Большая девочка

А потом сказала, что, несмотря на все вышеперечисленное, она безмерно благодарна учителям и школе за то, что помогли ей найти свой путь. Обращаясь к одноклассникам, Виктория сказала, что они выходят в мир, где каждый из них может стать не таким, как все, где для того, чтобы добиться успеха, каждому придется быть самим собой и идти своей дорогой. Она пожелала своим товарищам и себе успехов в этом поиске и сказала, что когда‑нибудь, когда это произойдет и каждый откроет в себе что‑то ценное и станет тем, кем ему предназначено быть, они встретятся снова. «А пока, друзья, — сказала она, — всем нам большой удачи!»

Глаза ее одноклассников и их родителей были мокры от слез. Многие ребята теперь пожалели, что не узнали ее поближе. А родителей Виктории ее выступление потрясло еще и своим красноречием. Оба вдруг отчетливо осознали, что скоро расстанутся со своей дочерью, и это было горькое осознание и собственных ошибок. Родители, скрывая волнение, от души поздравили Викторию с прекрасной речью. Кристина остро почувствовала, что теряет дочь, которая, возможно, уже никогда не вернется домой. Когда церемония окончилась и счастливые выпускники подбросили вверх академические шапочки, предварительно отрезав от них кисточки, чтобы вложить их потом в папку с аттестатом, погрустневший отец подошел к Виктории и легонько похлопал ее по плечу.

— Прекрасная речь! — похвалил он. — Бальзам на душу всем чудикам в твоем классе, — добавил он.

Виктория в изумлении посмотрела на отца. Даже в этот момент ее торжества он не упустил случая ее уколоть. Неужели он ничего так и не понял, не услышал горечи в ее словах, не понял ее надежду на новую жизнь?! И это ее собственный отец!

— Да, папа. Чудикам вроде меня, — негромко ответила она. — Я ведь одна из них, из чудиков и белых ворон. Я ведь имела в виду другое: что не стыдно быть не таким, как все, и даже надо быть не таким, как все, если хочешь чего‑то добиться в жизни. Это единственное, чему меня научила школа. Отличаться от других не стыдно!

— Надеюсь, не слишком отличаться? — усмехнулся отец. Джим Доусон всю жизнь был конформистом, для него главным было, как он выглядит в глазах окружающих. В его голову за всю жизнь не пришло ни одной оригинальной мысли, он был человеком коллектива до мозга костей. И с дочкиной теорией он никак не мог согласиться, хотя ее речь и то, как она ее произнесла, удивили его. Особенно ему была приятна реакция окружающих. Джим расценил успех Виктории как собственную заслугу — он сам был о себе высокого мнения. Когда‑то он считался неплохим оратором. Но Джим никогда не стремился выделяться среди окружающих или быть не таким, как все. Он, наоборот, чувствовал себя уверенно только в общей колонне. И Виктория это прекрасно знала, отчего всю жизнь и чувствовала себя рядом с отцом неуютно, а сейчас это чувство лишь усилилось, ведь у нее не было с отцом и матерью ничего общего, вот почему она уезжает из дома. Если ей суждено наконец обрести себя, найти свое место в жизни — она готова расстаться с уютным и безбедным существованием. И где бы ни было это ее место, она твердо знала, что оно не здесь, не в этой семье. Как бы она ни старалась, стать такими, как они, Виктория не хотела, да и вряд ли бы смогла.

И еще одно огорчение серьезно омрачало жизнь Виктории. С годами она все яснее видела, что Грейси становится абсолютной копией своих родителей не только внешне. Она идеально вписалась в семью Доусонов. Виктория могла только надеяться, что в один прекрасный день сестренка обретет крылья и полетит. А сейчас сделать это должна она. И пусть временами ее охватывал страх, ей все равно не терпелось вылететь из гнезда. Она и страшилась, и одновременно жаждала покинуть родительский дом. Та девочка, которую когда‑то сочли похожей на британскую королеву, всю жизнь готовилась к взлету. С улыбкой она в последний раз вышла из школы и прошептала: «Берегись, мир! Я иду!»

Глава 4

Последнее лето Виктории в родительском доме перед отъездом в колледж было одновременно и грустным, и счастливым. Родители проявляли к ней больше внимания, чем во все предшествующие годы, хотя, представляя дочь новому деловому партнеру, отец, по обыкновению, не удержался от сравнения ее с «первым блином», который оказался «комом». Правда, на сей раз Джим добавил, что гордится ее успехами, да еще повторил эти слова дважды, чем немало удивил Викторию. Мама была явно опечалена ее предстоящим отъездом, хотя вслух ничего не говорила. У Виктории было чувство, что вся семья пытается восполнить нечто важное, что упустила в свое время, но поезд уже ушел. Детство и школьные годы остались позади, и на протяжении всех этих лет родители почему‑то всегда говорили не о том: о ее внешности, о друзьях — точнее, об их отсутствии, — а главным образом — о ее фигуре, о сходстве с прабабушкой, которой никто из них не видел. Почему взрослые придают такое значение всякой ерунде? Почему было не стать дочери друзьями, почему она не видела от родных настоящей любви и заботы? А теперь уже поздно наводить мосты, которые должны были существовать изначально. Они чужие друг другу, и Виктория чувствовала, что это уже невозможно изменить. Она уезжает и, наверное, никогда больше не будет жить с родителями и сестрой под одной крышей.

У Виктории не пропало желание, закончив учебу, отправиться в Нью‑Йорк, это была ее самая большая мечта. Конечно, она будет приезжать домой на каникулы, будет проводить с родителями Рождество и День благодарения, а может, когда‑то и они захотят ее навестить, но время для сплочения уже ушло, и этого не исправить. Наверное, по‑своему они ее любят, ведь они родители и она восемнадцать лет жила с ними бок о бок, но все эти годы отец выставлял ее на посмешище, а мама не скрывала своего разочарования ее не слишком привлекательной внешностью и не уставала со вздохом повторять, что Виктория, конечно, умна, но мужчины умных женщин не любят. Детство в родном доме не было для Виктории счастливым. А теперь, когда она уезжает, они говорят, что будут очень скучать. Виктория не переставала удивляться, почему же они не говорили и малой толики этих нежных слов раньше, когда она была рядом постоянно и так нуждалась в родительской поддержке. Теперь уже слишком поздно. Да и любят ли они ее на самом деле? Вот Грейси они любят, а ее?

Если с кем ей и было по‑настоящему жаль расставаться, так это с Грейси, ее ангелочком, сошедшим с небес. С Грейси, любившей ее такой, какая она есть, — точно так же, как беззаветно любила ее Виктория. Невозможно было представить, как она оставит свою Грейси и не будет видеть ее каждый день. Сейчас сестре уже одиннадцать, она отлично понимает, что Виктория не похожа на свою родню и что отец временами ведет себя с ней недопустимо. Грейси переживала, когда отец говорил старшей сестре обидные вещи и осыпал насмешками: в глазах Грейси Виктория была самой лучшей, и неважно, худая она или толстая.

Викторию пугала разлука с сестренкой, и она дорожила каждым проведенным вместе днем. Она водила сестру в кафе, брала с собой на пляж, устраивала пикники, свозила в Диснейленд — словом, проводила с ней каждую свободную минутку. Однажды, когда они бок о бок загорали на пляже в Малибу, Грейси повернулась к сестре и задала вопрос, над которым Виктория и сама размышляла, когда была маленькой.

— А может, родители тебя удочерили, а говорить не хотят? — спросила Грейси с невинным взором, и Виктория улыбнулась.

— В детстве я тоже так думала, — призналась Виктория. — Я ведь совсем не похожа на маму с папой. Но все же мне так не кажется. Скорее, во мне проявились гены каких‑то наших родных из прошлых поколений — папиной бабушки или еще кого. Все же я их родная дочь, хоть я на них и не похожа. — С Грейси они тоже были совсем разные, но их связывало духовное родство, сестры были лучшими подружками, и каждая знала, что ближе сестры у нее нет никого. Виктория искренне надеялась, что, повзрослев, Грейси не станет такой, как родители. Хотя как знать, ведь мама с папой имеют на девочку большое влияние, а после отъезда Виктории они уж постараются вылепить из нее создание по своему образу и подобию.