; я и сама уже все знаю. Опухоль уже дала метастазы, и никакое лечение не поможет. Димка останется сиротой. Что же он молчит?

«Ну что ж ты ее мучаешь? — укорил он сам себя. — У нее, бедняжки, еще и мужа убили».

— Так вот, Нина Анатольевна. — Дктор Емец зачем-то перешел на официальный тон, чем еще больше напугал Нину. Она начала тихонько приподниматься на своих подушках, не сводя глаз с хирурга, пока не села совершенно прямо. Но он почему-то все отводил взгляд. — Так вот, мы вас прооперировали, — с натугой продолжил он и зачем-то расправил складочку на Нинином одеяле. — Сделали все анализы… Опухоль, Нина Анатольевна, у вас вполне доброкачественная. Была. Так что все назначения я вам отменяю. Оставим только витамины и препараты железа. Гемоглобин нужно поднять. Ну, и, может быть, снотворное пока. На днях снимем швы, и поедете домой.

— Как доброкачественная? — не поняла Нина, пытаясь все-таки поймать его взгляд. — Почему доброкачественная? Это что же. — Она запнулась и с трудом сглотнула. — У меня, выходит, все в порядке? А как же опухоль?

— Опухоль мы вам удалили. Но еще раз повторяю — она оказалась доброкачественной. Все анализы это подтвердили.

— Это ошибка… Это ошибка, Игорь Михалыч! Вы от меня что-то скрываете! Не обманывайте меня, прошу вас! Скажите правду… — Ее глаза перебегали с одного предмета на другой, нигде не задерживаясь дольше секунды. Она словно только что увидела крупным планом соседнюю кровать сосмятым бельем, линялые шторы, капельницу с перевернутой пустой бутылкой, свои тапочки рядом с кроватью… Голова закружилась. Она бессильно откинулась на подушки. Этого не может быть. Он обманывает ее. Непонятно зачем, но он обманывает ее! Да! Она поняла — ее просто отправляют домой умирать. Безнадежных больных выписывают домой. Никому не нужно, чтобы больные умирали на больничных койках и портили статистику. Значит, все кончено. Она судорожно сглотнула. Во рту было почему-то совершенно сухо.

— Успокойтесь. — Емец тяжело положил огромную красную лапу на Нинину худую бледную руку и с сочувствием посмотрел на тонкую шею в вырезе больничной сорочки. Тесемки у ворота свисали как-то особенно трогательно. — Ошибки никакой нет.

— Так… как же?!

Он наконец нашел в себе силы не отвести взгляд. Нужно же ее как-то успокоить!

— Сильный стресс. Такая же сильная вера в выздоровление. Вы ведь волновались перед операцией? У вас был стресс?

Знал бы он, как она волновалась перед операцией и какой у нее был стресс! Она еле слышно прошелестела: — Да… наверное.

— Так что снимем швы вам, Ниночка, и поедете домой. Так ведь? Самостоятельно уже ходим? — зачем-то спросил он, хотя сколько раз видел, как Кузнецова «самостоятельно ходила» по отделению.

— Ходим, — машинально согласилась Нина. — А показываться больше не нужно будет?

— Непременно нужно. Через три месяца приедете, возьмем опять все анализы, посмотрим вас на УЗИ. Потом еще через полгода. Такой случай! Опухоль есть опухоль — она иногда такие коленца выкидывает! — Он ласково провел но Нининой руке, сжал ее ладонь.

Щеки Нины медленно розовели.

— Игорь Михалыч!

— Что, прелесть моя? — Он снова обрел уверенность.

— Я, конечно, читала о таком вот. У соседки в газете… Но я не знала, что так действительно бывает. Я думала — только с очень верующими людьми…

— Все мы верим в разное и по-разному. Человеческий организм — очень сложная штука. И мы не знаем еще, на что он способен. Иногда бывает достаточно малейшего толчка, какой-то крошечной химической реакции — и все. Мы не знаем — отчего, но так бывает. Мы всего лишь хирурги, мясники. У нас один способ помочь, а у природы — тысячи, миллионы своих путей. Так что все бывает. — Вставая, он еще раз потрепал ее по руке. — Очень редко, но бывает.

Вообще-то он хотел сказать о врачебной ошибке, но она поняла, что он говорит о чуде.

— Я думаю, его все-таки жена убила…

— Эх, Катерина, куда тебя занесло, — не выдержал Лысенко. — Она же в больнице была. Сама докладывала, что там мышь не прошуршит. И что ей как раз снотворное вкололи.

— Да, я помню. И Томашевский — тоже перспективная версия. Но я тут все думала, думала… Во-первых, снотворное — это, конечно, очень сильный аргумент. Но когда человек сильно взволнован, он может и не заснуть. Даже наоборот.

А выйти там можно запросто в любое время суток — через пропускник. Во-вторых, в это время приходила еще рыжая, которая якобы к Морозову шла, а у Морозова ее не обнаружили. И ни к кому в подъезде она не приходила.