Дневники Кэрри

— Да, без проблем. Иди спокойно. Мы с Гейл все сделаем.

— Не говорите Смидженс, ладно?

— Не скажу, — обещаю я. — Можешь на меня полностью положиться.

Питер, похоже, не убежден на все сто процентов, но у него нет выбора. В отдел верстки и дизайна входит Мэгги и останавливается возле него.

— Питер? — зовет она.

— Уже иду.

— Ладно, Гейл, — говорю я, когда ребята уже в холле и не могут нам помешать. — Пора заняться делом.

— Ты не боишься нажить неприятности?

— Нет. Писатель не должен бояться.

Да. Писатель должен быть с когтями, как дикое животное.

— Кто так говорит?

— Мэри Гордон Ховард.

— Это кто?

— Не важно. Ты что, не рада: тому, что мы поквитаемся с Донной ЛаДонной?

— Рада. Но что, если она не догадается, что написанное относится к ней?

— Если она не догадается, все остальные поймут. Это точно.

Мы работаем быстро. Убираем статью Питера об отмене экзаменов по физкультуре для старшеклассников и заменяем ее на мой рассказ о пчеле-королеве, то есть о Донне ЛаДонне. Закончив, мы с Гейл относим макет завтрашнего номера «Мускатного ореха» в компьютерный класс, где пара отщепенцев-компьютерщиков превратит его в газету, напечатанную на бумаге. Питер и мисс Смидженс взбесятся, это ясно. Но что они смогут сделать со мной? Уволят? Не думаю.

На следующий день я просыпаюсь рано. Первый раз за долгое время меня тянет в школу. Я бегу в кухню, там папа варит яйцо себе на завтрак.

— Ты уже проснулась! — восклицает он.

— Ага, — отзываюсь я, намазывая масло на кусок хлеба, поджаренного в тостере.

— Ты выглядишь счастливой, — осторожно замечает папа, подходя к столу с яйцом. — Так ли это?

— Конечно, пап. Почему бы мне не быть счастливой?

— Я не хотел об этом говорить, — продолжает отец. Когда ему приходится говорить о вещах, требующих деликатного подхода, папа становится таким странным. Видно, как ему неловко. — Мисси немного рассказала о том, что случилось с этим, Себастьяном. В общем я не хотел причинять тебе боль, но, знаешь, я уже несколько недель хочу сказать тебе, что в вопросах собственного счастья не стоит полагаться на других людей.

Папа прокалывает желток яйца и покачивает головой, как бы соглашаясь с тем, что подсказывает ему мудрость.

— Я знаю, ты считаешь, что я просто твой старый папа и не очень разбираюсь в том, что происходит. Но ты знаешь, я хороший наблюдатель. И я наблюдал, какое горе принес тебе этот инцидент. Я все время хотел как-то помочь тебе. Можешь поверить, нет ничего хуже для отца, чем видеть, что твоему ребенку кто-то причинил боль. Но я понимал, что ничего не могу сделать. Когда происходят вещи такого рода, ты остаешься с ними один на один. Жаль, что это так, но это — жизнь. И если тебе удается справиться с таким в одиночку, ты становишься по-человечески сильней. На развитие личности очень сильно влияет знание того, что ты можешь упасть, а потом…

— Спасибо, папа, — говорю я, целуя его в затылок. — Я поняла.

Иду наверх и шарю в своем шкафу. Сначала я думаю, что стоит надеть что-нибудь вызывающее, например полосатые легинсы с клетчатой рубашкой, потом решаю, что это слишком. Мне бы не хотелось привлекать к себе излишнее внимание. Надеваю свитер из хлопка с горлом, вельветовые джинсы и школьные ботинки на плоской подошве.

На улице один из слишком теплых не по сезону дней, которые случаются в апреле. В такие дни ясно, что весна уже не за горами. Я понимаю, что не стоит пренебрегать такой погодой, и решаю отправиться в школу без машины. Если ехать на автобусе, до школы примерно четыре мили. Однако мне известно, где можно срезать, и, поблуждав по маленьким переулкам позади школы, я дохожу туда за двадцать пять минут. По дороге я прохожу мимо дома Уолта, похожего на красивую маленькую солонку, стоящую за длинным забором. Внутри благодаря стараниям Уолта идеальная чистота, но я всегда удивляюсь, как его многочисленная семья помещается в таком маленьком жилище. В доме пять детей и всего четыре спальни, а это значит, что Уолту всегда приходилось делить комнату с младшим братом, которого он ненавидит.

Когда я оказываюсь возле дома Уолта, замечаю нечто необычное. В дальнем конце двора стоит зеленая палатка, к которой протянут яркий оранжевый провод — удлинитель, такие применяют, чтобы подключать электроприборы для использования на улице. Уолт, я точно знаю, никогда бы не позволил, чтобы кто-то устанавливал в его дворе палатку. Он бы счел, что это — нонсенс. Я подхожу ближе, и вдруг полог палатки откидывается, и из нее выходит Уолт собственной персоной, На нем мятая футболка и джинсы, которые выглядят так, как будто он в них спал. Волосы не причесаны. Он протирает глаза и видит дрозда, который прохаживается вокруг в поисках червей.

— Давай отсюда. Пошел! — говорит Уолт, делая шаг к дрозду и размахивая руками.

— Чертовы птицы, — добавляет он, когда дрозд улетает.

— Уолт?

— Ага? — отвечает он, глядя на меня искоса. Уолту нужно носить очки, но он категорически отказывается это делать, мотивируя тем, что от очков глазам один вред. — Кэрри? Ты что здесь делаешь?

— Что ты делаешь в палатке? — спрашиваю я с не меньшим удивлением.

— Это мой новый дом, — отвечает он со смесью иронии и сарказма в голосе. — Что, нравится?

— Не понимаю.

— Подожди. Мне нужно пописать. Сейчас вернусь.

Он уходит в дом, а через несколько минут возвращается с чашкой кофе.

— Я бы тебя пригласил в свой новый дом, но, уверен, тебе там не понравится.

— Да в чем дело? — спрашиваю я, следуя за ним в палатку.

На полу лежит кусок брезента, поверх него спальный мешок, накрытый грубым армейским одеялом. Рядом — куча одежды, чуть дальше — небольшой пластиковый стол, на котором стоит старая лампа. Рядом с ней — открытая коробка с печеньем «Орео». Уолт шарит в куче одежды, находит пачку сигарет и берет ее.

— Одно из достоинств жизни на улице. Никто не может запретить тебе курить.

— Ха, — отзываюсь я, садясь на спальник в позе йога.

Прикуривая, я пытаюсь понять, как такое могло произойти.

— Значит, дома ты не живешь? — спрашиваю я Уолта.

— Нет, — отвечает он. — Съехал пару дней назад.

— Не слишком ли холодно для житья в палатке?

— Ну, сегодня точно нет.

Уолт нагибается и стряхивает пепел в угол.

— Как бы там ли было, я уже привык. Трудности меня не пугают.

— Серьезно?

— А ты как думаешь? — спрашивает он со вздохом.

— Как же ты тут оказался?

Уолт вздыхает снова. На этот раз долго и протяжно.

— Из-за отца. Ричард узнал о том, что я — гей. Да-да, — продолжает он, наблюдая за тем, как меняется мое лицо, когда до меня доходит смысл сказанных им слов. — Брат прочитал мой дневник…

— Ты ведешь дневник?

— Конечно, Кэрри, — говорит он нетерпеливо. — Я его веду, сколько себя помню. В основном записываю туда архитектурные идеи, вклеиваю вырезки из журналов, на которых изображены здания, которые мне нравятся. Но кое-что личное там тоже есть. Например, несколько фотографий, где я и Рэнди вместе. Так вот, мой тупица-брат каким-то образом сумел сложить два и два и донес родителям.

— Черт.

— Да уж, — говорит Уолт, тушит сигарету, потом незамедлительно закуривает следующую. — Маме вообще все равно. Конечно, у нее же есть брат-гей, хотя об этом не принято говорить. Они предпочитают называть его «закоренелым холостяком». Но отец просто рехнулся. Он такой сукин сын, что ты бы никогда не подумала, что он религиозен, но это так. Он считает, что гомосексуализм — смертный грех или что-то в этом роде. В общем, мне запрещено ходить в церковь, что для меня хорошо. Но отец решил, что не может позволить мне спать в доме. Он боится, как бы я не совратил братьев.

— Уолт, это же смешно.

— Могло быть и хуже, — говорит он, пожимая плечами. — По крайней мере, разрешил мне пользоваться ванной и кухней.

— Почему ты мне ничего не сказал? — спрашиваю я.

— Ну, ты вроде как была занята собственной драмой.