Страница 4 из 46
Я зарядил ружье углекислотным картриджем. Верхняя часть двери разлетелась в щепки, но засов еще держался. Я неумело зарядил трубчатый магазин шариками с краской, когда ошметки двери влетели в помещение. Толстый ствол одного из странных пистолетов появился в проеме, и я прыгнул, на сей раз — в свою комнату.
На лестнице раздались шаги, и я прыгнул снова, обратно в гостиную. Мужчина прижимал нож к маминому горлу, а папа лежал на полу, неподвижный.
Я выстрелил мужчине в глаза, прямым попаданием.
Он завопил и упал навзничь, зажимая глаза. Раздался выстрел, и что-то ударило меня в бедро, я снова отпрыгнул в сторону, стреляя в лоб приближающемуся мужчине в холле. Рука взметнулась к его лицу, но он разрядил в меня свое оружие, и множество маленьких снарядов с проволокой между ними пронеслись по воздуху к моей голове. Я прыгнул и оказался позади него, он повернулся, и я выстрелил ему в мошонку, дважды.
Он перегнулся пополам, и в этот момент я увидел маму.
Она лежала на полу, скорчившись на боку, истекая кровью.
Штукатурка обрушилась рядом с моей головой от пуль, врезавшихся в стену, натянувших проволоку. Я упал на колени, оцепенев.
Лужа крови возле папы была еще больше, из его спины торчал нож.
Человек, которого я подстрелил в мошонку, крутился волчком, доставая пистолет. Я выстрелил ему в лицо еще раз, задев скулу. Он разрядил свое оружие, но проволока пролетела в холл, над моей головой, срывая со стен картины. Я ударил его прикладом ружья, ударил сильно, и еще раз, и еще. Он выронил пистолет, и его глаза закатились.
Я бросился к маме с папой, а потом дальше, к двери. На лестнице послышались шаги. Я было поднял ружье для пейнтбола, но тут что-то ярко вспыхнуло со стороны двери, и снаряд пробил ружье, ударив меня по лбу.
Я упал навзничь, теряя сознание, проваливаясь в бесформенную темноту, но вместо того, чтобы удариться об стену, упал на песок с гравием.
Пустырь. Мама. Папа. Пусто.
Я попробовал поднять голову, но луна расплывалась и мигала перед глазами.
Пусто.
ДВА
Потерян (И найден)
Кто-то пытался впрыснуть мне воду в рот, и я, испугавшись, вдохнул ее. Мгновенно начался раздражающий кашель, вызвавший пронизывающую боль в голове и боку, но я не мог остановиться. Солнце стояло высоко и било в глаза. Я продолжал кашлять, пытаясь крепко зажмуриться. Что-то было не такс моим лбом, шеей и правым бедром.
Чьи-то руки подняли меня, помогая сесть. Я смог сделать первый хриплый вдох без кашля и наконец открыл глаза. Песок. Гравий.
Пустырь. Я дотронулся до лба — там была рваная рана, запекшаяся, над правой бровью. Провел рукой дальше и пощупал шею. Сбоку было что-то вроде волдыря от ожога. Кожа на волдыре натянулась, когда я повернул голову, чтобы посмотреть на того, кто помог мне сесть.
— Тебе удобно сидеть? — спросил грубый голос.
Белые зубы сверкали сквозь бороду с проседью. Я слегка отклонился назад. На нем была соломенная шляпа, ослепительно белая рубашка на пуговицах и потертые шорты цвета хаки. Глаза спрятаны за зеркальными солнечными очками как у летчика. Темная кожа, но на испанца не похож. Загорелый.
— Простите, что? — первое, что мне наконец удалось произнести.
— Охо-хо! — отозвался незнакомец. — Еще воды?
И протянул мне пластиковую бутылку.
Я взял и начал осторожно потягивать воду, стараясь больше не вдыхать ее.
— Что случилось, малыш?
Я моргнул. Что же случилось? Что-то такое дома, женщина, сказавшая, что она из школьного округа…
Думаю, потом я закричал. Кажется, я дернулся вверх, зашатался, и сознание мое померкло.
Не знаю, сколько прошло времени, но я снова лежал на спине. Кто-то что-то держал надо мной, загораживая от солнца. Это был черный зонт, и я видел солнце, пробивавшееся сквозь черную материю, и спицы в ржавых точках. Худая рука, державшая ручку, была морщинистой. Я проследил взглядом и увидел, что она принадлежит женщине с черными как сажа волосами, коричневой морщинистой кожей и темными как ночь глазами.
Она заметила, что я смотрю ка нее, и сказала что-то по-испански, в сторону. Я начал было подниматься, но какая-то другая рука, не женская, удержала меня и заставила лечь обратно.
— Давай-ка не будем, — это был прежний бородач. — Если, конечно, не хочешь снова потерять сознание. Здесь такая лужа засохшей крови! Я не видел ее сначала — ты лежал сверху, но я бы предложил тебе все-таки оставаться в лежачем положении, ладно?
Я заплакал, сотрясаясь всем телом. Я все вспомнил, каждую деталь, они словно вспыхивали передо мной, как искры, начиная с маминого крика: «Беги!» — и заканчивая лужами крови и глазами, неподвижно смотрящими в никуда.
Наверное, я снова потерял сознание.
А когда пришел в себя, направление потока света изменилось — солнце сдвинулось на полнеба ниже, начался ветер. Вместо зонта я лежал теперь под натянутым надо мной синим брезентом, мягко колеблющимся от легкого ветра. Чистый пластиковый пакет, наполовину наполненный водой, крутился вверху и покачивался в такт колыханиям брезента. Из пакета тянулась трубочка, и я рассматривал ее несколько минут, пока до меня не дошло, что она тянется к моей руке.
Раздался хруст шагов по гравию, затем освещение опять немного изменилось, потому что кто-то засунул голову в мое укрытие.
— Проснулся? — это была та самая женщина, что держала зонт. Она вглядывалась в мое лицо, стараясь определить, понимаю ли я ее, потом спросила: — Ты окей?
— Окей? Да, ой, si! Я не говорю по-испански.
— Окей. Хорошо. Окей. — Она указала на пластиковую бутылку, лежавшую рядом со мной, почти полную. Дальше изобразила, что подносит бутылку к губам. — Окей?
— Да. То есть окей.
Я попытался сесть, но она покачала головой.
— Нет. Лежи спокойненько. Отдыхай.
Я откинулся назад. Голова кружилась даже от легкой попытки сесть. На бедре я обнаружил кучу марли и бинтов. На лбу повязка была поменьше, и закреплялась она на затылке, в волосах; бинт стягивал голову, причиняя боль при прикосновении. Оказалось, что я лежу не на земле, а на носилках, похожих на раскладушку из мягкого материала. Поворачивая, но не поднимая голову, я смог разглядеть, что нахожусь уже не в овраге, а на какой-то возвышенности, и на несколько миль вокруг расстилается пустыня и низкие холмы.
Они переместили меня.
Перевезли? Перенесли?
Я снова попытался думать о прошлой ночи, но ничего не получалось, я завяз, и голова просто перестала работать. Сознания я не терял, но попытка думать, глядя в потолок, не удавалась: оно очень скоро угасало. Мозги словно тоже были стянуты марлей — белой, спутанной, а сквозь нее мысли не пробивались.
Я услышал чей-то крик снаружи:
— Эй, Консуэло! Нужна твоя помощь.
Женщина, сидящая рядом, снова потрепала меня по плечу и вынырнула из-под брезента.
Я услышал, как она ускорила шаг, почти побежала. Через минуту звуки шагов вернулись, эти шаги принадлежали нескольким людям, которые при этом еще кого-то или что-то тащили. Затем бородач и Консуэло привели с собой мужчину, поддерживая его с обеих сторон. Его лицо распухло, было залито кровью, хоть он и пытался двигаться сам, был беспомощен как дитя.
Бородач взглянул на меня внимательно и спросил:
— Эй, кореш, как думаешь, сможешь слезть с носилок? Мы привели тут кое-кого, кому они нужнее.
Я моргнул и осторожно сел. Перевязь на бедре натянулась, и голова слегка поплыла, однако в глазах не потемнело, как прежде. Я слез с носилок, освобождая их вновь прибывшему, затем подвинул их поближе и держал, пока его укладывали.
Они действовали, обмениваясь быстрыми и короткими репликами по-испански, из которых я понял только слово «бандитос». Консуэло вытирала кровь с лица мужчины, а бородач вешал еще одну капельницу на то же приспособление, что поддерживало мою. Он протер место на внутренней части локтя мужчины одноразовой салфеткой из распечатанного пакета и ввел под кожу иглу.