Наука убийства

Живя по стратегии, он платил вперёд. Внутренне подвижный, он смеялся с задержкой. Он заработал паранойю с минуты на минуту. Одно из последних занятий, только-только превращающееся в товар, преступление имело достаточно времени для развития новшеств и разнообразия. Блеск этого знания освещал его спуск в глубокие воды.

Это разъёмник Ореховый Ограничитель первым сказал ему о шутнике Эдди Гамете. Данте знал о Вордиле, Панацее, Бетти Критерии и других светлопивцах — некоторые их преступления издавались на дисках но Гамета был главным событием, хоть его и активно инфозапрещали. Гамета, казалось, появился ниоткуда и исчез в никуда, как этруск, и люди начали считать его эдакой феерической мистификацией. В те дни, когда копы ещё не объединились с армией, он был тлёй на удовольствиях и тех и тех и получил обвинение в ксерокопировании преступлений для населения. Но его книги не содержали описаний — только клевету. Камю думающего человека, он достиг в первом наброске то, на что другие тратят годы переписывания. В «Саду Калигари» два одинаковых мужчины бреют головы и пытаются вырастить шляпу, потугами выдавливая её. Один умирает от удара, а второй умирает от разрыва сердца. В «Мусорном Танго» человеческая раса стала такой слабосильной, что вторжение инопланетян происходит через объявления. Но планета спасена, когда оказывается, что у инопланетян аллергия на пасту, которая становится обязательным элементом каждого приёма пищи. «Мир Момента» описывает парового апостола, который требует угля, а в обмен распространяет предубеждения. Покинутый на потрескавшемся ландшафте, он тупо молотит по воздуху и в одиночестве замирает. Романы Гаметы роятся ангелами страха и другими, реагирующими на болезнь — духа или тела — превосходя её в себе.

Клеветники Гаметы вцепились в его первую документальную книгу — исследование Евротрэша, которая начиналась со слов «Признак бродит по Европе — призрак Европы». Но «Музей Вирусов» наполнил их ликованием. Он доказывал, что единственное интересное в серийных убийцах — стремление нанести новый удар, пока снежноволосая бабушка, осуждённая за их прежние мерзости, ещё сидит в загоне — что ломает весь процесс. Обвинённый прессой в практическом опыте и достоверности фактов, он заметил: «Не думаю, что моя книга далека от правды». Фразу передали как «Не думаю, что любая книга далека от правды».

Гамета создал новостную службу, где все факты были истинными. Подписчики должны были выкладывать бешеные деньги, но остальные сети всё равно её прокляли как нечестную конкуренцию — стоимость не стала выходом. Три месяца спустя Гамета в виде исключения появился на ТВ и был застрелен, голова его взорвалась багровым пятном. Неделю спустя было выявлено, что Гамета финансировал новостную службу, взломав мировой картографический стандарт, обворовывая международный провод с информацией и используя его как хлыст, чтобы оседлать денежный рынок. Его эксплойты замаскировались в хаосе, последовавшем за развалом штатов. Континент тут же воссоединился в синтетической ярости.

Гамета всегда утверждал: те, кто ведёт двойную жизнь, поступают так лишь потому, что дальше не умеют считать, и это привело к предположению текстропистов, что одну свою он оборвал — изящную; они шептали о зрелищах. Другие заикались о редкой работе — пионер rom-текста и интерактивности, Гамета оставил в наследство книгу, которую никто не мог прочесть и при этом выжить — «Невероятный План Биффа Барбанеля». Предположительно книга делала всё, в чём его хоть раз обвиняли, ирония, сочащаяся кровью. Она была цифровой головоломкой, вещью мрачной красоты, нанизанной на идеальное преступление.

Ограбление происходило не в банке — оно происходило в сердце преступника. Данте слышал о сокровище Гаметы, и сердце его раскрылось как растекающееся пятно крови. Когда пришла информация, это было воистину необычно.

Идя по следам от бункера в паутину и к иглобару, он узнавал больше — часто от готовых взорваться бомбо-зомби, хватавших его за руку и заставлявших бродить рядом. Книга читала читающего и, настроившись, рассказывала историю, начинающуюся с текущих обстоятельств своего читателя. В ней был гемисинковый осциллятор, его гипнотизирующий. Где-то в книге был проход. Читатель уходил в него и терялся прежде, чем понимал это. Книга была идеальным ролевым сценарием, лабиринтом, точно настроенным на личность участника. И была она затянута в винил. И хранилась в сейфе Банка на Торговой Улице.

В банке действительно был сейф, зарегистрированный на «Барбанеля». Данте нашёл преступление как давно потерянного брата.

Роза Контроль заставила его дать обещание не разжигать книгу, пока они не будут далеко и в безопасности. Но он уже листал, настраивал подстатьи, углублялся. Он нашёл сцену, где Бифф Барбанель смотрит на книгу под названием «Избивая Сержанта»: кликнув на заголовок, Данте обнаружил, что может вывести полный текст «Сержанта», в котором блестящий математик стреляет в себя из пенного пистолета и тонет. Незадолго до этой развязки футбольный тренер цитирует «Гимн Ссоры», и Данте раскрывает текст одним кликом. В «Ссоре» идут многочисленные отсылки на придуманного автора «Мыслебака», в котором фанатик сжигает копию «Паращита», где есть сцена, в которой ленивый монах листает «Вяжу связующие узы», на обложке которой цитируется «В твоих снах». «В твоих снах» содержит отсылку на «Кровавый отдых», в котором один из персонажей жуёт страницу из «После будущего» и плюётся ею в пробегающего спортсмена. Семьсот уровней, каждый уровень — новая книга, каждая написана в «стремительном» стиле и осуждена ради экономии времени. Это водоворот подстатей, движущихся быстрее света.

Рядом с центром гиперсубтекст вздулся помойкой. Границы размылись в повествовательный метапоток. Персонаж пытается определить средний период полураспада клише, выстреливая погребальное благочестие через ускоритель частиц, но из-за пробоя изоляции сам заражается и несёт херню. Пилот истребителя орёт ругательства в интерком, чтобы доказать, что на его личность не влияют изменения скорости полёта. Заключённый при перевозке убеждает копа, к которому прикован наручниками, что коп из них более виновен, и тот убивает заключённого и совершает побег. Разгоняясь в фейерверке информации и подслушивая разговор, описывающий превращение преступления в искусство, привнося в него ощущение полной специфичности, Данте ныряет в рассказ, в котором лежит, раненый и сдавленный, в труповозке, живой или мёртвый. Факт или вымысел? Недостижимый, он устремляется в глубь себя.

Фасад банка горит, как экзотический напиток.

— Гарпыч, тебе тепло? — Блинк перекрикивает шум. — Последние дни Рима, ага? Многое объясняет. Если Рим не в один день строили, почему там такой бардак, улавливаешь мысль? Эй, танкисты, — тащите эту каштановую пушку отсюда и зачистите место преступления.

Пушка Дювалла отъехала, и огневая команда принялась за приготовления, когда Блинк со Спектром отвалили к ларьку с едой.

— Если хочешь преследовать нас, Гарпыч, мы направляемся в верховскую берлогу — Терри Герион твой человек. Главная берлога паркеризована. Эй, о чём я думаю, Бенни? Дай на Паркера сигнал всем постам. Он проклянёт день, когда вылетел из родильного канала. И давай проясним раз и навсегда, Бенни: картошка может вырасти только из картошки?

— Думаю, да, Шеф, — сказал Бенни, рвущийся уйти.

— Ты думаешь, — зловеще громыхнул Блинк. — Думаешь, самый умный, ага.

Бенни неуверенно ухмыльнулся.

— А? — взглянул на него Блинк. — Думаешь, от твоего обаяния кошечки будут выскакивать из рубиново-красных пижам.

— Мне надо идти объявлять сигнал всем постам, Шеф.

— Слушай, Бенни, мне это нравится не больше, чем тебе, эй! — Но Бенни уже удрал. Блинк повернулся к Спектру: — И это парень, который хотел играть в саунд-треках к фильмам на трубе. Ты видишь смысл?

— Слушай, Генри, про вот это ограбление банка — если Локоть отыщется, я хочу псевдопредставлять его. Мне нужно для сетей громкое дело. Последнее моё — убийство О’Лири, помнишь? Хоть убийцу и записали на камеру, и никто не сомневался, кто это был.