Дневники Кэрри

— Нет! — кричу я.

Папа будет думать об этом, потом опять думать, еще думать, а когда надумает, будет уже поздно. Я сую ему письмо под самый нос.

— Мне нужно дать ответ прямо сейчас. Или…

— Ну, не знаю, — говорит он. — Нью-Йорк летом? Это может быть опасно.

— Миллионы людей живут в этом городе. И с ними все в порядке.

— Хм… — отзывается папа, размышляя. — А Джорджу известно об этом?

— О том, что меня пригласили? Нет еще. Но именно он побудил меня отослать им копии моих статей. Джордж полностью за.

— Ну…

— Пап, пожалуйста.

— Если Джордж там будет…

Да почему Джордж должен иметь к этому отношение? Кому интересен Джордж? Тут речь идет о моей жизни, а не о его.

— Он будет в городе все лето. У него стажировка в «Нью-Йорк Таймс».

— О, действительно? — Похоже, мои слова произвели впечатление на отца.

— Так что поездку летом в Нью-Йорк можно рассматривать как отличную прелюдию к Брауну.

— Туда ехать далеко…

— Два часа.

— Да это другой мир. Мне уже неприятно думать о том, что я тебя теряю.

— Пап, да мы все равно расстанемся, рано или поздно. Почему бы не сделать это рано, а не поздно? В таком случае у тебя хотя бы будет время привыкнуть к этому.

Папа смеется. Да, я с ним договорилась.

— Полагаю, два месяца в Нью-Йорке не принесут вреда, — размышляет он вслух, стараясь уговорить самого себя. — В Брауне первый год самый трудный. И предыдущий год у тебя был нелегким.

Папа трет нос, оттягивая время перед неизбежным решением.

— Вы, дочки, так много для меня значите.

Потом, словно по сценарию, он начинает плакать.

— Ты меня поражаешь, — говорит Донна ЛаДонна несколько дней спустя. — Ты круче, чем я думала.

— Угу, — отвечаю я, глядя в видоискатель. — Поверни голову вправо. И постарайся не выглядеть такой счастливой. Подразумевается, что ты устала от жизни.

— Я не хочу выглядеть уродливой.

Я вздыхаю и отстраняюсь от видоискателя.

— Просто постарайся не выглядеть безумной девицей из группы поддержки, ладно?

— Ну, хорошо, — соглашается Донна неохотно.

Она подтягивает колено к подбородку и глядит на меня из-под ресниц, обильно покрытых тушью.

— Прекрасно, — говорю я, щелкая затвором.

Взгляд Донны напомнил мне о ее «большом секрете» — она ненавидит свои ресницы. Без туши они выглядят как короткая толстая щетина. К тому же они слишком светлые. В общем, как у собак. Это самый большой кошмар Донны: однажды какой-нибудь парень увидит ее без туши и с криком выскочит из комнаты. Вот беда. Делаю еще несколько снимков.

— Готово! — кричу я.

Кладу камеру, и Донна спускает ноги с перил крыльца.

— Когда будем сниматься в образе Мэрилин? — спрашивает она, когда мы: вместе идем в дом.

— Можем заняться образом Мэрилин сегодня днем. Тогда завтра будем делать из тебя панка.

Она поднимается по ступенькам, склонив голову набок:

— Ненавижу панк. Он такой вульгарный.

— Мы из тебя сделаем андрогина, — заявляю я, стараясь нарисовать как можно более привлекательную перспективу. — Такого, как Дэвид Боуи. Раскрасим все тело красной краской.

— Ты с ума сошла.

Донна быстро убегает, чтобы переодеться, но я уверена, что она не сердится на меня. Я так много о ней знаю. Донна делает вид, что раздражена, чтобы подразнить собеседника. Я отодвигаю в сторону открытый пакет с овсянкой и сажусь у стойки с мраморной столешницей. Дома у Донны настоящий музей текстур. Тут тебе и мрамор, и золото, и тяжелая шелковая драпировка. Все это как-то не сочетается друг с другом, и создается впечатление, что ты попал в балаган, оформленный самом дурном вкусе. Но за последние несколько дней я привыкла к интерьеру.

Наверное, ко всему можно привыкнуть, если долго находиться рядом.

Можно даже привыкнуть к мысли, что твоя бывшая лучшая подруга все еще встречается с твоим бывшим парнем и что они будут парой во время выпускного. Но это не значит, что с ними нужно общаться. Более того, это не значит, что о них стоит вообще говорить.

Это просто еще одно испытание, которое выпало на твою долю.

Я беру в руки камеру и смотрю на объектив. Аккуратно сдуваю пылинку и закрываю крышку.

— Донна? — кричу я. — Давай скорей.

— Не могу молнию застегнуть, — отзывается она.

Я закатываю глаза и аккуратно кладу камеру на стойку. Опять смотреть на нее в нижнем белье? Донна, как я успела заметить, принадлежит к тому типу девочек, которые любят превращать одежду и раздевание в легкую провокацию. Не стоит ей этим заниматься, лучше соблюдать некоторые приличия. Когда мы пришли к ней домой из школы, она тут же заявила, что хочет снять одежду. Она сказала, что всегда так делает.

— Я думаю, что человеческое тело прекрасно, — сказала она, снимая юбку и свитер и бросая их на кушетку.

Я пыталась не смотреть, но справиться с собой не смогла.

— Угу. Если это тело, как у тебя.

— Да у тебя тело тоже ничего, — ответила она беззаботно. — Может, стоит подправить кое-какие формы, и все.

— Ну, идеальную грудь просто так не раздают, как конфеты на празднике, знаешь ли. Я имею в виду, что в магазине ее не купишь.

— Это смешно. Помню, когда была маленькой, бабушка рассказывала нам, что детей приносят из магазина. И она здорово ошибалась.

Я снова направляюсь наверх, в спальню Донны, в очередной раз поражаясь тому, что мы стали подругами. Ну, или приятельницами. Все-таки на самом деле мы не подруги. Мы слишком разные для этого. Я никогда не смогу ее понять на сто процентов, а ей просто неинтересно копаться в закоулках моей души. Но если не брать это во внимание, Донна — неплохой человек.

Сейчас кажется, что с тех пор, как я вошла в помещение, где проводились курсы по фотографии, и оказалась с ней в паре, прошел миллион лет. Я продолжала посещать курсы, она — тоже, и, после того как вышла статья о пчеле-королеве, ее :отношение ко мне стало смягчаться.

— Я до сих пор не могу понять, как работает диафрагма, — сказала она однажды. — Вид лепестков диафрагмы в объективе навевает на меня мысли о сексе. Ничего не могу с собой сделать.

— М-да, лепестки — это сексуально, — пошутила я. — У цветов еще пестики и тычинки есть, если помнишь.

После этого Донна перестала меня ненавидеть и решила, что я клевая, прикольная и сумасшедшая девочка. И когда нас снова попросили выбрать себе пару, Донна решила, что лучшего партнера ей не найти.

На эту неделю нам дали задание — выбрать тему и сделать по ней съемку. Мы с Донной выбрали «перевоплощение». Вообще-то тему придумала я, но Донна радостно согласилась.

С ее внешним видом, решила я, мы легко сможем сделать из нее трех разных женщин при помощи трех комплектов одежды. А я сделаю съемку:

— Донна? — зову я.

Дверь ее комнаты открыта, но я ради вежливости стучусь. Она нагнулась вперед и силится застегнуть молнию черного шелкового винтажного платья, которое я нашла среди старых маминых вещей. Она поворачивает голову и упирает руки в боки.

— Кэрри, боже мой, стучать совершенно не обязательно. Лучше подойди и помоги мне.

Она поворачивается спиной, и при виде ее в старом мамином платье мне кажется, что прошлое и будущее сошлись в одной временной точке, как две реки, впадающие в море. А я чувствую себя человеком, которого высадили на необитаемом острове. Или матросом, спасшимся на лодке с корабля, затонувшего посреди океана.

— Кэрри? — спрашивает Донна. — Что-то не так?

Я глубоко вздыхаю и отрицательно качаю головой. У меня есть весло, напоминаю я себе. Пора плыть в будущее.

Подхожу к Донне и застегиваю молнию.

— Спасибо, — говорит она.

Внизу Донна старается принять на кушетке соблазнительную позу, а я ставлю штатив.

— Ты прикольная, знаешь об этом? — спрашивает она.

— Ну, наверное, — отвечаю я с улыбкой.

— Не в смысле комичная, — говорит она, отклоняясь назад, чтобы опереться на локти. — В другом смысле. Ты не такая, какой кажешься.