Страница 40 из 63
Я уронила зонтик и прильнула к Винсенту. Его сильные руки обхватили меня и приподняли над землей в отчаянном объятии.
— Ох, Кэти… — выдохнул Винсент, прижимаясь лбом к моему лбу.
— Что ты тут делаешь? — спросила я.
— Просто пытаюсь быть как можно ближе к тебе, — ответил он, поцелуями осушая дождевые капли на моих щеках.
— И давно ли… — начала было я, но он меня перебил:
— Для меня это стало чем-то вроде привычки. Я просто стою здесь и смотрю, пока ты не выключишь свет. Я и не думал, что ты меня заметишь. — Он опустил меня на землю. — Но давай все-таки спрячемся от дождя. Пойдешь со мной? К нам. Мы можем там поговорить.
Я кивнула. Он подобрал мой зонтик и, держа его над нашими головами, обнял меня за плечи и всю дорогу прижимал к себе.
Когда мы вошли в неровно освещенный холл, я повернулась к Винсенту — и задохнулась. Он выглядел ужасно. Он похудел, глаза провалились, вокруг них темнели круги. В кафе я этого не заметила, потому что мой ум был занят другим (например, великолепной блондинкой). Но теперь, когда я стояла в паре футов от Винсента, сразу стало ясно, насколько он изменился.
— Ох, Винсент! — вскрикнула я, протягивая руку к его лицу.
— Я не очень хорошо себя чувствовал, — объяснил он, перехватывая мою руку до того, как я успела коснуться его щеки.
И как только его кожа прижалась к моей, внутри у меня все потеплело и растаяло.
— Пойдем в мою комнату, — сказал он и повел меня по служебному коридору к своей двери.
Занавески были отдернуты. В камине тлели золотые угли, в комнате пахло костром. Я смотрела на то, как Винсент бросает в камин растопку и тонкие поленья, чтобы оживить огонь. Покончив с этим, он подошел ко мне.
— Замерзла? — спросил он.
— Не знаю, от холода это или от нервов, — призналась я и протянула вперед руку, чтобы он увидел, как я дрожу.
Винсент сразу же обнял меня.
— Ох, Кэти, — пробормотал он, целуя меня в макушку.
Я почувствовала, как задрожали его губы, скользя по моим волосам.
Винсент обхватил ладонями мою голову и быстро заговорил, не пытаясь скрыть свои чувства:
— Я и сказать тебе не могу, как я боролся с собой в последние недели… Я хотел исчезнуть из твоей жизни. Оставить тебя в покое. Я хотел, чтобы ты могла жить обычной жизнью, спокойной. И я уже почти убедил себя, что поступаю правильно, пока не пошел посмотреть на тебя.
— Посмотреть на меня? Когда? — спросила я.
— С неделю назад начал. Я должен был убедиться, что с тобой все в порядке. Я несколько дней наблюдал за тобой, как ты уходишь из дома, как возвращаешься. Но не похоже было, что тебе стало лучше. Скорее наоборот. А потом Шарлотта подслушала, как твои сестра и бабушка разговаривали в кафе, и я понял, что ошибся, уйдя в сторону.
— И что же она услышала? — спросила я, и от дурного предчувствия у меня сжался желудок.
— Они очень тревожились о тебе. Говорили о депрессии. О том, что должны для тебя сделать. И что, возможно, Джорджии следовало бы увезти тебя обратно в Нью-Йорк.
Видя мое потрясение, Винсент усадил меня на диван и сел рядом. Продолжая говорить, он рассеянно гладил мои пальцы, и это движение и прикосновение позволили мне вернуться к реальности.
— Я поговорил об этом с Гаспаром. Он знает о нас так же много, как Жан-Батист, если не больше. О том, какова жизнь ревенантов. И в итоге я пришел к выводу, что мы могли бы быть вместе. Что от тебя для этого не потребуется слишком многого. И это может быть почтинормальная жизнь. Ты слушаешь?
Я кивнула, стараясь приглушить вспыхнувшую во мне надежду. Я ведь понятия не имела, что именно собирался сказать Винсент.
— Прости, что не рассказал о себе больше с самого начала. Я просто не хотел тебя пугать. Я думал, что это воздвигнет между нами барьер. Так что теперь я хочу начать все с начала.
Прежде всего — моя история. Я родился в 1924 году, как я тебе уже говорил, в маленьком городке в Бретани. Наш город был оккупирован вскоре после германского вторжения в сороковом году. Мы даже не пытались бороться. У нас не было оружия, да к тому же все произошло слишком быстро, чтобы можно было организовать сопротивление. Я тогда был влюблен в девушку, которую звали Элен. Мы вместе выросли, и наши родители были хорошими друзьями. Через год после начала оккупации я сделал ей предложение. Нам было всего по семнадцать, но в военной атмосфере и при неопределенном будущем возраст казался не имеющим значения. Моя мать убедила нас дождаться восемнадцатилетия, и мы с ней согласились. Наш город полностью зависел от немецкого гарнизона, расквартированного рядом, и мы должны были снабжать их пищей, выпивкой, вообще всем. А заодно и… ну, предоставлять разные неофициальные услуги…
Я слышала, как голос Винсента наполняется яростью по мере того, как он продолжал рассказ, но хранила молчание, понимая, что ему слишком тяжело возвращаться в памяти к тем дням.
— Я с моими родителями ужинал в доме Элен в тот самый вечер, когда в их дверь начали ломиться два пьяных немецких офицера, требуя вина. Отец Элен объяснил им, что они уже опустошили свой винный погреб, отдав все армии, что у него ничего не осталось. «А вот мы сами проверим!» — заявил один из немцев и, выхватив пистолет, приказал Элен и ее младшей сестре раздеться. Их мать бросилась к немцам, возмущенно крича. Они ее застрелили, а потом убили и мою мать, потому что она попыталась защитить подругу. Следующим стал мой отец.
Отец Элен попытался достать винтовку, которую он прятал за дверью, но не успел. Один из немцев схватил эту винтовку и выстрелил ему в ногу, а другой ударил меня пистолетом по голове, когда я набросился на него. Они нас не убили, но только для того, чтобы привязать, как следует… чтобы мы… чтобы мы могли видеть, что они сделали с Элен и ее сестрой. Элен пыталась сопротивляться. Тогда они и ее убили.
Голос Винсента надломился, но глаза оставались холодными как лед.
— Нас осталось трое, и я предложил остаться, чтобы позаботиться об отце и сестре Элен, но они попросили меня вместо этого рассчитаться с мерзавцами. И я в ту же ночь ушел в маки.
— А, так называлось Сопротивление? — тихо сказала я.
Винсент кивнул.
— Да, это были сельские отряды Сопротивления. Днем мы прятались в лесах, а по ночам прокрадывались в немецкие лагеря, воровали оружие и еду и убивали всех, кого могли. Однажды днем двоих из нас схватили по подозрению в том, что они накануне ночью участвовали в налете. И хотя сам я в той операции не участвовал, ее организовывал один из моих друзей. У немцев не было никаких доказательств. Но они были полны решимости заставить заплатить хоть кого-нибудь, все равно, кого именно. У моего друга дома остались жена и маленький ребенок. А у меня не было никого. Я заявил, что это я крал оружие, и меня расстреляли на городской площади, в назидание другим жителям.
— Ох, Винсент! — в ужасе вскрикнула я, прижимая ладонь к губам.
— Да все в порядке, — мягко произнес он, забирая мою руку и твердо глядя мне прямо в глаза. — Я ведь здесь, вот он я, не так ли?
Он продолжил рассказ.
— История на следующий день попала в газеты, и Жан-Батист, который как раз находился в одном из своих домов неподалеку, приехал в деревенский «госпиталь», куда меня отнесли. Заявив, что я — его родственник, он увез мое тело и присматривал за мной до тех пор, пока я не проснулся двумя днями позже.
— Но откуда он узнал, что ты… такой же, как он?
— Жан-Батист обладает особым даром… это способность видеть, нечто вроде радара, который обнаруживает неумирающих. Он видит ауры.
— Это вроде учителей из церкви «Новый Век»? — с сомнением спросила я.
Винсент рассмеялся:
— Ну да, немножко похоже на них. Он однажды пытался мне все это объяснить. Ауры ревенантов обладают особым цветом и вибрацией. И после первой смерти ревенанта Жан-Батист может его обнаружить даже за много миль. Он говорит, что это нечто вроде прожектора, направленного в небо. Именно так два года спустя он нашел Эмброуза, после того как его американский батальон был полностью уничтожен в сражении у Лоррена. Юл умер еще во время Первой мировой войны. Близнецы — во время Второй мировой. А Гаспар погиб в середине девятнадцатого века, когда воевали Франция и Австрия.