Оптимисты

Он боялся, что вынудит ее лгать, боялся увидеть на свежем со сна лице страх или стыд. Или триумф. Или презрение. К рассвету он сумел наконец встряхнуться: положил нож на полку, выудил из спальни свои вещи, оделся и пошел в гостиницу. Ступая по блестящим от воды, свежевымытым тротуарам, он пытался понять, зачем она пошла на такой риск; хотелось надеяться, что хотя бы немного причиной этому был он сам.

Переваривая новости, размышляя над услышанным, Сильвермен хмыкал неразборчиво. Раздражение его прошло. Обдумывая, он бормотал, и на голову Клема с кончика парящей в двадцати тысячах миль над ним спутниковой антенны падали, как капли с лесной ветки после дождя, слова — Надежда, Искренность, Сближение, Красота. Потом, со спазмой в горле, вырвалась фраза:

— Ну почему люди никак не могут принять друг друга!

— Как поживает Шелли-Анн? — спросил Клем.

— Шелли-Анн?

Сильвермен сообщил, что, по словам жены, во время звонка Клем был абсолютно не в себе. «Очень здорово на бровях», — сказала она. Пришлось признаться, что он действительно даже не помнит, о чем они разговаривали, однако помнит, что она ему понравилась.

— Мне тоже, — сказал Сильвермен. — Я не сдаюсь. Мне еще здесь нужно кое-что доделать, а потом…

— Ты — про людей на вокзале? Что с ними сталось?

— Они уже выбрались на поверхность. У всех дела будут рассматриваться через пару недель, и решение ожидается положительное. Мальчик получает медицинскую помощь, бесплатно. Я понемножку учу их английскому и знакомлю с достопримечательностями моей родины.

— Ниагарой?

— Да, мы уже ездили на водопад, они чуть с ума не сошли от удовольствия. А сейчас ты будешь смеяться — я решил открыть здесь офис, присмотрел уже домик в Капустном Городе [59]. Собираюсь назвать его в честь Мэгги Петерсон, что ты об этом думаешь?

Клем сказал, что одобряет.

— Не очень я размахнулся?

— Думаю, в самый раз.

— Уже есть заинтересованные лица. Мы даже финансирование получим.

— Я очень рад.

— Давай теперь покончим с прошлым, ладно? Хорошо, что ты попытался что-то сделать в бельгийских джунглях, но давай оставим продолжение трибуналу.

— Я так и собираюсь.

— Все кончено, Клем.

— Я знаю.

— Тогда стряхни пыль с объектива!

— Стряхну.

— В мире еще столько дел. Я именно это понял.

— Точно.

— Для нас то — кончено.

— Я знаю.

— Кончено.

— Кончено.

— Кончено навсегда.

В октябре Клэр вернулась в университет. «Я буду работать только несколько часов, — объясняла она в присланном Клему в середине месяца письме, — Только чтобы держаться в курсе, не терять нить, чувствовать свою полезность». Она писала, что у нее все еще случаются тяжелые дни, ночи, а главное — еще не покидает опасение, что болезнь может опять накрыть ее с головой; но она справляется, а это самое главное — не поддаваться. «Большое спасибо тебе за помощь, — писала она, — ты — такой внимательный братишка, такой верный друг. Спасибо за твою доброту, я никогда этого не забуду. Что ты собираешься делать на Рождество? Есть какие-нибудь планы?» И, торопливо, в примечании: «Финола посылает привет».

Клем опять начал слоняться по улицам. Места, где в мае и июне он бродил в безрукавке, он посещал нынче, укутанный в пальто; порой ему казалось, что кварталы за спиной превращаются в груды бетона и пыли, будто он был индусским богом разрушения. Он начал больше пить и меньше есть. В конце месяца он провалялся неделю в кровати с каким-то вирусом, от которого его тошнило в три утра, который перебрался потом в легкие и вызывал глухой, похожий на лисье тявканье кашель; никак не удавалось от него избавиться.

Из агентства позвонила Пэтси Стелбох, спросила, не может ли он отправиться в командировку.

— Все еще не разделался с семейными делами, по-прежнему есть проблемы, — ответил он.

— Уже ноябрь, порядочно времени прошло, — сказала она.

Он извинился и предложил взамен Тоби Роуза.

— Нам бы хотелось послать вас, — сказала она.

Он еще раз извинился.

— Пожалуйста, когда вы будете готовы вернуться к фотографии, позвоните, — попросила она.

Рэй и Фрэнки переехали в Поплар. Они послали Клему ксерокопированную фотографию дома с карандашной обводкой своей квартиры, ничем не отличающейся от идентичных жилищ сверху и снизу. На обороте было приглашение на устраиваемое в декабре новоселье, оно заканчивалось жизнерадостным, написанным печатными буквами напоминанием для гостей прихватить продукты и спиртное.

Позвонил отец и сказал, что умер Саймон Трулав. Ему было девяносто четыре года. Ровесник века! В Первую мировую войну он сражался при Амьене, а во Вторую был добровольцем-пожарным. Также он выступал независимым кандидатом в нескольких национальных выборных кампаниях и, хотя ни разу не победил, принципам своим не изменил.

— Весьма упорядоченная жизнь, — сказал отец. — И порядочная, если задуматься. Полагаю, сожалеть в ней ни о чем не приходится.

К концу первой недели декабря у Клема кончились деньги. Тактика банка, одолжившего ему к тому времени значительную сумму, изменилась — вместо вежливых настойчивых писем его стали одолевать постоянными звонками. Он продал «Лейку» («Замечательный аппарат, — сказали в магазине, — приятно такой держать в руках»), получил за нее полторы тысячи наличными, отнес пятьсот в банк, а остальные положил в ящик кухонного стола. Вслед за этим Клем начал подыскивать квартиру подешевле. Через три дня нашлось местечко на Харроу-роуд, в получасе ходьбы от его теперешнего жилья. Район напомнил ему городки, где приходилось бывать во время командировок. Дома рабочего класса, крошечные полупустые магазинчики, заброшенные, сожженные машины; уцелев во время бомбежек прошлой войны, это место впоследствии было целиком приспособлено для нужд городского транспорта, по рассекающей его магистрали часто проносились автомобили аварийных служб. В кафе, демонстрируя остатки латинского величия, сидели португальские мужчины и, прихлебывая из маленьких чашечек кофе, смотрели программы по спутниковому каналу. Новый домовладелец Клема тоже был португальцем, его звали Леонардо. На все обнаруженные в квартире неисправности он смотрел так, словно они появились секунду назад; потом вытащил из кармана отвертку и начал приводить в порядок все, что мог. Огрызком карандаша он набросал список.

— О голубях не беспокойтесь, — сказал он, — я их отравлю.

Рэю и Фрэнки Клем послал записку, извинившись, что не сможет прийти на новоселье. Через несколько дней он написал открытку Клэр (снегирь с веточкой омелы в клюве), в которой сообщал, что, скорее всего, на Рождество будет за границей. В ответной открытке («Византийская мадонна», работа неизвестного художника) она сожалела, что он не сможет приехать, но — что поделать, дела. Возможно, она тоже поедет за границу — в Ирландию или в один из итальянских городков на холмах, о которых он читал ей в Колкомбе.

Двадцать второго числа в Брюсселе арестовали бургомистра. Клем услышал об этом по радио, в ранних вечерних новостях. Представитель бельгийского правительства сказала, что решение будет принимать суд, но лично она не предвидит никаких проблем с экстрадицией. До начала слушания в новом году Рузиндану будут содержать под стражей. Бельгия строго следует принципам международного права, и лицам, обвиняемым в преступлениях против человечества, не удастся уйти от ответственности, спрятавшись на ее территории. Адвокат Рузинданы заявил, что Рузиндану, несомненно, перепутали с другим человеком. Его клиент оказался жертвой злобных наговоров. Он невиновен, и к тому же болен, и хочет лишь одного: чтобы его оставили спокойно жить в кругу семьи.

Канун Рождества выдался холодным и ясным. Клем сидел и пил в пабе напротив церкви. Старик священник забежал выпить виски с горячей водой, потом пошел через дорогу служить полунощную. Клем поплелся домой, поискал на кухне алкоголь, нашел бутылку с остатками темного рома и проснулся на рассвете рождественским утром на ковре; рядом стоял нетронутый стакан рома. За праздник он уложил вещи, а второго января нанял машину и за два раза перевез все на Харроу-роуд, втащил картонные коробки по лестнице и оставил их в новой гостиной. Нижнего соседа звали Мехмет. Он помог Клему внести книжные полки, разобранный стол, матрац. До трех утра Клем распаковывал ящики, потом, лежа на несобранной кровати, прислушивался к шуму ночных автобусов, полицейских машин и непрекращающемуся всю ночь воркованию голубей. Он слышал, как Мехмет ушел из дома еще затемно. Потом он заснул и проснулся около полудня; от резкого пробуждения показалось, что дом опрокидывается на бок, проваливается в уплывающую вниз черную полосу.

59

Капустный Город— район Торонто (крупнейший по площади сохранившейся викторианской застройки во всей Северной Америке); прозвание получил в середине XIX в., когда там селились ирландские эмигранты — настолько бедные, что будто бы выращивали в садиках перед домом капусту.