Оптимисты

— Еще раз, для ясности, — произнес он, — вы говорите, что изнасиловали испанскую девушку?

— Да, — сказал Клем, — а разве вы не должны были это записать?

— Луису де Кастро.

— Так ее зовут?

Келли кивнул.

— Двадцать пятого июня в двадцать три пятьдесят с мобильного телефона был произведен аварийный звонок в полицию, девять-девять-девять. С ее мобильного телефона. Мужчина заявил о нападении на девушку. Он дал адрес — Портобелло-роуд, но не назвал своего имени. Вам известно, кто звонил?

— Нет.

— Вы уверены?

— Да.

С молодым полицейским по одну сторону и Келли — по другую Клем прошел через приемную, затем, через защитную дверь, — в дальний конец участка. Женщина-сержант, с которой Клем разговаривал раньше, взяла его под стражу. Он выложил на стол содержимое карманов, потом расписался на бланке, потом на другом — о том, что не нуждается в юристе. Келли ушел. Сержант и констебль провели Клема в камеру. В ней сильно пахло хлоркой. Он сел на кровать. Дверь со стуком захлопнулась. Он лег. В соседней камере другой заключенный невнятно тянул песню, его бормотание порой переходило в пронзительный речитатив, потом постепенно смолкло. Клем пожалел, что у него отобрали сигареты и зажигалку. Он закрыл глаза, потом опять открыл и, прищурившись, стал смотреть на вмонтированную в потолок защищенную металлической сеткой лампу.

Часа через три замок на двери щелкнул. В камеру с папкой под мышкой вошел Келли. Клем поднялся.

— Луиса де Кастро уехала обратно в Испанию, — сказал следователь, — Если точнее — в город Бургос.

Клем кивнул. Бургос. На секунду в его воображении появился этот городок — плод его воображения — со строгими церквями и залитыми ослепительным солнцем маленькими площадями.

— В июле, — продолжал Келли, — она училась на языковых курсах. В институте Чарльза Диккенса или какой-то подобной херовине. В общем, как-то ночью они перепили сангрии и она подралась со своим дружком Карлосом, а поскольку характеры у них поэкспрессивнее и пошумнее наших, страсти накалились. Улавливаете, к чему я?

— Да, — сказал Клем.

— Никакого изнасилования не было, — сказал Келли, — была ужасно смущенная испанская девчонка с раскалывающейся с похмелья головой. Но изнасилования не было. — Он помолчал, потом сказал: — Подите сюда.

Клем подошел. Прислонив его спиной к стене камеры, Келли оперся на локоть рядом с его лицом.

— Вы не изнасиловали Луису де Кастро, — сказал он тихо, — никто ее не насиловал. Вы меня ввели в заблуждение, Клемент. Морочили мне все это время мозги. А поэтому мне теперь нужно решить, предъявлять ли вам обвинение в том, что вы заставили полицию зря потратить время, хотя, предъяви я вам обвинение, я потеряю с вами еще больше времени, а его у меня, честно говоря, и так нет.

Отойдя от Клема, он секунд пятнадцать-двадцать нахмурившись стоял, уставившись в верхний угол.

— Слезы, — опять обернувшись к узнику, проговорил он. — О ком это, интересно? Вряд ли о Луисе де Кастро, она в них не нуждается. О себе? Обо мне? — Он покачал головой, — Я вас, Клемент, понимаю лучше, чем вам кажется. Вы — из породы спасителей человечества, из тех, что постоянно размышляют о бездне морального падения. Вина лежит на всех, потому что все связаны воедино. Печать Каина на каждом челе. Исповедавшись в преступлении, вы чувствуете облегчение, что — не так? Как чирей прорвало, верно? Может, вас это удивит, Клемент, но я тоже думал об этом. Я тут такого насмотрелся… Настоящие насильники, убийцы. Люди, совершающие над другими людьми ужасные, отвратительные злодеяния. Возвращаюсь вечером домой, бреюсь, гляжу на отражение в зеркале и думаю: что это за человек, такой же или все-таки другой? Но потом я провел черту. Сплю теперь, как младенец. Просыпаюсь, иду на работу. Приношу пользу. Вот вы, Клемент, чем занимаетесь?

— Фотографией.

— Фотограф, значит?

— Да.

— Хороший?

— Был хороший.

Следователь кивнул.

— Если я вас здесь еще раз увижу, обещаю неприятности. Если будете искать неприятностей, обязательно на них нарветесь. Поняли?

Он повернулся и вышел из камеры. Женщина-сержант провела Клема обратно вверх по лестнице. Она выдала ему пакет с вещами, объявила, что он освобождается, и сунула в руки открытку с телефонными номерами службы социальной помощи. Расписавшись в получении вещей, он прошел за сержантом через приемную к выходу из участка. Все еще шел снег. Он видел, как снежинки кружатся в дымчатых ореолах уличных фонарей. Клем застегнул пальто, поднял воротник. На улице в такую ночь почти никого не было. Он миновал станцию метро, эстакаду, церковь. Проходя рядом с запечатанным металлическими щитами домом, где некогда обитали наркоманы, он неожиданно почувствовал, что не в силах идти дальше, и остановился. Ухватившись за перила, он, шатаясь, добрался по дорожке до входа и уселся на ступеньки, опершись спиной о стальную дверь. С нескольких попыток удалось раскурить сигарету. Снег пошел гуще, но тише, крупные снежинки мягко касались щек. Клем судорожно вздохнул; опять полились слезы: теплые, липкие, соленые, они стекали по крыльям носа. Он и сейчас не смог бы ответить следователю, о ком он плачет. «О себе, — думал он, — наверное, только о себе». Вытерев глаза, он глубоко, всеми легкими вдохнул металлический холод ночного воздуха. Казалось, что-то изошло из него, осталось трезвое, ясное чувство. Он сидел, закинув голову, и снежинки падали на закрытые глаза, губы, в открытый рот. Измученный за последние месяцы бесплодными мыслями мозг напоминал обширный зал, в который наконец добрался луч света — чистого, снежно-белого света. Он — не преступник. Не святой. Невозможно найти прибежище в крайностях с их простотой объяснений. И хотя смысл резни в Н*** оставался неясным, как черное пятно на фоне ослепительного, заливающего все вокруг, невыносимого для глаз света, ему казалось, он достиг точки, из которой можно начать двигаться, опираясь на едва ощутимую веру в себя и едва уцелевшую, упрямо живучую веру в других.

Растерев окоченевшие пальцы, он вытащил из бумажника три слайда — с Одеттой, бургомистром и классной стеной — и легонько, словно вклеивая на белую альбомную страницу, вдавил их в снег между ботинок. Через минуту их едва было видно, еще через минуту они были полностью погребены под снегом. Он поднялся, отряхнул снег с пальто. Завтра в утренних газетах появятся статьи о снегопаде, занесенных дорогах; на рассвете Лондон предстанет необычно нарядным. Прищурив глаза от летящих навстречу снежинок, Клем вышел из ворот, пересек железнодорожный мост, пересек канал, повернул у кладбищенской стены и, склоняясь под порывами ветра, яростно швыряющего в лицо снег и заглушающего звук шагов, продолжал идти, оставляя за собой след, извилистый, как след подранка, как ускользающей от охотника дичи.