Изгнанник из Спарты

– Откуда мне знать, где он? – бушевала Ксантиппа. – Ищи его сама. Мирта! Загляни сперва к Парфенопе или к какой-нибудь другой высококлассной шлюхе! Он просто обожает давать им советы – в постели! Или сходи во дворец к Алкивиаду! Или ко всем этим молодым бездельникам, которые пользуются его умом, не платя за это ни обола, тогда как другие софисты сколачивают целые состояния, обучая знатную молодежь! Или поищи его в домах богачей вроде Критона или Аристона, которые кормят его, позволяют ему вливать в себя столько вина, сколько влезет в его бездонное брюхо, знакомят с гетерами и ничего более! Слышишь, ты, глупая маленькая ведьма!

Аристон уныло повернул назад. Коли уж Сократа не было дома, а благодаря Ксантиппе ему даже не пришлось это выяснять, то одна мудрая Афина могла знать, где он в данный момент находится. Искать его было не просто бесполезно, это было невозможно, ибо Сократ, влекомый тем демоном, что сидел в нем и заставлял его подталкивать людей к самоанализу для их же высшего блага, мог находиться где угодно, от Пирейского порта до пограничного камня Керамика, то есть того предела, которого можно достичь, не покидая территории Афин. Итак, отсюда помощи ждать не приходилось, по крайней мере сегодня.

Но он должен был с кем-нибудь поговорить. Должен! Но с кем?

Он окинул взглядом панораму Афин, раскинувшуюся перед ним. Там, далеко внизу, голубоватым серебром сверкало море, сжатое горами Аттики. Багряная тень заката уже упала на вершины этих гор, темные горбатые силуэты сосен отчетливо виднелись на фоне вечернего зарева, кипарисы черными копьями вонзались в небо, однако лучи солнца, покидающие материк, задерживались на острове Саламин как бы для последнего нежного прощания, заставляя этот пологий горб скалистой земли, увенчанный белизной домов и мягкой зеленью деревьев, светиться неясным желтоватым жемчужным светом.

Саламин! Остров, где живет Еврипид. Вот человек, которому боги открыли все тайны женского сердца! Он отправится к нему, к единственному человеку, кто иногда казался Аристону мудрее самого Сократа. Правда, сегодня было уже слишком поздно; он поедет к нему завтра. Итак, решено – завтра.

Но как только он стал спускаться с Агоры к своему дому, кто-то громко окликнул его по имени, и, обернувшись, он увидел группу молодых воинов; большинство из них сверкало доспехами его собственного изготовления. В середине ее, возвышаясь над остальными, находился сам командующий экспедицией, Алкивиад, с ним были несколько незнакомых Аристону молодых всадников и двое в гражданской одежде. Одним из этих двоих, к удивлению Аристона, оказался Автолик; удивление это было вызвано тем, что такой непревзойденный боец, как сын Ликона, должен был бы одним из первых присоединиться к экспедиции; но, подойдя поближе, он понял, почему его друг и соперник не был в доспехах: левая рука Автолика висела на перевязи, и Аристон заметил, что она привязана к деревянной дощечке. Сломанная рука для ленивого и беспечного красавца атлета была, разумеется, вполне достаточным предлогом, чтобы остаться дома. В другом Аристон узнал Перикла, сына бессмертного государственного мужа. «Он наверняка остается в Афинах по политическим соображениям, – подумал Аристон. – Жаль. Говорят, что он у нас один из лучших морских военачальников».

– Эй, Аристон! Аристон! – насмешливо крикнул Алкивиад. – Должен сказать, что ты совершенно не подходишь для роли Гефеста, которую выбрал. Кузнец богов был уродливым и хромым и женат на прекрасной Афродите, а ты…

– Ну а я достаточно уродлив, правда, пока еще не хромой, – в тон ему ответил Аристон. – Приветствую вас, калокагаты! А ты, старина Автолик, я вижу, прекрасно сыграл бы роль покалеченного Гефеста!

– Это все твой тезка, личный панкратиаст Хармида, – простонал Автолик.

– Он чем старше, тем зловреднее – и сильнее. Представляешь, сломал мне руку как тростинку. Угораздило же меня бороться со стариком Аристоном. Ну а ты, прекрасный юный Аристон, как твои любовные дела?

– Я все тебе расскажу вместо него. – Алкивиад был явно в игривом настроении. – Он разочаровывает меня. Ему бы следовало жениться и таким образом предоставить мне Афродиту, чтобы я мог сыграть для нее роль Ареса. Но он не только не дает мне никакой возможности украсить его лоб рогами, но и вообще довольствуется одним очень скучным мальчиком – я полагаю, вы все знаете Даная, сына Пандора?

– Я его знаю, – заявил Перикл, – но вот что касается того, что он сын Пандора, это весьма сомнительно. Я бы даже сказал, чрезвычайно сомнительно, если, конечно, хорошо знать Пандора!

– Ты напрасно сомневаешься, – с серьезным видом продолжал Алкивиад. – Дело, судя по всему, было так. Однажды ночью госпожа Текмесса в отчаянии пошла в конюшню, отрезала хвост одному жеребцу и приклеила его к подбородку с помощью муки, смешанной с козьим молоком. После чего облачила свое прекрасное тело в хитон, украденный ею у конюха, – разумеется, уже двенадцатый месяц как нестираный. И вот, когда Пандор, в стельку пьяный, пришел домой и учуял свой любимый аромат – эту выворачивающую наизнанку вонь немытой деревенщины, – он протянул руку и нащупал эту гнусную свежевыращенную бороду. Охваченный неудержимой страстью, он прыгнул на нее и…

– Алкивиад, ради Артемиды! – взмолился Аристон.

– Клянусь Эросом, это чистая правда, – серьезно сказал Алкивиад. – Эта уловка так хорошо сработала, что она повторила ее еще трижды, снабдив, таким образом, своего августейшего педераста – к вящему его неудовольствию – большой семьей. Но как бы там ни было, Данай стал причиной самого громкого скандала года. Раскройте свои уши, друзья. Из-за любви к Данаю наш друг Аристон отдал поэту Софоклу лучшую гетеру во всей Аттике!

– Я слышал об этом, – сказал Перикл, – но не поверил.

– И правильно сделал, – сказал Аристон, – поскольку здесь нет ни слова правды.

– А вот и есть! – резвился Автолик. – А теперь наша маленькая Феорис носит ребенка, которого этот старый развратник Софокл по глупости считает своим!

– Тогда он заслуживает глубочайшего восхищения, – невозмутимо произнес Перикл. – Любой, кто в возрасте Софокла имеет какие бы то ни было основания рассчитывать на нечто подобное, достоин того, чтобы быть увенчанным лавровым венком на ближайшей Дионисии.

– Счастливое дитя! – заметил Алкивиад. – Оно несомненно будет прекрасным. Ибо Феорис очаровательнейшая из женщин, а Софокл, даже на склоне лет, один из самых красивых мужчин в Аттике. Ну а если он и заблуждается на сей счет, наш Аристон уж наверняка приложил руку к его зачатию, и он…

– Вы сказали «руку», великий стратег? – сострил один из молодых всадников.

– Всего лишь оборот речи, мой юный друг, – строго сказал Алкивиад. – Прошу вас, давайте без пошлости. Ну что. Аристон, не отужинаешь ли с нами сегодня? Уверяю тебя, все будет в высшей степени чинно и благочестиво.

– Как в прошлый раз, когда я был у тебя дома? – осведомился Аристон.

Вдруг, к его удивлению, Алкивиад протянул руку и схватил его за плечо, стиснув с такой силой, что Аристону послышался хруст собственных костей. Взглянув в лицо новоизбранного стратега, Аристон понял, что Алкивиад дает ему знак замолчать.

– Благодарю за приглашение, – сказал Аристон, – но, к сожалению, я не могу его принять, Алкивиад. Я собираюсь завтра навестить Еврипида в его логове, а для этого мне надо встать пораньше.

– Ив самом деле, повидайся с ним, – неожиданно сказал Перикл. – Я был у него два дня назад, и он очень лестно отзывался о тебе. После того как твой покойный отец оплатил хор для его «Гекубы», а ты сыграл, кажется, Гектора, не так ли? С этими масками нетрудно и ошибиться.

– Да, Гектора, – подтвердил Аристон.

– Так вот, он все время сокрушался, что ты не стал профессиональным актером. Он говорит, что у тебя есть все – голос, внешность, манеры, чувствительность, чтобы преуспеть на этом поприще. А кроме того, твой визит пойдет ему на пользу. Он выгладит совершенно больным – работа над новой пьесой донельзя вымотала его. Он попытался прочесть мне кое-что из нее, но его хватило буквально на пару строк – не смог совладать с собственным голосом. И все равно то, что я услышал, – это просто чудо.