Умри ради меня

Шагнув через порог, я глубоко вдохнула умиротворяющий запах старых картин и лака. Бабушкина студия всегда была одним из моих самых любимых мест.

Шесть маленьких комнат для прислуги, некогда занимавших весь верхний этаж нашего здания, объединили, создав одно большое рабочее пространство, а основательную часть потолка и крыши заменили световыми окнами с матовым стеклом, и от этого помещение наполнялось рассеянным светом.

Вокруг стояли на мольбертах картины, над которыми работала бабушка, реставрируя их. Потемневшие от времени работы старых мастеров, изображавших стада коров на пышных лугах, смотрели на сияющее красками полотно какого-то постимпрессиониста, избравшего своим сюжетом девушек, отплясывавших канкан… и явно шокировавших какую-то испанку, одетую в черную. Она косо поглядывала на них с другого холста, недовольно поджав губы и прикрываясь веером.

— Давайте-ка посмотрим, что там такое, — сказала Мами, забирая у меня картину и кладя ее на большой рабочий стол в центре комнаты. Она осторожно сняла бумагу, а потом перевернула картину, чтобы изучить ее. Это был поясной портрет молодого мужчины в темно-синем мундире, похожем на наполеоновский, и в высокой черной шапке с плюмажем. Художнику явно позировал сам Жан-Батист.

— О, как сразу видно фамильное сходство! — в благоговении воскликнула Мами, переводя взгляд с портрета на заказчика и обратно.

Наклонившись, Жан-Батист коснулся маленькой прорехи в холсте, как раз на уровне лба молодого человека.

— Вот, здесь порвано, — сказал он.

— Ну, разрез очень аккуратный, так что это легко будет исправить. Просто наложить сзади заплату, и, возможно, даже не придется подправлять красочный слой. Чем, вы сказали, это сделано?

— Я не говорил, но это был нож.

— Ох! — удивленно воскликнула Мами.

— Нет-нет, ничего страшного. Просто внуки резвились, понимаете? С тех пор им запрещено входить в кабинет, — сказал Жан-Батист, безмятежно глядя на меня.

— О, если вы могли бы немного подождать здесь… Я оставила книгу регистраций внизу, в квартире. Кэти, не предложишь ли месье Гримо кофе?

Мами кивнула на кофеварку, стоявшую на столике в углу, и вылетела за дверь, оставив ее открытой настежь.

Пожилой ревенант и я стояли, не шевелясь, пока не услышали гул пришедшего в движение лифта. Тогда Жан-Батист сделал шаг в мою сторону.

— Что вы здесь делаете? — почти зарычала я.

— Нам необходимо поговорить, — сказал он, и его властный голос ударил меня по нервам. — Юл сказал мне, что вы видели Шарля. Прошу, расскажите, где это было?

Я решила, что чем скорее я расскажу Жан-Батисту то, что он хотел услышать, тем быстрее он уйдет.

— Он стоял перед клубом, куда я ходила с сестрой, рядом с «Оберкампфом». Это было в пятницу, около полуночи.

— С кем он там был?

Хотя Жан-Батист следил за своим лицом, все же по тому, как подергивался уголок его рта, я догадалась, что дела обстоят не слишком хорошо.

— Выглядело так, словно он пришел туда один. А что?

Жан-Батист бросил короткий взгляд на дверь, как бы соображая, много ли у него времени в запасе.

— Я пришел сюда по двум причинам. — Он говорил быстро и тихо. — Первая — расспросить вас о Шарле. Он исчез несколько дней назад, после… — Жан-Батист с отвращением посмотрел на свой портрет. — После того как проткнул эту картину, бросая нож. Вторая — познакомиться с вашей семьей, не привлекая к себе особого внимания. Мне нужно было выяснить, откуда вы, каково ваше окружение.

Гнев вернулся ко мне в одно мгновение.

— Что? Вы за мной шпионите? Что вы вообще имеете в виду, говоря «откуда я»? Вас интересует, есть ли у семьи деньги? — Я с отвращением встряхнула головой. — Да, есть, но не так много, как у вас. И я вообще не понимаю, при чем тут это.

Я пошла к двери.

— Стоп! — резко приказал он, и я остановилась. — Деньги не имеют значения. Важен характер, атмосфера. Ваши бабушка и дедушка порядочные люди. И надежные.

— И что, их порядочности достаточно для того, чтобы реставрировать вашу картину? А без нее никак?

— Нет. Порядочность нужна для того, чтобы я мог быть уверенным. На случай, если нам придется раскрыться.

Когда смысл его слов начал доходить до меня, я окаменела. Он следил за моими родными, чтобы выяснить, достаточно ли я хороша для Винсента! Должно быть, он успел забыть, что между нами все кончено навсегда!

— Такой необходимости не будет. Можете не беспокоиться, месье Гримо. Я больше не намерена вторгаться в жизнь вашего драгоценного дома.

К моему ужасу, я почувствовала, как по щеке поползла слезинка, и сердито смахнула ее.

Напряженное лицо Жана-Батиста смягчилось. Легко коснувшись кончиками пальцев моей руки, он сказал:

— Но, милая девушка, вы должны вернуться. Винсент нуждается в вас. Он страдает.

Я уставилась в пол и затрясла головой.

Жан-Батист положил ухоженную руку мне на подбородок и заставил меня поднять голову, чтобы заглянуть в глаза.

— Он готов чем угодно пожертвовать ради того, чтобы быть с вами. Вы нам… ему ничего не должны, конечно, но я готов умолять вас просто прийти и выслушать его.

Моя решимость начала ослабевать.

— Я подумаю, — прошептала я наконец.

Жан-Батист кивнул, удовлетворенный.

— Спасибо…

У него даже голос надломился из-за того, что ему пришлось произнести слово, которое он явно произносил нечасто. Он быстро вышел за дверь и уже спускался вниз по лестнице, когда я услышала шум лифта.

Мами вошла в студию, глядя на свой ноутбук, а потом посмотрела на меня. И, растерянно оглядев пустое помещение, спросила:

— Э-э… а куда он подевался?

28

Шел дождь. Очень сильный. Я наблюдала за тем, как капли ударяются в мои огромные, от пола до потолка, окна, с такой силой, что отскакивают прямо в маленький водоем, образовавшийся на балконе.

С того момента, как несколько часов назад Жан-Батист говорил со мной, я непрерывно думала о Винсенте, сравнивая то, что говорил он сам, с тем, что сказал мне Юл в кафе. Винсент пытался во всем разобраться. Найти решение. Должна ли я дать ему возможность увидеть меня, или же это будет просто риском испытать еще более сильную боль?

«Что же лучше? — думала я. — Оставаться в спокойной одинокой безопасности или все-таки рискнуть и, не боясь боли, почувствовать себя живой?» И хотя мои разум и сердце тащили меня в разные стороны, в одном я была уверена: я не хотела, чтобы моя жизнь оставалась такой же, как в последние три недели, превращенная в пустоту, лишенная цвета, тепла и чувств.

Я подошла к окну и всмотрелась в темнеющее небо, надеясь, что ответ на мой вопрос вдруг появится там, написанный четкими буквами прямо на дождевых тучах. Потом я перевела взгляд на парк внизу — и увидела фигуру мужчины, прислонившегося к воротам. Он стоял прямо под дождем, без зонтика, и смотрел вверх, на мое окно. Я вышла на балкон.

Меня охватило холодным воздухом, и я мгновенно промокла насквозь, но зато теперь с высоты трех этажей я могла рассмотреть его лицо, обращенное вверх. Это был Винсент. Наши взгляды встретились.

Еще секунду я колебалась. «Надо ли?» — спросила я себя, но тут же сообразила, что для меня уже все решено. Бросившись назад в комнату, я схватила полотенце и вытерла лицо и волосы, одновременно разыскивая резиновые сапожки. Вытащив их из-под кровати, я помчалась по коридору, перед кухней натолкнувшись на Мами.

— Кэти, куда это ты? — спросила она.

— Мне надо выйти. Я тебе позвоню, если вдруг задержусь, — ответила я, надевая куртку и хватая зонтик.

— Хорошо, дорогая. Только будь поосторожнее. Там льет как из ведра.

— Я знаю, Мами, — сказала я, стремительно обнимая бабушку и прижимая ее к себе перед тем, как выскочить за дверь.

— Да что с тобой случилось? — успела я еще услышать до того, как дверь захлопнулась за моей спиной.

Выйдя из дома, я повернула за угол здания, к парку, а потом резко остановилась. Он был там… Стоял прямо под секущим дождем, смотрел на меня с таким выражением, что я замерла на половине шага. Это было выражение бесконечного облегчения. Как будто он посреди пустыни увидел озеро, полное прозрачной воды. Я поняла это, потому что и сама чувствовала то же самое.