Страница 9 из 48
«Джентльмен» мой уходил, а я оставался на месте, дрожа и пытаясь прийти в себя. Понять хоть что–нибудь из того, что со мной происходило, я не мог. Все сводилось к инстинкту и спонтанности. Однако происходившее определило новое направление моих исследований в области секса: я искал по кинотеатрам педофилов с садистскими наклонностями – и, разумеется, находил. То был мой тайный мир, мир моих тайных наслаждений. Если бы я задумался над всем этим, то, наверное, мог бы сказать, что приключения в кинотеатрах играли роль компенсации за весь тот гнев, всю боль и все мучения, какие мне приходилось сносить дома и в иешиве.
Прошло недолгое время, и я начал сам напрашиваться на жесткий секс. Когда «дождевик» в очередной раз сел рядом со мной, я вытащил из брюк ремень и обмотал им свои запястья. Мой поклонник тут же сообразил, что к чему и расходился не на шутку.
Я уже знал к тому времени, что мое поведение вовсе не было нетипичным. В кинотеатрах существовала целая культура садомазохизма. В одну из ночей моим соседом оказался мужчина в ковбойской одежде. После начального раунда эротической игры он вытащил из кармана веревку, стянул ею мои гениталии, а после начал подпаливать мне руку зажигалкой. Мне то и дело попадались люди с наручниками, зажигалками, даже с ножами.
Иногда я влипал в истории довольно опасные. Как–то ночью, посреди особенно безлюдного зала, мужчина в военной форме связал меня и пригрозил убить. Такого ужаса я никогда еще не испытывал. Я не сомневался, что живым из кинотеатра не выйду, однако притворился пьяным, одурманенным, не способным ни на что реагировать – и ему эта игра надоела. Был еще случай, когда мальчик–подросток заметил, как какой–то мужчина мастурбирует меня. Когда мужчина ушел, подросток подсел ко мне, вытащил нож и потребовал все мои деньги. Я отдал ему бумажник, в котором лежал один–единственный доллар. Откуда ему было знать, что деньги я всегда держу в носке? Нужда чему только не научит.
Да, время от времени я испытывал страх. Однако когда ты юн и отчаянно нуждаешься в физическом наслаждении, опасности кажутся тебе незначительными, ты думаешь, что от них легко уклониться. Сейчас, оглядываясь на ту пору моей жизни, я понимаю, насколько полным и беспредельным было мое одиночество, и какой одолевал меня голод по физическому контакту – какому угодно.
Как и любой другой человек, представления о любви я получил в родном доме. И по моему опыту, «любовь» была ничем иным, как манипуляциями и насилием. И то, и другое подслащивалось претензией на семейную жизнь и заботу. А ведь, на деле, никто в нашей семье не использовал слово «любовь» применительно к кому–либо из ее членов. Мы «любили» шоколад, «любили» наш телевизор. Но никогда не говорили, что любим друг друга, да и никто из нас настоящей любви к себе не испытывал. И мой ранний сексуальный опыт был примерно таким же. Удовольствие, которое я получал от возбуждения, от прикосновений, оргазма, было весьма и весьма реальным, однако источником его оказывались чужие мне люди, а нередко и та или иная форма навязчивого приставания. Но, поскольку с любовью я был не знаком, то и чего ожидать от секса, тоже не знал. Родители ни о той, ни о другом никогда со мной не разговаривали. В конечном счете, весь мой опыт по части секса сводился к унижению, как и опыт по части любви.
Вот так я, Эллиот Тайбер, пристрастился к сексу с мужчинами, однако поначалу никакого значения этому не придавал. Я считал такой секс само собой разумеющимся. И только позже, когда я занялся им с человеком, который мне по–настоящему нравился, истинная моя природа, наконец, заявила о себе.
Это произошло в то лето, когда мне исполнилось шестнадцать, незадолго до моего поступления в колледж. Как–то раз я отправился на расположенный в Куинсе пляж Риис. Раздевшись до плавок и расстелив одеяло, я улегся на него, чтобы позагорать. Через некоторое время кто–то расстелил рядом со мной свое одеяло и тоже лег. Я заметил, что это красивый юноша моих лет, и быстро отвернулся, сделав вид, что он мне не интересен. Однако вскоре почувствовал, как его ладонь заползла под мою и пальцы переплелись с моими. Удивленный, я обернулся к моему соседу, улыбнулся. Он улыбнулся в ответ и сказал, что его зовут Барри.
– Эллиот, – ответил я. – Друзья зовут меня Элли.
Первой моей мыслью было, как и всегда: «Чем я мог заинтересовать такого красивого парня?» Однако, я его заинтересовал, это было ясно. Мы с ним проговорили пару часов о кино и школе. Пальцы его поглаживали и поглаживали мою зарывшуюся в песок ладонь. Все это было для меня новым и волнующим – первая любовь. В конце концов, я предложил ему поехать ко мне. Родители и сестры были в отъезде, я знал, что весь дом находится в моем распоряжении. Ни один юноша в гости ко мне никогда еще не приходил, и теперь я испытывал волнение почти нестерпимое.
Едва отперев дверь дома, я почувствовал, как лицо мое заливает краска стыда. Почти вся наша мебель была получена от Армии Спасения – хлам, от которого отказались даже благотворительные организации, и который мы получили почти даром, что мгновенно бросалось в глаза. Единственной обставленной одинаковой мебелью комнатой была спальня моей сестры Голди, в нее я сразу же Барри и отвел.
Барри был первым в моей жизни мужчиной, которого я поцеловал. Собственно, он был первым, с кем я испытал все то, что связано с понятием «предаваться любви». Мы целовались, занимались сексом, рассказывали друг другу о себе. Я сказал, что хочу стать художником и буду поступать в Хантер, хотя и предпочел бы Бруклин–колледж. Барри собирался уехать в колледж, находившийся на севере штата Нью–Йорк. Мне казалось вполне возможным, что мы с ним станем друзьями, будем встречаться. Одно уже это было для меня новостью – секс с человеком, которого я по–настоящему разглядел, с которым разговаривал.
Остаток дня и всю ночь мы провели, беседуя и любя друг друга. В разговорах Барри то и дело прибегал к слову «гей», в особенности, когда говорил о себе. Я никогда прежде не пользовался этим словом. Даже при том, что я знал секс только с мужчинами, я не считал себя гомосексуалистом, отчасти потому, что никакой эмоциональной связи между мной и моими партнерами никогда не возникало. К тому же, секс был тем, что мне приходилось скрывать, даже от себя самого. Я предавался ему в темных кинотеатрах, с совершенно чужими мне людьми. Да в большинстве случаев мне и не хотелось заводить какие бы то ни было отношения с этими чужаками.
Барри же никем иным, как только гомосексуалистом, себя не считал. Более того, он стремился к прочным отношениям. Он и сам связывал секс с такими отношениями, и меня убедил в том, что связь между ними существует. Он открыл мне глаза на мою потребность в близости с людьми, в особенности с гомосексуалистами. И все это помогло мне сделать еще одно важное открытие: я – гей.
Собственно говоря, это было более чем очевидным, однако до того момента я об особенностях моей человеческой природы ничего не ведал. Теперь же я не только понял про себя самого нечто фундаментальное – нечто, присутствовавшее во мне всегда, – но и узнал, как это называется. Я – гомосексуалист. Гей. Передо мной словно открылась вдруг гигантская дверь, о наличии которой я даже не знал, дверь, ведущая в другое, совершенно новое для меня крыло моего дома. Я, быть может, и питал смутные подозрения насчет того, что оно существует, но никогда прежде по–настоящему о нем не задумывался.
На самом–то деле, не столь уж многое это и изменило. Я остался тем, кем был. Однако, оглядываясь назад, я понимаю, что, возможно, мне открылся тогда проблеск новой жизни – нового наслаждения, порожденного знанием, что я не совершенно одинок.
Когда мы проснулись следующим утром, Барри сказал:
– Может, позвонишь моему другу Харви и пригласишь его к нам? Он пишет пьесы. Тебе он понравится.
Когда он пришел, Барри принимал душ, поэтому я провел Гарви в гостиную, где оба мы уселись на диван. Мы едва–едва успели обменяться парой слов, как вдруг Гарви потянулся ко мне, обнял одной рукой и поцеловал в губы. А следом мы придвинулись поближе друг к другу обнялись и стали целоваться еще более страстно. Всего за два дня меня целовал уже второй человек – это было своего рода потрясением. Двое красивых мужчин сочли меня привлекательным, им захотелось целовать меня. И хотя я едва верил в происходящее, я не мог отрицать что это чувство – меня хотят! – доставляло мне огромное наслаждение.