Третий ангел

Тедди бросил взгляд на часы. Почти половина одиннадцатого. Тот самый час.

— Я полагаю, что нам все-таки следует отправиться на седьмой этаж и покончить с этим делом, мистер Хили, — сказала Люси непреклонным тоном и встала.

— Боюсь, что иначе мне от вас не избавиться.

Она покачала головой. Да, эта девочка и тогда была страшной упрямицей.

Оба подождали, пока спустится лифт. Она уж и забыла, какой он маленький и трескучий. Зашли в старинную кабинку, медленно потянувшуюся наверх, на последнем этаже вышли. Седьмой. Они, оказывается, провели здесь кое-какие ремонтные работы с тех пор… а тогда все обои на стенах были разорваны. Плод усилий того домашнего кролика, который в те дни жил в отеле. Но в основном все осталось по-прежнему и отчаянно нуждалось в ремонте.

— Моя младшая дочь остановилась в «Лайон-парке». И ее поселили на этом этаже.

— Могла бы найти место и получше.

— Мы с вами тоже могли бы сказать так о себе.

Тедди невнятно хмыкнул. Он был очень бледен сейчас.

Когда они подошли к номеру 707, Люси постучала. Никто не откликнулся, и она распахнула дверь. В комнате было пусто и холодно. У стены валялось несколько матрацев. Стоя в коридоре, они медленно обводили глазами комнату. По выражению лица Тедди она поняла, как отвратительно этот человек себя сейчас чувствует.

Они оба помнили все, что произошло тогда. Может быть, забыли, что ели в тот день на завтрак, но о том, что произошло когда-то в этой комнате, помнили.

Когда муж оставил Люси, она часто думала об этом человеке и поняла, что любовь нельзя выторговать. Помнила ту девчонку, которой была когда-то. Она и сейчас оставалась такой же. Свою веру в людей она потеряла задолго до того, как приехала тогда в Лондон. Гораздо раньше. Совсем ребенком.

Было ровно половина одиннадцатого. До их слуха доносились звуки голосов с шестого этажа Кто-то смеялся, кажется, там шло пьяное веселье. Вот уже десять тридцать пять. Они продолжали ждать. Пробило без четверти одиннадцать. Никаких привидений или того, что здесь видели.

— Что с ним случилось? — пробормотал Тедди Хили.

Люси наклонилась к нему ближе и произнесла:

— Вы — хороший человек, Тедди. Очень хороший. И я хочу, чтобы вы знали об этом. И всегда таким были. Вы сделали для меня много хорошего.

— Но я для вас ничего не сделал. Совершенные пустяки.

— Вы очень ошибаетесь, мистер Хили. Вы были очень добры ко мне.

Следующий день Мадлен провела в полном одиночестве. В этом, собственно, не было для нее ровным счетом ничего нового, но день получился совершенно особым. Она вышла на улицу в той же футболке, в которой спала, только натянула джинсы и сунула ноги в шлепанцы. Жара стояла такая, что во многих магазинах и киосках закончились запасы холодной воды и льда.

В кармане у нее были кое-какие деньги и ключ от номера, но Мэдди чувствовала себя бесприютной и одинокой. Отправилась в парк, туда, где росли кусты белых роз, и уселась на скамейку. Было очень тихо и безлюдно, только на скамье напротив спал какой-то бродяга. С Бромптон-роуд не доносилось ни звука. Время словно бы остановилось. Едва ли не впервые в жизни она задумалась над тем, что наделала, и от этих мыслей ей стало грустно. Когда бродяга застонал во сне, Мадлен встала и отправилась дальше… куда глаза глядят. В тот день она прошла не одну милю, и ноги ее нестерпимо болели. Никто не докучал ей. Несколько человек проводили ее скучающим взглядом, затем равнодушно отвернулись. Интересная женщина, но не следит за собой, даже не моет голову, только заколола волосы шпильками. Внешность Мадлен словно говорила о том, что эта особа знавала хорошие деньки, но было это не здесь и не сейчас.

Несколько раз она звонила матери в отель, чтобы узнать, как чувствует себя Пол, но ни разу не застала ее. Оставила целых шесть сообщений у портье. И конечно же, звонила в больницу. Вот только, когда ее спрашивали, с кем соединить, она терялась и вешала трубку.

За целый день она съела только пакетик с чипсами и выпила стакан кока-колы. Наступившие сумерки казались серыми и будто таинственными, а розы, росшие у парковых ворот поблизости от входа в отель, стали кроваво-красными. В ту минуту, когда под старым сикомором сестра готовилась нанести порез на ее руку, Мадлен решила, что если она скажет себе, что не чувствует боли, то боль отступит. Пусть ее сестра питается глупыми надеждами, она, Мадлен, не станет верить ни во что. И в этом она походила на мать больше, чем когда-либо сама могла предположить.

Вечер она провела в одиночестве, сидя за столиком в ресторане отеля.

— Вы здесь у нас проводите больше времени, чем наш завсегдатай Тедди, — пошутил бармен. — А он наш самый верный посетитель. Даже письма получает на наш адрес.

С этими словами бармен взял со стойки конверт и вынул из него старинный фотографический снимок. На нем были запечатлена девчушка, сидящая на скамье, рядом с ней собака. Бармен взглянул на фото, потом на обратную сторону. Чьей-то рукой была выведена надпись: «С благодарностью».

— Со следующей недели я перестану быть вашим завсегдатаем, — заверила его Мадлен. — Возвращаюсь домой.

Заказала порцию супа и вино, но есть не хотелось, суп казался водянистой лужицей с плавающими в ней тонко нарезанными овощами. Аппетита он не вызывал, и она ограничилась вином.

— Вы слышали, мы избавились от нашего привидения? — продолжал развлекать ее бармен. — Понятия не имею, как это могло случиться, настоящее чудо. Тедди сам пытался когда-то застрелить его, но ничего не вышло. Пуля прошла сквозь тело, не причинив вреда. Как я понимаю, привидения — это эфемерная сущность прежнего существа, как бы осадок на фильтре. Сфера, излучающая внутренний свет. Примерно то, из чего мы сотворены.

— Вы говорите так, будто верите в это, — усмехнулась Мадлен.

— Видите ли, я встретил его однажды, — признался бармен. — Плутал, бедняга, по коридорам, заблудился, как мышь в подвале. Думаю, теперь он наконец успокоился, получил свое.

Мадлен поднялась на свой этаж и, поравнявшись с 708-м номером, провела рукой по стене. Вмятина. След пули, ударившейся о кирпич. Вошла к себе, разделась донага и нарядилась в свое новое синее платье. Даже взобралась на стул, чтобы получше разглядеть себя в небольшом стенном зеркале. Платье определенно шло ей; Элли умела выбирать, к тому же она хорошо знала сестру. Да и цвет, без сомнения, удачный.

Независимая и свободная, никто ей не был нужен, но при этом ощущение такой разбитости, будто внутри ее крошились кости, рвались лентами мускулы, разлагалась кровь и образовывались дыры в печени, легких, сердце.

Она так и заснула в жаркой душной комнате, с включенной лампой на прикроватном столике, в своем роскошном синем платье. Ей приснилось, что какой-то мужчина шепотом обратился к ней и она пошла на голос. Впереди вилась выложенная камнями тропинка, она шла и шла вдоль нее, пока наконец не увидела Пола. Тело его было обвито белой лентой, и глаза казались такими же белыми. «Похороните меня под сикомором», — попросил он. В этом сне Мадлен шла босиком по острым камням, ступни ее кровоточили. Ей хотелось ответить: «О, конечно, я сделаю все, что ты попросишь», но она не могла произнести ни слова. И вдруг ее тело стало распадаться на части. Отпала кисть, за ней последовала остальная часть руки, потом нога. Она стала ломать голову над тем, сможет ли починить свое тело, если отыщет красные нитки и иглу. А хватит ли у нее сил удержать лопату и выкопать могилу, о которой ее просил Пол? Кругом росли белые розы, но в темноте она не видела ни одной из них. Просто знала, что они тут.

Ранним утром, когда это случилось, Элли была рядом. Часы показывали пять часов двадцать две минуты. Как ни странно, она умудрилась запомнить точное время. Люди, бывает, отмечают самые обыденные детали в момент, когда с ними происходит совершенно невероятное событие. Стол. Стакан с соломинкой. Был тот удивительный рассветный час, который разделяет ночь и утро. Когда небо уже освещают первые лучи, а улицы города еще хранят сумрак. Тишина была такая, какая бывает зимой, когда землю вдруг укрывает первый снег. Но сегодня пятнадцатое августа, утро ее первого дня после свадьбы. Она вышла замуж на неделю раньше того срока, который когда-то они сами назначили.