Страница 30 из 94
Она пожала руку Мисси.
— Приятно было познакомиться, — быстро проговорила она и так же быстро ушла.
Джектор посмотрел ей вслед.
Выждав минуту, я настойчиво переспросил:
— Что же делала Рени, пока она была «вашей», Мэнни?
Джектор не двигался и молчал. Вдруг он моргнул, будто мы сию секунду возникли перед ним.
— Ничего, — сказал он так тихо, что я едва расслышал его. — В конце концов, эта чертова Рени так ничего и не сделала.
XIII
Чтобы заточить острие V-образной стамески, надо симметрично обрабатывать оба края. Я как раз приступил к делу, когда меня отвлек телефон.
— Кестрел?
— Это, — осторожно отозвался я, — зависит от того, чем вы не торгуете.
— Не трахай мне мозги, умник долбаный. Где оно?
— Прошу прощения?
— Не трахай мне мозги, умник долбаный. Где оно?
Вместо того чтобы последовать этому совету, я сказал:
— Слушай, голова в штанах! Ты бы лучше переписал текст и начал по новой? А еще лучше, нашел бы себе работенку по способностям.
На том конце провода звякнул приемник монет.
— Кестрел, — сказал голос, — ты сам себя уделаешь в задницу.
Из музыкального автомата рядом с телефонной трубкой донеслась фраза «Мимо башни с часовыми», и мой собеседник повесил трубку.
Часы над столом показывали без четверти пять.
Я позвонил Бодичу.
— Почему вы мне не перезвонили? Нашли другого любимчика на роль убийцы?
— Ты у меня в списке, — он дышал так тяжело, словно только что бегом одолел пролет лестницы, — но перед твоим именем стоит много более громких имен. Что стряслось?
— Две вещи. В обратном порядке: я только что поговорил по телефону с кем-то, кто уверяет, что я уделаю самого себя в задницу.
— Я и сам бы мог тебе это сказать.
— Вы можете проследить звонок?
— Не могу без веских оснований.
— Что под ними подразумевается?
— Разное. Скажем, сразу после его звонка кто-то попытался тебя пристрелить. Прежде чем впасть в кому, ты прошептал о звонке красавице-сиделке. Поскольку Эванса бросила жена, он приглашает сиделку на ленч, чтобы опросить ее. За два-три ленча могло бы набраться достаточно сведений, чтобы получить основание для ордера.
— Иисус Христос и броуновское движение юриспруденции!
— Предназначение закона — защищать людей, Кестрел.
— Эй… — я оглянулся через плечо: уличная дверь, как всегда, была распахнута настежь. — Я тоже человек.
— Это ты так говоришь.
Бодич громко глотнул неизвестный напиток. Звук напоминал хлюпанье в сточной трубе.
— Бодич, — нетерпеливо настаивал я. — Мы с вами знаем, что я не убивал Рени Ноулс. Так кто это звонил?
Бодич рыгнул.
— Не могу помочь. Ты сказал, случились две вещи.
— Неимоверно. Вы когда-нибудь слышали о Мэнни Джекторе?
— Угу. Парень чист.
— Этот подонок-то чист?
— В том, что касается этого дела, Джектор чист. Он провел ночь, когда Ноулс получила свое, связанным, в темнице своей любовницы. Забавно было вытягивать из него это признание.
Бодич издал звук, который среди его друзей, возможно, сходил за смех.
Я сказал:
— Должно быть, я последним в городе услышал о Мэнни Джекторе и его оклендских развлечениях. Слушайте…
— Откуда ты знаешь, что дело было в Окленде? Так Джектор сказал?
— Никоим образом. Но он…
— Ладно. Слушай, Кестрел. Рени Ноулс имела дело с разными людьми. Но, в отличие от тебя, те по большей части принадлежали к нижнему миру старьевщиков высокого полета или торговцев, которые расплачиваются исключительно наличными, не всегда платят налоги и заводят не один банковский счет и не в одной стране. В целом они — шайка средней руки жулья, но у них две общих черты: они пойдут почти на что угодно, лишь бы не зарабатывать на жизнь трудом, и они больше обычного любят деньги и то, что покупается за деньги. И хотя в качестве социологического феномена они могут высоко стоять на шкале хламометра, но процент убийц среди них очень низок. Очень. Практически ноль. Они могут долбать друг друга, но до перестрелки не доходит.
— Кто сказал, что тип, обвинивший меня в том, что «оно» у меня, имеет отношение к старьевщикам и торговцам?
— Ты должен был бы уже вычислить, что Рени была умелой старьевщицей, и единственные, кто согласился бы иметь с ней дело, были другие старьевщики, торговцы и их клиенты. Господи, да ее даже собственный муж не любил.
— А, так это вы тоже вычислили?
— Не трудно было.
— Однако Ноулс не испытывал к ней ненависти. Во всяком случае, не настолько, чтоб убить.
— Еще не все кусочки сложились, но, верно, на то не похоже.
Он минуту поразмыслил.
— Ты хочешь сказать, что парень, который тебе звонил, походил на Ноулса?
— Нет. У него какой-то южный выговор. И голоса я никогда прежде не слышал.
— Латинос?
— Нет. Скорее Луизиана или Восточный Техас.
— Ты после похорон нанес Ноулсу визит вежливости?
— Он прошел довольно странно. Ноулс тосковал по Рени, но не то чтобы читал кадиш.
За разговором я рассеяно ковырял стамеской доску стола, вырезая тоненькие завитые стружки треугольного сечения. Теперь ось стамески наткнулась на утопленную головку гвоздя и застряла. Прямое попадание. Острие загублено. Не меньше часа уйдет, чтоб его выправить. Я с досадой отбросил инструмент.
— О нем мало что можно сказать, — продолжал Бодич. — Ноулс с дворецким подтверждают алиби друг друга. Отсутствует орудие убийства. Ты был последним, кто видел ее живой.
— Неверно. Последним видел ее живой тот, кто ее застрелил.
— Во всяком случае, ты был последним, кто с ней трахался.
Это мне не понравилось.
— Откуда вы знаете? — выкрикнул я. — Анализы уже готовы?
— Все в свое время, Кестрел, — хладнокровно ответил он.
— Вам известно не больше, чем мне.
— Были вспышки ретроспекции? Когда-нибудь делился с агентом Апельсин?
Я переадресовал ему совет анонимного собеседника и повесил трубку.
Прогулявшись вокруг квартала, чтобы остыть, я взялся за оселок, чтобы привести стамеску в более или менее рабочее состояние. Позади меня на ковровой скамейке дожидалась большая рама. Резьбы еще не было. В большом шкафу у задней стены мастерской, завернутая в полиэтилен, стояла наготове предназначенная для рамы краска. Двое дельцов: один покупатель и один художник — и много денег — дожидались, пока я закончу эту раму. В контракт входило и размещение полотна. Картинная галерея покупателя представляла собой длинный зал между его библиотекой и столовой, протянувшийся по фронтону виллы в девять тысяч квадратных футов в Атертоне. Пока я не закончу эту работу, вокруг меня будет увиваться целое созвездие кредиторов.
Черт подбил мой телефон снова зазвонить. Думаю, он же подбил меня взять трубку.
— Дэнни, — сказал резкий голос. — Это Мишель Кантон.
— Да, Мишель, — любезно сказал я, — я как раз собирался разгромить твою раму.
— Я не хочу тебя подстегивать, Дэнни. Но эти самые слова ты сказал, когда я звонила в прошлый раз.
— Верно, — согласился я, нагоняя любезности в голосе, — но ты звонила мне в прошлый раз всего четыре дня назад. Искусство не любит спешки.
— Дэнни, — проговорила она, не скрывая раздражения. — Я звонила тебе не меньше недели назад.
Я заглянул в календарь. Мишель была взрывоопасная штучка, делавшая большие деньги на торговле предметами искусства. Проведя день-два на ее месте под ударами штормов, вызванных продажами картин в сотни тысяч долларов, и впрямь можно накопить стресс, какой обычный человек набирает за месяц жизни. В качестве средства тянуть время с такими клиентами, как она, я давно изобрел систему регистрации звонков. Каждый активный клиент обозначался определенным цветом. Мишель была серо-коричневой.
— Мишель, — сказал я, — ты звонила мне в час сорок пять ночи во вторник. Мягко говоря, ты двигалась чуть быстрее обычного. И все же со вторника прошло всего четыре дня.