Гений

– Теперь напиши свое имя.

Виктор пишет.

– Отлично.

Доктор Уорт тянет листок к себе.

– Вот тут ошибка. Смотри! Видишь? Надо писать не «друк», а «друг». Дай на секунду карандаш, я поправлю. Запомнил?

Виктор кивает.

– Отлично. Теперь нужно написать адрес на конверте.

Потом доктор Уорт лижет марку. Приклеивает ее к конверту.

– Ну вот, видишь? Теперь его надо опустить в почтовый ящик. Получается, ты написал письмо. Давай подождем, ответит ли она тебе.

И она отвечает. Много месяцев спустя от нее приходит письмо. Очень короткое. Доктор Уорт зовет Виктора в свой кабинет и протягивает ему конверт.

«Дорогой Виктор», – тихонько бормочет Виктор.

– Прочти его вслух, пожалуйста. Погромче.

– Дорогой Виктор! – читает Виктор. – Я так рада была получить от тебя весточку. Я часто о тебе вспоминаю. В доме я больше не живу, поэтому твое письмо не сразу до меня добралось. Мне его переслали. Теперь у меня новый дом. Адрес я написала наверху страницы. И еще у меня новая работа. Я работаю у доктора Фетчетта. Ты его помнишь? Он шлет тебе наилучшие пожелания. Он тоже часто о тебе вспоминает. С любовью, Нэнси.

В круглых скобочках подпись: «Миссис Грин».

Доктор Уорт очень доволен.

– Какое милое письмо. Теперь у нас есть ее правильный адрес, и ты сможешь писать ей сколько захочешь. Ну, что мы напишем?

На этот раз он разрешает Виктору лизнуть марку. Вкус у нее какой-то чудной.

Глава двадцать первая

Наш рейс в Бостон задержали на несколько часов, и в Кембридж мы попали только к одиннадцати вечера. Взяли такси и поехали в гостиницу, в которой всегда останавливался Тони Векслер, когда приезжал, чтобы исправить все то, что я натворил. Я заплатил за обе комнаты. В портфеле у меня были распечатанная на обычном листке бумаги фотография Виктора и CD-ROM с отсканированным снимком. С того момента, как мы нашли снимок, я все больше молчал, и вид у меня, наверное, был не самый веселый. Во всяком случае, в лифте Саманта обняла меня за плечи.

– Наверное, у меня сахар в крови понизился, – сказал я.

– Давай поужинаем.

Я посмотрел на нее.

Саманта пожала плечами:

– Ничего, для такого случая я сделаю исключение.

Я слабо улыбнулся.

– Пожалуй, я лучше в номер еду закажу.

– Позвони мне, если передумаешь.

В номере я разделся до трусов и заказал по телефону сэндвич с тунцом, но съесть его не смог. Я выставил поднос за дверь и лег на кровать. Глядя на темный экран телевизора, я все ждал, что сейчас он загорится и появится лицо Виктора. Нет, в духов я не очень верю, но я и правда считал, что он хотя бы как-то попробует со мной связаться. Ну ладно, ну пусть не в телевизоре появится. Пусть хотя бы в стену постучит морзянкой или лампой помигает. Я ждал и ждал, а он так и не пришел. Глаза у меня стали сами собой закрываться, и я уже почти заснул, когда раздался тихий стук в дверь.

Я встал, надел штаны и рубашку и выглянул в щелочку. Саманта извинилась за то, что побеспокоила меня.

– Ничего-ничего, я просто немного вздремнул. Входи.

Я отступил на шаг, пропуская ее в номер. Но она так и застыла на пороге. Посмотрела на меня, потом на нетронутый сэндвич.

– Есть не хотелось, – сказал я.

Она кивнула, глядя в пол. Тут я сообразил, что не застегнул рубашку. Пришлось запахнуться.

– Прошу.

Поколебавшись, она все-таки вошла и устроилась в кресле, глядя на зеленый купол Элиот-Хаус. [43]Я встал рядом, и некоторое время мы молча любовались тем, как луна подмигивает нам из-за бегущих по небу облаков.

– Ты видела, какие у него руки? – спросил я.

Она не ответила.

– Как у цыпленка. Видела?

– Видела.

– Трудно представить, что он кого-нибудь мог этими лапками задушить.

– Это ж дети.

Я промолчал.

– Тяжело тебе, наверное, – сказала она.

Я кивнул.

Мы еще полюбовались на небо.

– Спасибо, – сказала она.

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Ну, там, в самолете.

– Не за что.

– Ты небось боялся, что я тебя стукну.

– Ничего, пережил бы как-нибудь.

Мы еще помолчали.

– Прости, что я так себя с тобой вела.

– Ничего, все нормально.

Она приподняла бровь.

– Ну может, не все, но почти все, – сказал я.

Саманта улыбнулась.

– Успокойся, все хорошо.

– Терпеть не могу так себя вести. Раньше я всегда умела держать себя в руках. – Она запнулась. – Знаешь, я по тебе скучала, когда уезжала на праздники.

– И я по тебе.

Мы помолчали.

– Подожди еще немного. Ничего, что я это говорю? – спросила она.

– Ничего.

– Нет, не ничего. Нельзя вот так подвешивать человека в воздухе.

– Ничего страшного, Саманта.

– Зови меня Сэм, ладно?

– Хорошо.

– Папа всегда называл меня Сэмми.

– Я тоже могу тебя так звать, если хочешь.

– Давай просто Сэм.

Она ушла, и я снова завалился в кровать. Включил новости. Замелькали лица Буша, Чейни и Райс. Вспомнилась новогодняя вечеринка у Мэрилин. Стало тошно, и я переключился на платный канал.

Зазвонил телефон на столе. Я выключил звук.

– А я думал, ты спать пошла.

– Не разбудила? Скажи, что не разбудила, а то я расстроюсь.

– Я не спал.

Она помолчала.

– Можно, я к тебе обратно приду?

Теперь она была совсем другой. Саманта смотрела мне в глаза, и только тут я понял, что в первый раз она этого не делала. И двигалась теперь раскованней. Может, из-за огромной гостиничной кровати? Или просто мы уже успели друг друга немного узнать и представляли себе, чего хотим? А может, в этот раз она была другой, потому что хотела почувствовать что-то, а не забыться.

Засыпая, Саманта сказала:

– Извини, что ты из-за меня заплатил за обе комнаты.

Я проснулся в четыре утра, словно по звонку. Сэм спала, свесив руку с кровати и зажав одеяло между ног. Я тихонько сел и стал смотреть, как изменяется ее тень. Потом принял душ, оделся и пошел бродить по набережной реки Чарльз.

Между грязными льдинами зимой видна черная грязная вода. По Мемориал-драйв проехало, хрустя шинами по снегу, такси. Я остановился у причала, застегнул куртку и немного потаращился на мигающую вывеску. Вот всегда я любил Бостон. Мне нравится и его высокомерие, и его склонность к анархии. Эта смесь пуританства и декаданса и есть основа успешного воспитания американской элиты.

Я прошелся по Плимтон-стрит, дошел до горбатого театра комедии, потом повернул к рыбному рынку и оказался рядом с «Флаем», мужским клубом для старшекурсников. Внутри играла музыка. Я не общался ни с кем из своих однокашников и взносов за членство в клубах тоже, конечно, не платил. И все-таки решил постучать. Мне долго не открывали, и я уже собрался уходить, когда дверь внезапно распахнулась. На пороге стоял высокий молодой человек, симпатичный, растрепанный и светловолосый. Он казался совсем ребенком. Да он и был ребенком. Мальчик оглядел меня с ног до головы.

– Чем могу помочь?

– Я раньше был членом этого клуба.

По-моему, он мне не поверил.

– Можно я войду?

– Э-э-э… – Он посмотрел на часы.

– Дэнни! – раздался девичий голос.

– Иду, – крикнул мальчик.

– Ничего, – сказал я. – Я все понимаю.

– Прости, старик.

Я повернулся, и дверь за моей спиной захлопнулась. Слева был огороженный забором дворик. Тут мы всегда праздновали приход весны. Наверное, его и сейчас так же отмечают. Жизнь продолжается.

Я дошел до главных ворот Лоуэлл-Хаус. Здесь я провел последние свои два года в Гарварде. Вот не помню, сколько же я не дотянул до диплома? Интересно, они меня обратно примут? Я так и видел, как топчусь в очереди на регистрацию, потом тащу матрас на третий этаж, накладываю себе на тарелку фасоль в обеденном зале, играю в бейсбол на стадионе. А этот белобрысый парнишка будет моим товарищем. И даст мне в глаз за то, что я к нему ворвался. Мы будем вместе шататься по злачным местам и курить дурь. Я засмеялся и с трудом разогнул свою тридцатидвухлетнюю спину.

43

Элиот-Хаус – одно из семи первых зданий Гарварда (и один из двенадцати нынешних), в котором проживали и проживают самые богатые студенты университета.