Соблазнение Минотавра

Именно это пламя, как тайная лихорадка, начало жечь ее изнутри, пылать в глазах, отсвечивать на коже, и ее мать, глядя на нее, сердилась: «Ты горишь, как чахоточная». Пылающее в ней пламя стремительной, лихорадочной жизни привлекало к ней людей так же, как прохожих, скитающихся по темным и пустым улицам, влекут огни ночной жизни.

И когда она в конце концов все же засыпала, ее сон был беспокойным сном ночного стражника, постоянно помнящего об опасности и вероломстве времени, пытающегося обмануть ее, отстукивая проходящие часы даже тогда, когда она спит и не может постичь их смысл.

Она смотрела, как Алан закрывает окна, зажигает свет, запирает дверь, ведущую на балкон. Уютное отгораживание от всего мира. Но вместо того, чтобы томно окунуться в тепло и нежность, Сабина ощутила внезапное беспокойство, как срываемый с якоря корабль.

Образ скрипящего, мятущегося корабельного каркаса явился к ней на волнах «Ile Joyeuse» [14]Дебюсси, который окутал ее дымками и туманами дальних островов. Звуки прибывали, как караван, нагруженный пряностями, золотыми митрами, дароносицами и потирами, и доставляли послания от наслаждения, заставляя мед сочиться между бедрами женщин, воздвигая чувственные минареты на телах мужчин, раскинувшихся на песке. Принесенные морем осколки разноцветных стекол, разбитых сверкающими солнечными лучами, волнами и приливами чувственности, покрывали эти тела, а желания набегали складками волн, разносясь по крови вспышками северного сияния. Ее воображению рисовался совершенно немыслимый танец мужчин и женщин в красных одеждах, веселых, нарядных, относящихся друг к другу как к не имеющим равных в своем великолепии.

Желая оказаться там, где все гораздо прекрасней, чем здесь, она воспринимала все здешнее, осязаемое как некую помеху, препятствие на пути к более яркой жизни, ожидающей ее впереди. Ее блистательным партнерам предстояло ждать своего часа.

Настоящее — то есть Алан с его запястьями, поросшими шелковистыми коричневыми волосами, длинной шеей, вечно склоненной к ней как настоящее Древо преданности, — было убито настойчивым, нашептывающим, навязчивым сном, компасом, указывающим на миражи, плавающие в музыке Дебюсси, заманивая, соблазняя… Звуки этой музыки становились слабее, если она не вслушивалась в них всем своим существом, шаг музыки становился легче, если Сабина не следовала за ним, ее обещания, ее вздохи наслаждения становились тем яснее, чем глубже проникали в отдаленные участки тела непосредственно через органы чувств, на воздушных шатрах которых трепещут знамена разных гондол и прочих дивертисментов.

«Clair de Lune» [15]Дебюсси сиял над другими городами. Ей сразу захотелось в Париж, город, благосклонный к влюбленным, где жандармы снисходительно улыбаются, а водители такси никогда не мешают целоваться парочкам на заднем сиденье…

«Clair de Lune» Дебюсси сиял над лицами бесчисленных незнакомцев, над бесчисленными «Островами радости», музыкальными празднествами в Черном Лесу, над маримба, молящимися у подножия дымящихся вулканов, над безумными, пьянящими танцами на Гаити… Но только не над Сабиной, которая лежала сейчас в комнате с закрытыми окнами под тусклой лампой.

Музыка устала ее призывать. Звуки черных клавиш иронично поклонились ее инертности, словно станцевали павану в память усопшей инфанты, и растаяли в воздухе. Теперь ей оставалось слушать лишь звучание туманных горнов с Гудзона — гудки пароходов, на борт которых ей никогда, никогда не подняться.

Неделю спустя, надев фиолетовое платье, Сабина появилась на остановке на Пятой авеню и стала ждать, когда подойдет автобус для курящих. Усевшись, она открыла свою переполненную сумочку и достала индийское кольцо с крошечными колокольчиками. Она надела его вместо обручального кольца, которое, в свою очередь, отправила на дно сумочки. Любой ее жест отныне сопровождался легким позвякиванием колокольчиков.

На 64-й улице она выскочила из автобуса, не дождавшись, когда он полностью остановится. Ее походка изменилась. Теперь она шла стремительно, решительно, а ее бедра были словно налиты силой и энергией. Она шла, ступая всей ступней, как ходят латиноамериканцы и негры. Раньше, когда она шла к Алану, ее плечи были опущены, но теперь они были гордо расправлены, и она дышала глубоко, чувствуя, как ее соски впиваются в фиолетовое платье.

Когда она шла, по ее телу словно проходила волна: сначала вниз от ее ягодиц и бедер, а затем назад от ступней к коленям, бедрам, до самой талии. Так ее тело словно набирало силу перед событием, в котором будет задействовано целиком. На ее лице теперь не было ни тени смущения. Напротив, оно светилось таким ярким светом, что люди останавливались и глазели на нее, будто притянутые магнитом.

Уже начали вспыхивать вечерние огни, и тогда Сабина сравнила себя с вечерним городом, в котором огни зажглись одновременно, осветив его яркой иллюминацией. Огоньки вспыхнули одновременно в ее волосах, в ее глазах, на ее ногтях, в складках ее фиолетового платья, кажущегося теперь черным.

И только подойдя к квартире, она подумала о том, что до сих пор не знает, живет ли он один или нет.

Он проводил ее в комнату, похожую на него самого и обустроенную явно для одного. По стенам были развешаны его лыжные призы. На венской камчатной занавеси размещалась целая армия оловянных солдатиков в боевом порядке. На рояле в беспорядке валялись ноты, а посредине комнаты под свисающим с потолка зонтиком стоял недоделанный телескоп.

— Я хочу смотреть на звезды через собственноручно построенный телескоп. Сейчас я полирую линзу. Это занимает кучу времени и требует адского терпения.

— Но зонтик! — рассмеялась Сабина.

— Когда в квартире наверху начинают скакать дети, штукатурка сыплется и может поцарапать линзу. Мельчайшая пылинка может свести на нет результат многочасовой работы!

Она понимала его желание наблюдать планеты с помощью инструмента, сделанного собственными руками. Ей было любопытно, когда работа будет закончена, и она спросила, сколько еще времени это займет. Увлеченные телескопом, они вели себя как друзья и на какое-то время перестали подначивать и поддразнивать друг друга.

Они разделись, не выходя из этого настроения. Филипп игриво, как сущее дитя, корчил всякие гримасы. Он любил придавать себе нелепый вид, как будто уже устал быть всегда безупречно красивым. Он мог даже изобразить из себя Франкенштейна.

Сабина смеялась, но как-то натянуто. Осознавая всю зыбкость и хрупкость своего желания, она боялась, что, если его красота на самом деле исчезнет, она перестанет желать его. Исчезни певец из «Тристана и Изольды», поющий в сказочном Черном Лесу, и чего тогда останется ей желать?

Потом его холодные глаза почувствовали напряженность ее взгляда, и что-то в нем шевельнулось. Тлеющая в ней страсть сожгла его отстраненность. Он не любил этот пыл, такие чувственные всплески в женщине, но ему было любопытно убедиться, что они существуют. Ему нравилось рискованное прикосновение к этому огню, но только в темных глубинах ее плоти, когда оно не затрагивало его сердца, не могло его привязать. В своих эротических фантазиях он часто представлял себе, что занимается любовью с женщиной, у которой руки связаны за спиной.

Однажды она увидела, как огромная туча опустилась на гору, две вершины которой торчали, как соски женских грудей, и, тесно прижавшись, как бы обняла ее. И тогда он воскликнул: «Какое удивительное совокупление! Ведь у горы нет рук!»

Он устал строить рожи и, вернув своему лицу обычную безупречность черт, склонился над ней, чтобы воздать должные почести ее телу.

То, что произошло потом, было чудом, пульсацией такого наслаждения, равного которому не могут вызвать даже самые виртуозные музыканты, самые выдающиеся творения искусства, гениальные научные озарения или экстатическое воодушевление на войне. Даже самые совершенные пейзажи не могут произвести такого впечатления. Под воздействием этого наслаждения тело превратилось в высокую башню, окруженную фейерверками разливающегося по органам чувств удовольствия.

14

«Остров радости» (фр.).

15

«Лунный свет» (фр.).