Страница 45 из 94
— Особенно, — добавил Дэйв, — во второй части «Упадка и разрушения», то есть в истории Феодоры, не так ли? Многое в ней опровергнуто современной наукой, в особенности главы, относящиеся к так называемой Аравии.
Мы все уставились на Дэйва.
— Когда я подписался на «Тантрик Байпасс», который шел из Нью-Орлеана в дельту Меконга, — пояснил тот, — с грузом крема для ботинок и макарон, на борту оказалось больше двух тысяч пятисот долгоиграющих пластинок и пять тысяч книг. Шкипер все время твердил, что если чертова посудина уйдет на дно, то он утонет вместе со своей библиотекой — как ни неприятно признать, так оно и произошло.
После короткого остолбенелого молчания Мисси обижено проговорила:
— Хорошо вам, но у кого еще теперь есть время заниматься древней историей?
— Уж конечно, не у тех, кто так усердно воспроизводит ее в жизни, — хмыкнул я.
— Ох! — пискнула она, — удар ниже пояса!
— Не говоря уж о том, — добавил Дэйв, — что Гиббона побудил заняться историей интерес к происхождению христианства: так что, естественно, он исключал из рассмотрения Аравию, тем более после возникновения ислама.
Тишина.
— Появление ислама, сколь мне помнится, отсчитывается от бегства Магомета в Медину около, ну, шестьсот двадцать второго года.
Общее молчание.
— Всего семьдесят пять лет, — помог нам Дэйв, — после того как Феодора покончила счеты с жизнью.
Молчание.
— Вы думали, я простой алкаш, да?
— Нет, — сказал Бодич, — я думаю, вы пьяны. Сколько вам лет?
— Шестьдесят три.
Бодич ошеломленно взглянул на него.
— На два года старше меня.
Дэйв прищурился.
— Вам стоит почаще смотреться в зеркало, лейтенант. Синеватый оттенок губ указывает, что у вас в крови недостаточно кислорода.
Бодич тронул рукой губы.
— Вам могут помочь антиоксиданты, — любезно добавил Дэйв. — Попробуйте класть побольше оливок в свой мартини. В оливках полно витамина Е, кха-кха-кха.
— Я д-думал, это у меня синие губы, — сказал я.
— Существует каталог библиотеки Гиббона, — продолжал Дэйв. — Вам это известно, лейтенант?
— Вообще-то, — кивнул Бодич — сержант Мэйсл провела исследование каталога, чтобы подобрать материал по этой истории — как я пытался вам сказать.
— И?.. — спросила Мисси.
— Ничего, — ответил Бодич. — Очевидно, если бы Гиббон знал о Теодосе, Али или «Сиракузском кодексе», он бы на него сослался.
— А теперь, — задумчиво проговорила Мисси, — если я правильно экстраполирую намеки… «Сиракузский кодекс» нашелся?
— Ага, — сказал Бодич.
— И вы расскажете нам, что произошло?
— Все в свое время.
Он перевернул страницу заметок.
— Мальцу с большим трудом удалось добраться до Феодоры; ее охраняли с фанатичным усердием. Как и следовало ожидать, среди ее придворных шло соперничество, образовывались клики и велись интриги, и вся эта толпа окружала ее. Однако в конце концов Али удалось найти дальнюю родственницу, которая служила в дамской свите Феодоры. Интрига тянула за собой интригу. Али, например, чтобы укрепить основание дела, для начала переспал с той дамой, своей собственной родственницей. Он не слишком мучился по этому поводу, пишет он, потому что она была весьма привлекательна. С другой стороны, ни он, ни Теодос не могли знать наверняка, на что идут. Единственное, что они твердо знали — это что Феодора — мать Теодоса и что Теодос может это доказать.
— Доказать? — поразилась Мисси. — Каким образом?
— Его отец завещал ему драгоценный перстень. Это кольцо тогда — и теперь — потянуло за собой много бед. «Кодекс» предполагает, но не утверждает, что это был перстень самой Феодоры, и существует запутанный апокрифический рассказ из другого источника, будто она воспользовалась им, чтобы открыться перед Юстинианом, который затем ради него женился на ней. Хотя это сообщение загадочно расходится с тем, что мы находим в «Кодексе», оно, кажется, коренится в том же недоразумении, из-за которого Теодоса называют Иоанном. Не то чтобы в то время не было других Иоаннов — их хватало с избытком. Как и у их тезки Крестителя, их имени обычно придавалось определяющее прозвище. Иоанн Рубщик, например, был сборщиком налогов и получил свое прозвище за привычку обрезать монеты, проходившие через его руки. Были там Иоанн Каппадокиец и Иоанн Горбун — который, кстати, фигурирует в истории Феодоры. Но я уклонился от темы. Али в своем «Кодексе» упоминает не одно и не два, но три кольца и говорит, что Манар на смертном одре завещал одно из них Теодосу, вместе со взрывным известием, что императрица Римской империи, пресловутая Феодора, — мать мальчика.
Али с большими подробностями описывает перстень с маленьким, но очень красивым аметистом исключительно глубокого красновато-лилового оттенка. «Винно-красный» — вставляет греческий писец, очевидно предпочтя гомеровский эпитет тому, который мог использовать Али. Камень был скромного размера, но необычной огранки — то, что современные ювелиры называют «кабошон», то есть камень без граней, зашлифованный в полушарие или купол. Он был вставлен в золотую оправу, тоже скромную, но необычайно тонкой работы и большой ценности. Перстень был сделан ремесленником, говорившим на дравидийском, работавшим на торгового партнера Манара из Южной Индии.
— Нет, — перебила Мисси, — но как же Манар мог быть уверен, что Феодора узнает перстень столько лет спустя?
— Хороший вопрос, но ответ еще лучше.
— И каков же он?
— Манар знал, что у Феодоры имеется, или имелось раньше, его точное подобие.
— Откуда знал? — спросил Дэйв.
— Он сам его ей подарил, — в один голос догадались мы с Мисси.
— Именно так, — подтвердил Бодич. — У него было два перстня, изготовленных одновременно. Ирония в том, что первый перстень послужил выкупом Феодоре за жизнь сына. Манар заказал перстни, когда она была беременна, но ей показал только один из них. Когда ребенок родился, они заключили сделку.
— Перстень за ребенка. Для такого рода сделок должно существовать название, — сказала Мисси.
— Усыновление в благородном обществе? — предложил я.
— А Феодора знала о втором перстне?
— Очень проницательный вопрос, мисс Джеймс, и ответ на него, по-видимому: нет, — кивнул Бодич. — Не знала, пока не появился Теодос и не показал ей его.
— Семнадцать лет спустя.
— Верно.
— Этот Манар, кажется, сам был довольно проницательным типом, — сказала Мисси.
Дэйв кивнул.
— Он предусмотрел и задумал удар на семнадцать лет вперед.
— Ну, — подтвердил Бодич, — как указывает сержант Мэйсл, Манар был одним из очень немногих известных нам людей, которым удалось взять верх над Феодорой. Она считалась, и считается до сих пор, наиболее коварной фигурой в западной истории, исповедующей макиавеллиевские принципы.
— Все же Манар совершил ошибку, открыв сыну имя матери, — напомнил Дэйв.
— Верно, — признал Бодич. — Однако он, надо полагать, был весьма любопытным типом. К сожалению, как и многие герои этой истории, Манар затерялся во времени, остался мучительной загадкой. Но подкупить Феодору, чтобы она доносила ребенка, было, вероятно, не слишком трудно. Она выросла в балагане. Пожалуй, ей только и требовалось, что крыша над головой, еда два-три раза в день, да, может быть, немного денег. Манар мог быть уверен, что подобная драгоценность ее соблазнит. Кроме того, надо думать, Манар заверил любовницу, что ребенок не будет ей обузой.
— Так, значит, существуют — или существовали — два перстня с аметистами, — заключила Мисси. — Но вы упомянули третий.
— Терпение! — Бодич глотнул кофе, снова перевернул страничку своих записей и прочел:
— Аудиенция у Феодоры.
XX
— Али с ним не пошел. Теодос приказал ему остаться, предвидя возможность предательства со стороны Феодоры. Оба они не сомневались, что никакая любовная связь при дворе Феодоры не могла остаться незамеченной, и, позволив Али спать с родственницей, Феодора просто снизошла к слабости своей прислужницы. Они были уверены, что с наследником трона дело могло обернуться совсем по-другому. В самом деле, через одну-две недели с начала их связи Али ощутил перемену в отношении к нему родственницы, которую та объясняла, как он пишет, противоречием его чувства благопристойности и недостаточной деликатности любовницы.