Страница 3 из 4
III. В борьбе за народное дело я был инородное тело
В стране рабов,кующих рабство, среди блядей,поющих блядство мудрец живет анахоретом, по ветру хер держа при этом. В стране рабов,кующих рабство, среди блядей,поющих блядство, мудрец живет анахоретом, по ветру хер держа при этом. Как нелегко в один присест, колеблясь даже,если прав, свою судьбу – туманный текст – прочесть,нигде не переврав. На все происходящее гляжу и думаю: огнем оно гори; но слишком из себя не выхожу, поскольку царство Божие – внутри. Прожив полвека день за днем и поумнев со дня рождения, теперь я легок на подъем лишь для совместного падения. Красив,умен,слегка сутул, набит мировоззрением, вчера в себя я заглянул и вышел с омерзением. В живую жизнь упрямо верил я, в простой резон и в мудрость шутки, а все высокие материи блядям раздаривал на юбки. Толстухи,щепки и хромые, страшилы,шлюхи и красавицы как параллельные прямые в мое душе пересекаются. Я не стыжусь,что ярый скептик и на душе не свет,а тьма; сомненье – лучший антисептик от загнивания ума. Будущее – вкус не портит мне, мне дрожать за будущее лень; думать каждый день о черном дне – значит делать черным каждый день. Мне моя брезгливость дорога, мной руководящая давно: даже чтобы плюнуть во врага, я не набираю в рот гавно. Я был везунчик и счастливчик, судил и мыслил просвещенно, и не один прелестный лифчик при мне вздымался учащенно. Мой небосвод хрустально ясен и полон радужных картин не потому,что мир прекрасен, а потому,что я – кретин. На дворе стоит эпоха, а в углу стоит кровать, и когда мне с бабой плохо, на эпоху мне плевать. Я держусь лояльной линии с нравом времени крутым; лучше быть растленным циником, чем подследственным святым. В юности ждал я радости от суеты и свиста, а превращаюсь к старости в домосексуалиста. Я живу – не придумаешь лучше, сам себя подпирая плечом, сам себе одинокий попутчик, сам с собой не согласный ни в чем. Пишу не мерзко,но неровно; трудиться лень,а праздность злит. Живу с еврейкой полюбовно, хотя душой – антисемьит. Я оттого люблю лежать и в потолок плюю, что не хочу судьбе мешать кроить судьбу мою. Все вечные жиды во мне сидят - пророки,вольнодумцы,торгаши, и,всласть жестикулируя,галдят в потемках неустроенной души. Я ни в чем на свете не нуждаюсь, не хочу ни почестей,ни славы; я своим покоем наслаждаюсь, нежным,как в раю после облавы. Пока не поставлена клизма, я жив и довольно живой; коза моего оптимизма питается трын-травой. С двух концов я жгу свою свечу, не жалея плоти и огня, чтоб,когда навеки замолчу, близким стало скучно без меня. Ничем в герои не гожусь - ни духом,ни анфасом; и лишь одним слегка горжусь - что крест несу с приплясом. Я к тем,кто краен и неистов, утратил прежний интерес: чем агрессивней прогрессисты, тем безобразнее прогресс. Пусть гоношит базар напрасный кто видит цель. А я же лично укрылся в быт настолько частный, что и лица лишен частично. Я понял вдруг,что правильно живу, что чист и,слава Богу,не бездарен, по чувству,что во сне и наяву за все,что происходит,благодарен. Это счастье – дворец возводить на песке, не бояться тюрьмы и сумы, предаваться любви,отдаваться тоске, пировать в эпицентре чумы. Мой разум честно сердцу служит, всегда шепча,что повезло, что все могло намного хуже, еще херовей быть могло. Живу,ни во что без остатка не веря, палю,не жалея,шальную свечу, молчу о находке,молчу о потере, а пуще всего о надежде молчу. Клянусь компотом детства моего и старческими грелками клянусь, что я не испугаюсь ничего, случайно если истины коснусь. Что расти с какого-то момента мы перестаем – большая жалость: мне,возможно,два лишь сантиметра до благоразумия осталось. В жизненной коллизии любой жалостью не суживая веки, трудно,наблюдая за собой, думать хорошо о человеке. Я не верю вранью отпетому о просвете во мраке мглистом. Я отчаялся. И поэтому с тал отчаянным оптимистом. На всех перепутьях,что пройдены, держали,желая мне счастья, стальные объятия родины и шею мою,и запястья. На дереве своей генеалогии характер мой отыскивая в предках, догадываюсь грустно я,что многие качаются в петле на этих ветках. Склонен до всего коснуться глазом разум неглубокий мой,но дошлый, разве что в политику ни разу я не влазил глубже,чем подошвой. Во всем со всеми наравне, как капелька в росе, в одном лишь был иной,чем все - я жить не мог в гавне. Любому жребий царственный возможен, достаточна лишь смелось вжиться в роль, где уничтожен – лучше,чем ничтожен, унижен – как низложенный король. За то,что смех во мне преобладает над разумом средь жизненных баталий, фортуна меня щедро награждает обратной стороной своих медалей. Замкнуто,светло и беспечально я витаю в собственном дыму; общей цепью скованный случайно, лишь сосед я веку своему. В этом странном окаянстве - как живу я? Чем дышу? Шум и хам царят в пространстве, шумный хам и хамский шум. Когда– нибудь я стану знаменит, по мне окрестят марку папирос, и выяснит лингвист-антисемит, что был я прибалтийский эскимос. В эту жизнь я пришел не затем, чтобы въехать в сенат на коне, и доволен сполна уже тем, что никто не завидует мне. Отнюдь я не был манекен, однако не был и в балете; я тот никто,кто был никем, и очень был доволен этим. Есть мечта у меня,беречь буду крепость ее настоя: когда вновь будут книги жечь, пусть мою огня удостоят. Что стал я пролетарием – горжусь; без устали,без отдыха,без фальши стараюсь,напрягаюсь и тружусь, как юный лейтенант – на генеральше. Средь шумной жизненной пустыни, где страсть,и гонор,и борение, во мне достаточно гордыни, чтобы выдерживать смирение. Каков он,идеальный мой читатель? С отчетливостью вижу я его: он скептик,неудачник и мечтатель, и жаль,что не читает ничего. Господь – со мной играет ловко, а я – над Ним слегка шучу, по вкусу мне моя веревка, вот я ногами и сучу. Всю молодость любил я поезда, поэтому тот час мне неизвестен, когда моя счастливая звезда взошла и не нашла меня на месте. Тюрьма была отнюдь не раем, но часто думал я,куря, что,как известно,Бог – не фраер, а значит, я сижу не зря. Множеству того,чем грязно время, тьме событий,мерзостных и гнусных, я легко отыскиваю семя в собственных суждениях и чувствах. Блуд мировых переустройств и бред слияния в экстазе - имеют много общих свойств со смерчем смыва в унитазе. Эпоха,мной за нравственность горда, чтоб все об этом ведали везде, напишет мое имя навсегда на облаке,на ветре,на дожде. Куда по смерти душу примут, я с Богом торга не веду; в раю намного мягче климат, но лучше общество в аду.