Борис Годунов

Таким образом интерпретировалась история в окружении Патриарха Филарета, эту версию по праву можно назвать «Романовской»; она до сих пор ещё в ходу.

Начнём рассмотрение фрагмента с конца. Как явствует из повествования, трёх братьев — Александра, Михаила и Василия — по приказу Царя «удавили» в разных местах ссылки. Выжили только Фёдор да Иван Романовы. Брата же Ивана хоть и не удавили, но «морили голодом». Только об одном из братьев — Фёдоре — не говорится о его истязаниях, хотя, казалось бы, он-то, как старший представитель рода, являл первейшую угрозу для Бориса, якобы просто горевшего желанием «извести Царский корень». Но его почему-то не «удавили » и голодом не заморили. Мало того, он стал монахом, «ангельский образ восприняв», и «жил в посте и молитве», а через три года вознесся до настоятели обители, получив сан архимандрита! Неплохой исход для «заклятого врага» всесильного Бориса Годунова!

Как установил ещё С. Ф. Платонов, никаких истязаний ссыльных Романовых не проводилось; можно точно говорить, что такие деяния не осуществлялись по повелению Царя. Отдельные же случаи издевательств и унижений, которым, несомненно, подвергались некоторые из ссыльных Романовых, например Михаил Никитич, можно объяснить только неуёмной служебной ретивостью приставленных к ним должностных лиц.

В пользу же того, что никакого «удавливания » не существовало, говорит тот факт, что некоторые из «погубителей » потом, после воцарения Романовых, служили в чести и почёте. Тот же стрелецкий голова Леонтий Лодыженский, будучи приставом у боярина Александра Никитича и якобы «удавивший» пленника, много лет потом служил стольником, то есть «наблюдал за столом» у его брата Фёдора, при дворе теперь уже Патриарха Филарета. При крутом нраве и непреклонности Патриарха Филарета трудно представить, чтобы он терпел перед глазами убийцу своего брата!

Даже Карамзин, для которого обличение Годунова, как, впрочем, и Иоанна Грозного, было, что называется, потребностью души, не смог обвинить прямо Годунова в убиении братьев Романовых. Говоря об Александре и Михаиле, он заметил, что они скончались то ли «от горести», «то ли от насильственной смерти ». Не было ни одного, даже косвенного, свидетельства, подтверждающего намерение Годунова сжить со света Романовский род. Мало того, «Бедная Лиза»^^^ нашей историографии, то есть Н. М. Карамзин, вынужден был признать: его к тому принудили приказные документы, что Иван Никитич Романов в ссылке «имел весьма не бедное содержание, ежедневно два или три блюда, мясо, рыбу, белый хлеб и что у пристава его было 90 (450 нынешних серебряных) рублей в казне для доставания ему нужного О каком тут «морении голодом» могла идти речь!

Из изложения «Нового летописца» следует, что в основе всей истории разгрома Романовского клана лежал заговор на жизнь Царя, которого намеревались извести то ли «ворожбой », то ли просто отравить. Здесь «Новый летописец» скуп на подробности; другие же свидетели той поры ещё менее словоохотливы. Можно заключить, что якобы у Александра Никитича были найдены какие-то «волшебские коренья», ставшие главной уликой при «разоблачении» Романовых. Инспирировали же этот подлог начальник сыска Семён Годунов и казначей Александра Никитича Романова некий Второй Бартенев, которого Борис Годунов наградил «великим жалованием».

В этом случае, как и в рассказанной ранее предыстории подготовки убиения Царевича Дмитрия, опять присутствует определённый мистический момент. «Окаянный» Бартенев предложил свои услуги доверенному Царя Семёну Годунову; при этом воспроизводится даже форма предложения — цитируется прямая речь при тайных переговорах. Конечно, всё это — безусловный вымысел.

Необходимо обратить внимание на другие обстоятельства, о которых сообщает «Новый летописец». Всё разбирательство о «мешках с зельем» и обличения Романовых происходили не у Царя, не в Боярской Думе, а у Патриарха, который не проявил участия и не выступил в защиту подозреваемых. Нередко пишут, что такая позиция Первопатриарха Иова объяснялась тем, что он «был ручным», был преданным Годунову, чуть ли не его марионеткой. Ранее приходилось уже говорить, что Монах-Первосвятитель никогда не являлся слепым исполнителем воли «зловредного» Бориса Годунова, которого он-то как раз считал благочестивым правителем. По его словам, Царь Борис являлся «православной веры крепким и непреклонным истинным поборником »^^^.

Разбирательством же руководил боярин и окольничий Михаил Глебович Салтыков, которому Царь повелел «расследовать дело». По всей видимости, у «мешков с кореньями» на патриаршем подворье произошла жаркая сцена, когда братья Романовы попали под огонь разоблачительной критики. Ведь, как признавал «Новый летописец», бояре на них «как звери пыхали и кричали». Кто входил в круг этих «пыхающих», неясно, но не подлежит сомнению, что то были не только Семён Годунов, «Второй Малюта Скуратов», по оценке Карамзина, и Михаил Салтыков. Может быть, братья Романовы ничего не говорили, стояли «как агнцы непорочные перед закланием», именно потому, что были сокрушены разносными речами именитых и высокопоставленных. Положение же обязывало что-то говорить, так как речь шла об обвинении в тягчайшем преступлении — злоумышлении на жизнь Государя. За такое наказывали смертью и не только в России; за подобные провинности казнили и до Бориса Годунова, и после.

Вот выдержка из Уложения Царя Алексея Михайловича от 1649 года: «Будет кто каким умышлением учнёт мыслить на государьское здоровье злое дело, и про то его злое умышленье кто известит, и по тому извету про то его злое умышленье сыщется допряма, что он на царское величество злое дело мыслил, и делать хотел, и такова по сыску казнить смертию. Так же будет кто при державе царского величества, желая Московским государством завладеть и государем быть и для того своего злово умышления начнет рать сбирать, или кто Царского Величества с недруги учнёт дружитца, и советными грамотами ссылатца, и помощь им всячески чинить, чтобы тем государевым недругом, по его ссылке. Московским государством завладеть, или какое дурно учинить, и про то на него кто известит, и по тому извету сыщетца про ту его измену допряма, и такова изменника по тому же казнить смертию »^^^.

Подобный законодательный норматив существовал и через полвека после смерти Бориса Годунова. Разница состояла только в том, что Годунов своих недругов жизни не лишал.

Мы не знаем, какие речи звучали при той сцене на Патриаршем подворье, но сам глава рода Фёдор Никитич и в ссылке в Сийском монастыре не мог долго успокоиться; ненависть знати, близкой им по статусу, потрясала и заставляла проливать горючие слёзы. Пристав при нём доносил в Москву, что тот говорил: «Бояре-де мне великие недруги, искали-де голов наших, а ныне-де научили на нас говорить людей наших, а я-де сам видел то не единожды.

Царь Борис Фёдорович не прибег к решительным мерам, не отправил обвиняемых тотчас на плаху, как то иногда делал Иоанн Грозный и на что Третий Царь имел неоспоримое право. Следственная комиссия работала более шести месяцев, а только в июне 1601 года последовал приговор Боярской Думы. Иными словами, наличествовала определённая процедура дознания и суда, что свидетельствовало о соблюдении Самодержцем принятых правовых норм.

«Новый летописец» об этой процедуре ничего не говорит, хотя и утверждает, что слуг Романовых «пытали», «казнили», «подучали» доносить на своих господ. Кого и сколько всего «казнили» — о том не сообщается; молчат об этом и другие современники. Умалчивается и о том, что родственник Романовых князь боярин Фёдор Шестунов не был «закован», так как был болен. Он тихо скончался в своём доме, хотя его слуга дал на него разоблачительные показания. Да и вообще надели оковы на Романовых не царским повелением, а распоряжением Боярской Думы!

Что же установили всё-таки при разбирательстве и в Думе, а потом в следственной комиссии? Неужели только «мешки с кореньями» стали причиной такой резкой реакции? Возможно, для ворожбы, что вообще-то считалось занятием нечистым, нехристианским, а потому и противозаконным, и требуется множество «кореньев», но ведь для отравления нужна всего какая-то малая толика ядовитого зелья. Подробностей разбирательства не существует; здесь опять можно сослаться на очень плохую сохранность документов той эпохи. Как следует из скупых скороговорок и обмолвок «Нового летописца», какие-то показания служащих Романовых существовали. Насколько можно судить, дознание проводилось «с пристрастием», то есть под пытками, что в то время было в порядке вещей.