Дневники Кэрри

— Как это?

— Ну, я всегда думала, что ты зануда. Ну, что-то вроде ботаника. Нет, ты симпатичная и все такое, но мне всегда казалось, что ты не из тех, кто хочет пользоваться своей красотой.

— Наверное, я хотела пользоваться мозгами.

— Нет, не совсем так, — продолжает Донна задумчиво. — Я думала, что смогу легко через тебя переступить. А потом прочитала статью в «Мускатном орехе». Мне вроде бы следовало обидеться, но я, наоборот, почувствовала, что восхищаюсь тобой. Я подумала: «Эта девушка может постоять за себя. Причем не перед кем-нибудь, а передо мной. Не так много таких найдется».

Донна склоняет голову:

— Ведь Пинки Уизертон — это ты, верно?

Я уже было собралась разразиться тирадой, полной возражений и аргументов, в соответствии с которыми я не имею к Пинки никакого отношения, но что-то заставило меня промолчать. Нет больше нужды прикидываться.

— Да, — просто ответила я.

— Хм. Ты, конечно, многих одурачила. Не боишься, что они все узнают?

— Это уже не важно. Нет больше необходимости писать в «Мускатный орех».

Помедлив, я делюсь с ней новостями:

— Меня приняли на курсы писательского мастерства. Я еду в Нью-Йорк на все лето.

— Вот как.

По голосу Донны можно догадаться, что новость произвела на нее впечатление. Она даже немного завидует. Чтобы не ударить в грязь лицом, она говорит:

— Помнишь, я рассказывала о кузине, которая живет в Нью-Йорке?

— Угу, — киваю я. — Миллион раз рассказала.

— Она большой человек в мире рекламы. И возле нее вечно трется множество разных парней. Она очень красивая.

— Это здорово.

— Нет, ты не понимаешь. Она действительно очень красивая и успешная. Ну, так вот…

Донна делает паузу и поправляет платье.

— Я думаю, тебе надо с ней познакомиться.

— Хорошо.

— Я серьезно, — настаивает Донна. — Я дам ее номер. Ты должна, позвонить и встретиться с ней. Она тебе понравится. Она еще круче, чем я.

Я поворачиваю в проезд, ведущий к дому, и останавливаюсь в замешательстве. Напротив гаража стоит красный пикап. Спустя секунду я понимаю, что это машина Лали и что она приехала в мой дом и дожидается меня.

Ко мне в голову закрадывается шальная мысль о том, что они с Себастьяном расстались и Лали приехала, чтобы попросить прощения. А это значит, что есть пусть слабая, но надежда на то, что мы с Себастьяном сможем опять встречаться и, как знать, быть может, мы снова будем дружить с Лали…

Ставя машину возле пикапа, я делаю недовольную гримасу. О чем я думаю? Мне теперь ни при каких обстоятельствах не нужно больше встречаться с Себастьяном. Для меня он испорчен, как любимый свитер с огромным отвратительным пятном, А дружба с Лали? Она же разрушена навеки. Так какого черта она здесь делает?

Я обнаруживаю Лали на веранде. С ней сидит Мисси. Моя сестра всегда такая вежливая — сидит и пытается вести непринужденную беседу. А в душе наверняка огорошена появлением Лали не меньше, чем я.

— Как поживает мама? — спрашивает Мисси, испытывая неловкость.

— Хорошо, — отвечает Лали. — Папа подарил ей щенка, поэтому она счастлива.

— Замечательно, — говорит Мисси с дежурной улыбкой на лице. Она смотрит в сторону и видит, что я шагаю по дорожке. — Кэрри! — восклицает она, вскакивая. — Хорошо, что ты приехала. Мне нужно заниматься.

Сестра делает пальцами движения, изображающие игру на пианино.

— Рада была тебя видеть, — говорит Лали. Она смотрит вслед Мисси, пока та не скрывается в доме. Потом поворачивается ко мне.

— Ну? — спрашиваю я, скрещивая руки на груди.

— Да как ты смела? — говорит Лали с нажимом.

— Что? — удивляюсь я, пораженная ее вопросом. Я ожидала, что она начнет просить прощения, а она вместо этого на меня нападает?

— А ты как посмела? — задаю я тот же вопрос, не зная, что сказать.

И тут я замечаю в ее руке свернутую в трубку рукопись. Сердце дает сбой. Я точно знаю, что держит в руках Лали: это моя статья о ней и Себастьяне. Та самая, которую я отдала Гейл несколько недель назад и которую собиралась попросить ее не публиковать.

— Как ты могла такое написать? — спрашивает Лали. Я делаю шаг по направлению к ней и осторожно сажусь на стул по другую сторону стола. Она играет в крутую девчонку, но я вижу, что глаза у нее беспомощно распахнуты и полны слез. Она явно вот-вот расплачется.

— О чем ты говоришь?

— Об этом!

Она хлопает рукописью по столу, листки разлетаются, но она быстро их собирает.

— Даже не пытайся лгать. Ты знаешь, что сама это написала.

— Я?

Лали поспешно вытирает уголок глаза.

— Ты меня не обманешь. Здесь говорится о вещах, которые только ты могла знать.

Вот ведь черт. Теперь мне становится очень не по себе. Я испытываю чувство вины.

Но, как бы то ни было Лали затеяла весь этот бедлам, не я. Откидываюсь на спинку стула и кладу ноги на стол.

— Где ты это взяла?

— У Джен Пи.

Джен Пи, наверное, болталась с Питером по комнате, где делается макет газеты, нашла рукопись в папке Гейл и украла.

— Зачем Джен Пи отдала это тебе?

— Я давно ее знаю, — медленно произносит Лали. — Некоторые люди проявляют дружеские чувства.

Она так отвратительна. Ведь мы с ней не меньше знакомы, это уж точно. Наверное, ей не очень хочется об этом сейчас говорить.

— А, ну да. Тут, наверное, действует принцип «рыбак рыбака видит издалека». Ты украла Себастьяна, она — Питера.

— О Кэрри, — говорит она со вздохом. — Ты никогда не разбиралась в парнях. Нельзя украсть у девушки молодого человека просто так. Это можно сделать только в том случае, если он сам хочет, чтобы его украли.

— О, правда?

— Ты такая злая, — продолжает она, тряся рукописью. — Как ты могла такое написать?

— Вероятно, ты заслуживаешь этого?

— Кто ты такая, чтобы судить, чего я заслуживаю? Что ты о себе думаешь? Ты думаешь, ты — бог? Ты всегда уверена, что ты чуть лучше, чем другие люди. Вечно думаешь, что с тобой случится, что-то хорошее. Ты считаешь, что вот это все, — говорит Лали, указывая на двор моего дома, — не твоя жизнь. Думаешь, что это — просто ступень в какую-то лучшую жизнь.

— Может, так оно и есть, — возражаю я.

— А может быть, и нет.

Воцаряется молчание. Мы смотрим друг на друга, пораженные тем, какой силы достигла вражда между нами.

— Кстати, — спрашиваю я, вскидывая голову. — Себастьян видел рукопись?

От этого вопроса Лали, похоже, еще сильней распаляется. Отворачивается и закрывает глаза руками. Она делает глубокий вдох, словно принимает очень важное решение. Затем отнимает руки от лица и перегибается через стол ко мне. Лицо ее ходит ходуном от боли.

— Нет.

— А что так? Я думала, эта рукопись послужит еще одним кирпичиком в крепкой стене системы ваших взглядов, построенной на ненависти к Кэрри.

— Он не видел и никогда не увидит.

Лицо ее приобретает суровое выражение.

— Мы расстались.

— Правда? — говорю я писклявым от волнения голосом. — Почему?

— Потому, что я застала его страстно целующимся с младшей сестрой.

Я беру страницы рукописи, которые Лали разбросала по столу. Собрав, я постукиваю краем стопки об стол, пока она не становится практически ровной. У меня вырывается смешок. Я стараюсь сдержаться, но это невозможно. Рот сам собой открывается, и оттуда вырывается гомерический хохот.

— Это не смешно!

Лали подскакивает, чтобы уйти, но вместо этого бьет кулаком по столу.

— Не смешно, — повторяет она.

— Ой, нет, это очень смешно, — киваю я, истерически смеясь. — Это просто уморительно!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Свободный человек в Париже

Двадцатое июня

Я сижу и пишу. Прижав костяшки пальцев к губам, смотрю в окно.

Поезд Национальной компании железнодорожных пассажирских сообщений. Папа, Мисси и Доррит подвезли меня до станции и готовятся прощаться. Я просила Мисси и Доррит не ехать на вокзал. Пыталась объяснить, что в моей поездке нет ничего особенного. Я просто еду на лето. Но когда пришла пора выходить из дома, все засуетились и занервничали, схватили мои вещи и забегали с ними, натыкаясь друг на друга. На дворе не 1893 год, я отправляюсь не в далекий Китай и вообще не происходит ничего сверхъестественного. Но все вели себя так, словно мы расстаемся надолго.