Изгнанник из Спарты

– Потому что жена – это рабыня. Жалкая и униженная рабыня. Которая каждую ночь должна отдавать свое тело на… – Она осеклась, и судорога пробежала по всему ее телу.

– Хрисея! – обреченно произнес Данай. – Ты когда-нибудь перестанешь меня позорить?

– Да. Теперь перестану. Я удаляюсь в гинекей, и вы можете спокойно обсуждать планы моего порабощения. Действуй, Данай! Возможно, тебе удастся отдать мое тело этому твоему другу – прекрасному другу, – ибо он воистину прекрасен! Но как бы не получилось так, что это тело окажется бездыханным!

С этими словами она повернулась и выбежала из комнаты – лань, вспугнутая охотниками, ее тело, как копье, летящее на крыльях смертельного ужаса. Аристону, наблюдавшему за ней, явственно послышался лай своры, преследующей свою жертву.

– Аристон, – простонал Данай, – позволь мне принести тебе мои глубочайшие извинения…

– Это я должен извиниться перед тобой, – быстро прервал его Аристон. – Мне не следовало сюда врываться. Но голос твоей сестры и, признаюсь, то, что она говорила, так заинтриговали меня, что я не смог удержаться. В конце концов, если и произошло какое-то нарушение приличий, то с моей стороны. Она только угрожала остаться в нашем присутствии. Я же имел дерзость непосредственно предстать перед знатной афинской девушкой, не получив на это разрешения ее отца или братьев. А это, по вашим обычаям, непростительно. Но мой дорогой Данай, быть может, ты позволишь мне поделиться с тобой одной мыслью?

– Ну разумеется! – воскликнул Данай с облегчением. Само присутствие Аристона действовало на него успокаивающе.

– Скажи мне, зачем вы так унижаете своих женщин?

– Унижаем? – переспросил Данай.

– Да. У нас в Спарте они пользуются полной свободой. Во время священных празднеств девушки танцуют на глазах у мужчин совершенно нагими. Замужние женщины могут принимать каких угодно гостей в присутствии мужа или без оного. Если вы решите навестить друга и не застанете его дома, вас самым радушным образом примет его жена. У нас просто нет никаких оснований думать, что наши женщины только и мечтают о том, как бы улечься в постель с первым попавшимся мужчиной, который окажется с ними наедине. Видишь ли, мы верим в их честь, верность, целомудрие. Ну и в результате, кто из женщин Эллады славится этими свойствами?

– Все это прекрасно, – сказал Данай, – но весь вопрос в том, насколько эта слава заслуженна.

– Несомненно, заслуженна, – подтвердил Сократ. – Каждый из побывавших в Спарте, с кем мне когда-либо доводилось говорить, это подтверждает. А вот наши афинянки имеют самую скверную репутацию во всей Элладе. Как ты думаешь. Аристон, с чего бы это?

– Я думаю, что вы их сами провоцируете, – не спеша проговорил Аристон.

– Тюрьма никого не делает лучше, Сократ. А ваши гинекеи и есть самая настоящая тюрьма. Рабство не способствует воспитанию моральных качеств. Можете мне поверить. Я сам был рабом. И вот сначала вы превращаете своих жен в безмозглых кукол, привилегированных домашних рабынь, отличающихся от ваших наложниц только тем, что их сыновья являются законнорожденными и имеют право наследования, а затем идете к гетерам, чтобы насладиться духовным общением, которого вам не хватает дома. Именно духовным, а не физическим! Ибо, клянусь Аидом, Дан, любой уважающий себя афинянин стыдится ходить к порнам. Я десять лет провел в обществе одной из лучших гетер Афин. Я бывал у нее очень часто, и ее дом всегда был полон седобородых старцев, приходивших поговорить! Именно поговорить, Данай? Я знаю законченных гомосексуалистов, которых вырвало бы от одного прикосновения женщины, но и они обожают ее! В ее доме я спорил о поэзии с Софоклом; я слышал, как она отчитывала Аристофана за его постоянные непристойности. У нее, единственной во всех Афинах, хватило ума понять, что Еврипид отнюдь не женоненавистник, что он любит и защищает женщин, а не оскорбляет их. Что, кстати, возвращает нас к разговору о твоей сестре.

– Я слушаю тебя, – холодно сказал Данай.

– Я попробую получить афинское гражданство. Серьезно. И если мне это удастся, я хочу получить твое разрешение на наш брак – разумеется, при условии, что я смогу добиться ее согласия и любви. Я обещаю тебе не видеться с ней во время твоего отсутствия до тех пор, пока не буду иметь права ввести госпожу Хрисею в мой дом как свою жену. Свою единственную жену – никаких наложниц, с которыми ей придется делить ложе, никаких гетер, чтобы развлекать меня. Потому что, Дан, именно то, что тебя в ней шокирует, меня привлекает. Она человек, а не кукла. В ней есть ум, душа, огонь. И еще благородство. Ну как, ты согласен?

– Но Аристон, – пролепетал Данай. – Она же, она не красавица…

– Я знаю. Ну и что? Зато у нее прекрасный ум. И я думаю, что и душа. А кроме того, Дан, она очень похорошеет, как только исчезнет этот ее страх перед жизнью. Неужели ты не можешь себе представить, как она будет выглядеть, нарастив с пол, нет, даже с четверть таланта плоти на своих хрупких косточках? А это будет несложно. Как только она узнает, что значит быть любимой, по-настоящему любимой, нервное напряжение спадет, и она сможет нормально есть. Да и вообще, что значит эта телесная красота, друг мой? Я уже давно потерял счет прекрасным женщинам, с которыми спал. Но вся беда в том. Дан, что рано или поздно с ложа нужно вставать. Разговаривать. Иметь общие интересы. Да в конце концов, клянусь Аидом и Пер-сефоной, я не хочу, чтобы матерью моих сыновей была безмозглая дура!

Лицо Даная медленно прояснялось. Затем он улыбнулся и протянул Аристону руку.

– Я не мог бы желать себе лучшего зятя, чем ты, Аристон, – сказал он.

Итак, будущее его было предрешено, но очень скоро Аристон начал всерьез спрашивать себя, не сошел ли он с ума. Ведь что ни говори, а бедная маленькая Хрисея была слишком уж худа и некрасива. Нет, даже не просто некрасива – уродлива. Он пытался убедить себя в том, что она даже возбуждает, будучи, по зрелому размышлению, гораздо привлекательней, чем холодная и правильная красота; но чтобы все это звучало убедительно, ему необходимо было еще раз увидеть ее. А это в сложившихся обстоятельствах было совершенно невозможно – если она, конечно, не захочет нанести еще один тайный визит Парфенопе, на что ему только и оставалось надеяться.

Охватившее его состояние неуверенности, сомнения, даже можно сказать, меланхолии, вскоре настолько усилилось, что он отправился на поиски Сократа, чтобы попросить совета у этого мудрейшего из людей. Отплытие сиракузской экспедиции вновь откладывалось, что представляло ему сомнительную возможность присоединиться к ней и предпринять отчаянную попытку добыть себе гражданство военными подвигами. Из этого наверняка ничего бы не получилось, а если бы и получилось, то скорее всего ценой собственной жизни, что его, разумеется, никак не устраивало. С другой стороны, перспектива повторного прощания с Дана-ем вряд ли могла улучшить его настроение; он чувствовал бы себя чрезвычайно неловко.

Однако подойдя к дому Сократа, Аристон услышал голос Ксантиппы, вопившей, как рыночная торговка. На сей раз ее гнев был направлен против юной и прелестной Мирты, дочери Аристида Справедливого, которая несколькими годами ранее стала второй женой Сократа. Полигамия была временно узаконена Народным Собранием с целью восстановления численности населения Аттики, катастрофически упавшей из-за великой чумы, которая стоила жизни многим гражданам полиса, включая великого Перикла, и этой грязной братоубийственной войны, тянувшейся уже почти шестнадцать лет (с перерывом всего в несколько месяцев) и медленно обескровливавшей Афины, унося жизни ее лучших юношей. Ну а то, что Мирта родила философу двух сыновей, Софроника и Менексена, а Ксантиппа только одного, что она была молода, хороша собой и любила своего веселого старика мужа всем своим нежным сердцем, – все это отнюдь не способствовало улучшению и без того скверного характера некрасивой и сварливой Ксантиппы, особенно если учесть, что доходы Сократа, сами по себе мизерные, теперь приходилось делить между столькими едоками.