Страница 44 из 94
— Отлично! — воскликнула Мисси.
В своем докладе сержант Мэйсл в первую очередь указывает на обстоятельство, которое она обозначает как историческую аномалию. Иоанн упоминается Прокопием в его «Анекдотах», которые мы называем «Тайной историей», а Прокопий — авторитет, на которого ссылаются все, включая Гиббона. Есть, конечно, и другие авторитеты, но Иоанна упоминает только Прокопий. Больше почти ничего не известно. Несмотря на это, основываясь лишь на одном отрывке из Прокопия, один автор зашел настолько далеко, что сочинил целый роман об этом Иоанне. Мы оставим пока в стороне вопрос об именах, замечу только, что сержант Мэйсл разбирает вопрос об «Иоанне» Прокопия в приложении, где довольно убедительно доказывает, что в то время, когда, как предполагают, «Иоанн» исчез в Константинополе — а этот момент установлен, — Прокопий находился в Италии с великим Велизарием, у которого служил секретарем. Следовательно, Прокопий — не прямой свидетель происшедшего. Однако ради научной строгости сержант Мэйсл полностью приводит отрывок из Прокопия. То же сделаю и я.
Бодич открыл свой том «Тайной истории» на второй розовой закладке.
Случилось так, что когда Феодора еще выступала на сцене, она забеременела от одного из любовников и, необычно поздно распознав свое состояние, постаралась всеми привычными ей средствами произвести выкидыш. Но как ни старалась, она не смогла избавиться от нежеланного ребенка, поскольку к этому времени он был уже недалек от совершенного человеческого облика. Так, не добившись ничего, она принуждена была оставить свои усилия и родить дитя. Когда отец младенца увидел, что она вне себя от досады, потому что, став матерью, не могла больше продавать свое тело как обычно, он, не без оснований опасаясь, что она дойдет до детоубийства, взял дитя, признал его своим и назвал мальчика Иоанном. Затем он уехал в Аравию, где проживал. Когда пришло время его смерти, а Иоанну было немногим более десяти лет, мальчик услышал из уст отца историю своей матери и, когда его отец расстался с жизнью, исполнил над ним все положенные обряды. Вскоре после того он прибыл в Византию и дал знать о себе тем, кто в любое время имел доступ к его матери. Те, не подозревая в ней чувств, отличных от свойственных другим людям, сообщили матери о прибытии ее сына Иоанна. В страхе, что это известие дойдет до ушей ее мужа, Феодора приказала привести мальчика к себе. Когда он появился, она только раз взглянула на него и предала в руки личного слуги, которому обычно поручала подобные дела. Каким образом несчастный мальчик был изгнан из мира живых, я сказать не могу, но никто с того дня не видел его, даже после кончины императрицы.
— Почти слово в слово Гиббон, — отметила Мисси.
— Верно, — продолжал Бодич, закрывая «Тайную историю». — И до начала девятнадцатого века ничего больше о ее сыне Иоанне известно не было. Потом обнаружился «Сиракузский кодекс» и открылись подробности.
— А что с той замковой библиотекой? — спросил Дэйв.
Бодич поднял руку, останавливая его.
— Все это работа одного мошенника-книготорговца, сговорившегося с шайкой мародерствующих по замкам санкюлотов.
Он указал на кассету.
— Оставшуюся часть истории вы сможете прочесть в книге сержанта Мэйсл.
— Что?
— У нас на это нет времени.
— Но вы…
Но Бодича не удалось сбить с темы.
— С точки зрения археологии, — твердо подытожил он, — «Кодекс», когда его видели в последний раз, выглядел вполне подлинным. Если бы нам сейчас удалось получить в руки оригинал, с помощью современной технологии и знаний мы могли бы точно датировать его — гораздо точнее, чем это было возможно в 1830 году.
Бодич пробежал пальцем по странице с заметками.
— Второе приложение к тезисам сержанта Мэйсл датирует «Кодекс» по греческому языку, на котором он был написан. Там, говорит она, использовалась скоропись, с ударениями, знаками придыхания, заглавными буквами и разделением на слова, что представляло исторически определенные нововведения в греческом письме. До того слова писались без пробелов, без знаков ударений и диакритических знаков и одними заглавными буквами. Строка шла через страницу слева направо, затем следующая под ней писалась справа налево.
— Бустрофедон, — вставил Дэйв.
Мы втроем оглянулись на него. Он описал сигаретой короткую синусоиду в воздухе.
— Как бык пашет, кха-кха-кха. Мне редко выдается случай применить это словечко, — добавил он скромно. — Я как-то испытал его на западном флоте, но, — он пожал плечами, — без успеха.
— Да, в «Сиракузском кодексе» не применялся бустрофедон, — подтвердил Бодич, споткнувшись на произношении. — Но это и не минускул — письмо, которое вошло в обиход тремя столетиями позднее предполагаемой даты написания «Кодекса». Кроме того, он был написан на листах простого пергамента, а не на свитке папируса или тонкого пергамента. Это серьезный аргумент в пользу его подлинности. Исторический переход от пергаментных свитков к несшитым листам, настоящим страницам определенного размера, устанавливает время создания. «Кодекс» — это переплетенный набор таких листов. Иными словами, «Сиракузский кодекс» — это книга. Никто из наших современников никогда не признавал, что видел его, во всяком случае не признавал открыто. Сержант Мэйсл делала свой перевод по греческой копии, хранящейся в Национальной библиотеке.
— Эта полисменша переводила с греческого? — переспросил пораженный Дэйв.
— Сестричка старалась для себя, — заметила Мисси.
— Ладно. Так мальчик… Ну, Теодос не был уже мальчиком. Прокопий пишет, что, когда он появился во дворце, ему было немногим больше десяти, но «Кодекс» дает ему семнадцать. Теодосом назвал его отец, которого звали Манар, — он любил мать мальчика, несмотря на то, что она в ярости отвергла их обоих. Иоанн Креститель был в то время в Константинополе яркой звездой, и Манар дал ему это приметное имя только на то время, какое требовалось, чтобы в целости увезти ребенка от матери. На самом деле Манар не был христианином.
Как и его родители, Теодос был «богато одарен»: хорош собой, сообразителен, умен и, что неудивительно при таких обстоятельствах, честолюбив. Его отец, как намекает Гиббон, был человеком состоятельным. Он был дамасским купцом. Вот почему, когда юноша явился в Константинополь, чтобы заявить о себе матери, при нем было достаточно денег и личный слуга. Надо признать, что никто из участников драмы не был ни вполне беспомощным, ни совершенно наивным. Репутация Феодоры была известна по всему Востоку, далеко за пределами ее империи. Страх перед ней был ничуть не меньше восхищения, и один только Юстиниан доверял ей. Слугу звали Али. Это он спас жизнь Теодосу, только чтобы мальчика на его глазах… ну, до этого мы еще дойдем. И годы спустя именно Али, сам не лишенный способностей, но уже умирающий, продиктовал свою версию истории Теодоса греческому писцу в городе Сиракузы на острове Сицилия. Надо упомянуть, что очень долгое время почти все жители Римской империи общались на греческом. Латынь была языком закона, двора и западной, то есть римской, части христианской церкви. Можно также отметить, что хотя империя все еще называлась Римской, ее столица и правительство находились в Византии с тех пор, как в 330 году нашей эры туда перебрался Константин и переименовал ее. Двести лет спустя страна, которую мы теперь называем Италией, постоянно переходила из рук в руки, чаще всего в руки остготов, и это непостоянство сохранялось все тридцать восемь лет правления Юстиниана. За годы, когда он был императором, город Рим осаждали трижды, и человек, которого мы теперь знаем как папу, был сравнительно мелкой фигурой, проводившей большую часть своей карьеры в стенах осажденной Равенны. Поэтому текст рассказа Али дошел до нас на греческом, а не на латыни и не на арабском или, ну, не знаю — на коптском. Это, в свою очередь, одна из многих причин, почему «Кодекс» остался неизвестен Гиббону, который, будучи настолько осведомлен в истории, насколько это было возможно в восемнадцатом веке, вынужден был иметь дело с источниками, правда обширными и разнообразными, но не вполне попятными и в действительности включающими немалую долю фальшивок и дезинформации.