Таинственный пасьянс

Мне было трудно заснуть в мини-отеле "Бараделло", когда я дочитал до конца книжку-коврижку. Отель как будто перестал уже быть "мини". И отель "Бараделло", и город Комо оказались вдруг внутри чего-то, что было бесконечно большим.

Что касается Джокера, то я не ошибся. Карлик на бензоколонке оказался тем самым пронырой, что некогда скрылся среди пакгаузов в Марселе. И с тех пор слоняется по всему свету. По временам он показывался пекарям в Дорфе, а вообще-то бродил, где ему вздумается, и нигде не находил покоя. Сегодня он мог появиться в одном городе, а завтра — в другом. Его истинное "я" скрывал только тонкий костюм, надетый на лиловый клоунский наряд со звенящими бубенчиками. В том наряде он не мог бы бродить незамеченным по обычным городам-спутникам. А если бы он долго жил на одном месте, люди стали бы удивляться, что он не меняется в течение десяти, двадцати или ста лет.

Из рассказа о загадочном острове я помнил, что Джокер бегал, плавал и не уставал, как мы, обычные люди. Теперь-то я понял, что он следовал за нами с папашей с того самого дня, когда мы первый раз увидали его на границе Швейцарии. Но там он вполне мог воспользоваться и поездом.

Я был уверен, что Джокер резвился в большом пасьянсе жизни после того, как сбежал из малого пасьянса на загадочном острове. К там и тут у него была важная задача: и большим и маленьким карликам следовало время от времени напоминать, что, хоть они и живые создания, они слишком мало знают о самих себе.

Один год он проводил на Аляске или на Кавказе, другой — в Африке или на Тибете. Одну неделю он появлялся в порту Марселя, а на следующей уже бегал по площади Святого Марка в Венеции.

Итак, все карты в Игре Джокера легли на свои места. Мне было приятно видеть и сознавать, что все забытые Хансом Пекарем фразы слились в единое целое.

Одна из фраз короля тоже ускользнула от внимания Ханса Пекаря. Вот она: "Род следует за родом, но на свете живёт шут, которого не трогает зуб времени".

Мне хотелось, чтобы папашка прочитал именно эту фразу. Она могла бы служить доказательством того, что нарисованная им картина опустошений, которые наносит время, не так уж черна, как он думает. Не всё уничтожается временем. В карточной колоде есть джокер, который снуёт сквозь столетия, не теряя ни одного даже молочного зуба.

Ха-ха! Я видел в этом залог того, что изумление человека перед жизнью никогда не умрёт. Пусть это изумление и редкий дар, зато уничтожить его невозможно. Оно будет появляться снова и снова, пока существуют история и человечество, в жизнь которого джокеры могут вмешиваться. В древних Афинах был Сократ, в Арендале — мы с папашкой. Несомненно есть множество других мест и других времён, даже если нас, джокеров, не так уж и много.

Самую последнюю фразу в Игре Джокера Ханс Пекарь запомнил. Иначе и быть не могло, потому что охваченный нетерпением Король Пик повторил её три раза: "Тот, кто провидит судьбу, должен её победить".

Может быть, эта фраза в первую очередь была обращена к Джокеру, который продолжал жить столетие за столетием. Но мне казалось, что благодаря той длинной истории, которую я прочитал в книжке-коврижке, я тоже провидел судьбу. И разве нельзя сказать того же про каждого человека? Пусть наша жизнь на земле кажется слишком короткой, мы являемся частицей общей истории, которая переживёт нас. Потому что мы живём не только своей жизнью. Мы можем посещать древние места, такие как Дельфы или Афины. Можем бродить там и чувствовать атмосферу, в какой люди жили на земле до нас.

Я выглянул в окно номера, выходящее на задний дворик. Внизу была непроницаемая тьма, но в голове у меня сиял яркий свет. Мне казалось, что я увидел редкую картину истории человека. Это и был большой пасьянс. А в моём малом семейном пасьянсе не хватало одной маленькой карты.

Встретим ли мы в Дорфе дедушку? Неужели бабушка уже приехала и ждёт нас у старого пекаря?

Темнота на дворике стала понемногу синеть, когда я наконец рухнул на кровать и уснул, не раздеваясь.

ВАЛЕТ ЧЕРВЕЙ

…маленький человечек роется на заднем сиденье…

На следующий день по дороге на север мы больше не говорили о дедушке, пока мама не воскликнула, что история с пекарем в Дорфе — это предел того, что она может вытерпеть из мальчишеских выдумок.

Папашка и словом не обмолвился, что верит в пекаря в Дорфе больше, чем мама, но всё-таки защитил меня, и я весьма это оценил.

— Мы поедем домой по той же дороге, — сказал он. — А в Дорфе купим большой пакет коврижек. В худшем случае мы просто ими полакомимся. Что же касается мальчишеских выдумок, ты должна признать, что много лет была от них избавлена.

И мама замяла эту тему, одной рукой обняв папашку за плечи.

— Я не хотела никого обидеть, — сказала она.

— Полегче, всё-таки я веду машину, — буркнул папашка.

Тогда мама повернулась ко мне:

— Прости, Ханс Томас. Но мне хотелось, чтобы ты не был разочарован, если окажется, что этот пекарь знает о дедушке не больше нашего.

Таким образом праздник с коврижками откладывался до приезда в Дорф, где мы предполагали быть тем же вечером. Однако поесть нам требовалось уже сейчас. Днём папашка свернул в Беллинцону и поставил машину на боковой улочке между двумя ресторанами.

Пока мы ели спагетти и тушёную телятину, я допустил самый большой промах за всю поездку. Я начал рассказывать о книжке-коврижке.

Может, всё и случилось только потому, что я не сумел сохранить самую главную тайну…

Я рассказал, что нашёл книжку с микроскопическими буквами, которая лежала в пакете с коврижками, подаренными мне старым пекарем. Поэтому было очень кстати, что карлик на бензоколонке подарил мне лупу. Потом я в общих чертах поведал о том, что прочитал в книжке.

Впоследствии я много раз спрашивал себя, как я мог, когда мы, возвращаясь домой, уже находились в нескольких часах езды от Дорфа, оказаться настолько глупым, что нарушил торжественную клятву, данную старому пекарю. И, по-моему, нашёл ответ на это. Мне очень хотелось верить, что в маленьком альпийском селении я встретил действительно дедушку, и ещё мне очень хотелось, чтобы в это поверила мама. Но именно из-за этого всё только ещё больше усложнилось и запуталось.

Мама посмотрела на меня, потом на папашку.

— Я рада, что у тебя такая богатая фантазия, сынок, — сказала она. — Но и фантазия должна иметь известные границы.

— По-моему, что-то похожее ты рассказывал мне в ресторане на крыше в Афинах? — вмешался папашка. — Помню, я ещё позавидовал твоей фантазии. Но я согласен с мамой, что с этой книжкой-коврижкой ты немного перехватил.

Не знаю почему, но у меня потекли слёзы. Мне было уже невмоготу держать всё это про себя, и вот теперь, когда я поделился этим с родителями, они мне не поверили!

— Вот подождите, — всхлипывал я. — Подождите, пока мы вернёмся в машину. Я покажу вам эту книжку-коврижку, хотя и обещал дедушке никому её не показывать.

Конец обеда промчался со скоростью экспресса. У меня не было надежды, что папашка хотя бы на сотую долю процента допускает, что я прав.

Он положил на стол купюру в сто швейцарских франков, и мы, не дожидаясь сдачи, выбежали на улицу. Подходя к автомобилю, мы увидели, что маленький человечек роется на заднем сиденье нашего "фиата". Как ему удалось открыть дверцу машины, до сего дня остаётся загадкой.

— Эй ты! — крикнул ему папашка. — Остановись!

И помчался к машине. Но человечек, рывшийся в наших вещах, с молниеносной быстротой вынырнул из машины и тут же скрылся за углом. Мне показалось, что я услыхал звон бубенчиков.

Папашка бросился за ним, но куда там. Мы с мамой остановились у машины и ждали его не меньше получаса. Наконец он вышел из-за того же угла, куда так поспешно убежал.