Взятие Вудстока

– Я не знаю, где это, – ответил он, негромко и пренебрежительно.

– В паре часов езды на север по нью–йоркской магистрали. У нас там мотель, – ничего особенного, но место уединенное, тихое.

– Ты не понял, – сказал он. – У меня другие планы, и приятельские отношения с тобой в них не входят. Я не хочу ничего знать ни о вашем долбаном мотеле, ни о твоей жизни. Ты вообще не в моем вкусе.

Чем наше едва начавшееся знакомство и завершилось.

Несколько месяцев спустя я увидел в «Виллидж Войс» и «СоХо Ньюс» посвященные Роберту статьи. Он боролся с цензурой, наложившей запрет на его фотографии. Прочитав эти статьи, я съездил в центр города, в галерею, которая выставляла работы Роберта. Он видел, как я вхожу в нее, но смотрел на меня, точно на человека, которого никогда прежде не встречал.

Примерно так же складывалась и вся остальная моя сексуальная жизнь. Люди, с которыми я ложился в постель, сталкиваясь со мной при свете дня, неизменно делали вид, что ничего между нами не было. Так повелось с самого моего детства.

Когда мне исполнилось одиннадцать, я начал выскальзывать в дневное время – а иногда и ночами – из дома, чтобы сходить в кино. Я доезжал подземкой от Бруклина до манхэттенской Таймс–Сквер, на которой стояли десятки круглосуточных кинотеатров. Для моего возраста я был высок и легко сходил за шестнадцатилетнего юношу – впрочем, возраст мой никого, похоже, не волновал. Я покупал билет и смотрел любые фильмы, какие хотел посмотреть, – фильмы, в которых играли Лорел и Харди, Эбботт и Костелло, братья Маркс, Бетти Грейбл и Кармен Миранда.

В 1940–е и 50–е кинотеатры Таймс–Сквер были большими, богато изукрашенными дворцами – изначально в них ставили пьесы, а фильмы начали показывать позже. В залах имелись огромные балконы или бельэтажи, способные вместить сотню человек. Вдоль стен, примерно на одном расстоянии от пола и потолка, располагались ложи, также изукрашенные – золотыми листьями, рельефными львиными головами и прочим. Экран был огромным – просторная белая стена, в два–три раза превосходившая размерами многие из нынешних экранов. Один билет давал тебе право посмотреть два фильма, плюс киножурналы и мультфильмы. Ты мог провести там, просматривая игровые и мультипликационные фильмы, изрядную часть дня или ночи.

Как–то раз на смежное с моим сиденье уселся мальчик, живший по соседству со мной, – Фрэнк, он был года на два старше меня. Меня он, похоже, не признал, смотрел только на экран. Я не придал его появлению никакого значения и продолжал следить за развитием фильма. Однако, вскоре я краешком сознания заметил, что Фрэнк придвинулся ко мне и нога его трется о мою ногу. Я не обращал на это внимания, пока не обнаружил, что рука Фрэнка лежит на внутренней стороне моего бедра. Потом он убрал руку и вроде бы занялся чем–то другим. А потом повернулся ко мне и показал раскрытый карманный нож.

– Ты просто сиди, Элли, и помалкивай, – сказал он.

Я замер. Он спрятал нож, снова повернулся к экрану, положил руку мне на пах. Потом расстегнул на моих штанах молнию и начал ласкать меня. Я испытывал ужас. Что происходит? И что мне делать? Этот мальчишка жил рядом со мной. Если я убегу, он при следующей нашей встрече поколотит меня. Скоро страх начал смешиваться со странным удовольствием, которого я не понимал. Развивался я медленно, о сексе решительно ничего не знал. Я даже не мастурбировал до этого ни разу, но теперь Фрэнк мастурбировал меня, и тело мое отзывалось на его манипуляции. Скоро я кончил, а Фрэнк встал и ушел, даже не взглянув на меня. Брюки мои немного намокли спереди, а почему, я не знал. Первая, пришедшая мне в голову мысль: это кровь – ужаснула меня. Думаю, я просидел там, потрясенный, совершенно сбитый с толку, не знающий, как мне быть, около часа. Наконец, появилась и посветила мне в лицо фонариком капельдинерша. А из–за ее спины донесся голос отца: «Что ты здесь делаешь, Элли? Твоя мать, она сходит с ума от тревоги. Где мой сын? – спрашивает она.»

Он отвел меня домой, выпорол и отправил в постель. У себя в комнате я разделся и, обнаружив, что никакой крови на штанах моих нет, облегченно вздохнул. Потом тайком спустился в подвал. Там у нас стояли старые угольные печи с фронтальной загрузкой. Я открыл одну, горящую, бросил в огонь мои брюки и трусы, а после прокрался наверх, принял душ и, наконец, лег спать.

Несколько дней спустя один из моих одноклассников спросил у учителя, что означает слово «мастурбация». Учитель ответить ему не пожелал, и я сразу решил, что слово это, наверное, важное. Вернувшись в тот день домой, я отыскал его в словаре. «Ладно, – сказал я себе. – Выходит, этим со мной Фрэнк и занимался. Хорошо. Понял. Тут написано, что заболеть от этого нельзя. Никакой угрозы для жизни. Хорошая новость!».

Теперь у меня появилась новая причина, чтобы ходить в кино, и ничто, даже угроза порки, остановить меня уже не могло.

По сути дела, Фрэнк открыл мне глаза на то, что происходило вокруг меня сплошь и рядом, хоть я того и не замечал. Кинотеатры Таймс–Сквер были своего рода домами свиданий. По всему залу люди – мальчики и мальчики, мальчики и мужчины, девочки и мальчики, мужчины и женщины – занимались друг с другом сексом. Особое предпочтение отдавалось балконам, потому что на них было темно. «Кинотеатр это место, в которое люди приходят ради секса» – понял я. От этого открытия меня охватило возбуждение, странное и сильное. Пока на большом экране Бад Эбботт отшлепывал Лу Костелло, зрители шлепали в зале друг об друга своими телами.

При следующем посещении кинотеатра я сидел, немного ссутулясь, и ждал, когда кто–нибудь ко мне подойдет. Ждать пришлось недолго. Подошел мужчина в дождевике. Он снял дождевик, сел рядом со мной, положил дождевик себе на колени. Потом сдвинул его так, чтобы накрыть им мой пах, сунул под дождевик руку и начал ощупывать меня. Открытие номер два: по всему залу сидело множество мужчин с дождевиками. Они отыскивали, посвечивая фонариками, мальчика или девушку, и занимались под прикрытием дождевиков сексом самого разного рода. Передо мной открылся новый мир, и я уподобился вошедшему в поговорку мальчишке в магазине для взрослых. Я хотел всего, что в нем можно получить. И впервые в жизни ощутил себя желанным.

Вышло так, что этот первый мой «дождевик» и я стали встречаться регулярно. Каждую пятницу, в семь тридцать вечера, я приходил в кинотеатр и занимал мое постоянное место. Вскоре рядом со мной усаживался он, бросал, не глядя на меня, дождевик поверх моих колен, и приступал к исполнению уже привычной процедуры. Так все и продолжалось пару месяцев. Однако в один из вечеров его опередил чернокожий мужчина, тоже принявшийся ласкать меня. Затем объявился мой запоздавший постоянный поклонник и вместо того, чтобы отступить, затеял с чернокожим драку. Драка происходила в проходе и вскоре мой постоянный клиент вытащил из кармана нож, а чернокожий сбежал.

Как тут было не прийти в восторг? И я вообразить не мог, что меня пожелают сразу двое, – и уж тем более, что они из–за меня подерутся. Такого внимания я еще ни разу в жизни не удостаивался. Ну, а кроме того – прикосновения. Люди касались меня потому, что желали получить удовольствие. И, намеренно или нет, доставляли несомненное удовольствие мне. До того времени жизнь давала мне опыт прямо противоположный. У нас дома каждое прикосновение ко мне было связано с болью. Впрочем, как я вскоре узнал, боль тоже может доставлять удовольствие.

Позже, уже подростком, я перебрался в другие кинотеатры. Одной ночью в «Риальто», также на Сорок второй улице, рядом со мной сел высокий мужчина в добротном костюме – человек, которого мама наверняка назвала бы «приятным джентльменом». Он расстегнул на моих брюках молнию и начал тискать мой пенис – пока тот не отвердел. А затем принялся скрести его ногтями, и вскоре я почувствовал, что пах мой намокает от крови. Все это время я сидел и молчал, точно камень, сознавая, что боль лишь обостряет мое наслаждение. Этот человек тоже стал моим постоянным «клиентом». Я появлялся в «Риальто» около полуночи, и ждал господина в хорошем костюме. Временами кто–то мог и заметить, чем он со мной занимается, но это лишь делало то, что я переживал, более волнующим.