Страница 47 из 81
«И хотя ты в койке, стерва, горяча, соблюдай, зараза, наказы Ильича, береги, паскуда, скважину свою, а иначе я тебя прибью…»
Понукаемый мужскими гормонами и песней веселой, Ведерников лихо вырулил через мост на Петроградскую, миновал Каменноостровский и, не докатившись до места, где угробили поэта, ушел налево на Зеленогорск. Ехать в джипе было приятно — движение на шоссе будто вымерло, из кондиционера тянуло прохладой, а за окнами проносились недорубленные остатки некогда могучих карельских лесов.
Привычный глазу ландшафт, родина-мать, одним словом.
Уже дважды Ведерников бледнел, начинал неровно дышать и, выбирая обочину поукромнее, пытался уложить пассажирку на просторное заднее сиденье.
— Ах, солнце мое, отдайся мне с криком, умираю от страсти я.
И каждый раз та не давалась, призывая к водительскому благоразумию:
— Я, милый мой, сторонница безопасного секса. Back seat fucking не для меня.
Ведерников нехотя соглашался, терпел и, приближая заветный миг, вовсю притапливал педаль газа: «Ладно, ждать недолго осталось». Так они миновали озеро Разлив, на берегу которого когда-то обретался в шалаше Ильич, проехали репинские хоромы и уже были неподалеку от Зеленогорска, когда впереди на шоссе неожиданно показались человеческие фигуры. Ведерников даже не понял, что произошло, однако его нога инстинктивно вжала в пол педаль тормоза, джип пошел юзом, и сразу же что-то мягкое глухо ударилось о его передок, защищенный массивными стальными «рогами».
— Ты что, охренел, козел? — Зоечка была непристегнута и, двигаясь в соответствии с законами физики, только чудом не погубила свою красоту о лобовое стекло. — Забыл, кого везешь, блин?
— Рот закрой. — Андрей Петрович оставил праведный гнев спутницы без внимания и, тяжело вздохнув, принялся вылезать из машины. «Съездили повеселиться, такую мать, что, бля, за непруха!»
Худшие его опасения подтвердились сразу же — неподалеку в луже крови раскинулся мужчина, и из всего увиденного больше всего Ведерникову не понравилось, что лежал тот босиком, с грязными, давно не мытыми ногами.
Носки ему, видимо, и не полагались, а вот стоптанные, войлочные ботинки «привет с кладбища» валялись рядом, и это означало только одно — хозяин их мертв. Как говорят в народе, «кеды кинул». Есть еще похожее — копытами накрылся, врезал дуба, окочурился, зажмурился, откинулся, сыграл в ящик, преставился, надел деревянный макинтош, Богу душу отдал, да всего и не упомнишь, велик и могуч русский язык!
Однако Андрею Петровичу было не до словесности: выражаясь стилем популярной сказки о папе Карло, мерещилась ему плетка и железная решетка. Налицо был пьяный водитель и жертва его преступных деяний — вон лежит с грязными пятками, остывает потихоньку. Нагрянут менты, и хана, а гуманный российский суд, которого еще и хрен дождешься, отмотает на всю катушку, дело проверенное.
Из-за кого? Из-за небритого вонючего алкаша, некстати оказавшегося на дороге. Не тянуло Ведерникова в СИЗО и на зону. Более того, он был категорически против, потому что однажды уже побывал в сих учреждениях и ничего радостного оттуда не вынес.
Недаром говорится, что все неприятности от женщин. Помнится, привело Андрея Петровича в места не столь отдаленные горячее, разделенное лишь отчасти чувство к одной из представительниц прекрасного пола. Он тогда только что пришел со службы в ВДВ, бравым сержантом с «косячком» на берете, и влюбился по уши в подавальщицу цеха номер два механической макаронной фабрики имени товарища Воровского, проживавшую на первом этаже в его подъезде. Было очень удобно, стоило только спуститься по лестнице, и вот он, предмет желаний, — губастый, грудастый, выкрашенный сверху платиновым лондаколором, а если закрыть глаза, то вообще полное впечатление, что рядом Мэрилин Монро. Скоро выяснилось, что такое впечатление было не у одного только Андрея Петровича, и, испытав все муки ревности, он выбрал тернистый путь Отелло, однако удушить свою избранницу надумал более оригинально. Угнал ассенизационную машину и, улучив момент, когда неверная ушла на фабрику, закачал через форточку в ее квартиру три тонны жидкого, еще теплого дерьма — сколько было в цистерне. А на суде, обращаясь к потерпевшей, проникновенно произнес:
— Я-то свое отсижу, а ты, сука, попробуй-ка от говна отмойся.
Пассажирка между тем вылезла из джипа и, моментально оценив ситуацию, презрительно посмотрела на водителя:
— Чего смотреть, он холодный. Хорош любоваться, надо дело делать.
Вот она, судьба. Из-за какого-то паршивого бомжа приятный вечер, а если глянуть в суть вопроса, то и светлое Зоечкино будущее заодно с норковым манто очень даже запросто могли не состояться, и пустить дело на самотек могла только полная дура. А мужики-то хваленые, мать их за ногу! Пока донимает их сухостой, наобещают с три короба — только губу раскатывай, а чуть что случится посерьезнее — все, полные штаны дерьма, да еще норовят девушку подставить ментам для дачи свидетельских показаний.
— Кантуй его в машину. — Зоечка оглянулась по сторонам и, сморщив нос от мерзкого запаха, кончиками пальцев швырнула в джип кладбищенские боты пострадавшего. — Андрюша, хватит стоять столбом, шевелись.
— Ну и шмонит же от него.
Ведерников наконец оправился от шока и, ухватив покойника за плечи, принялся грузить обмякшее тело на заднее сиденье.
— Черт, тяжелый, кабан.
— И вонючий. — Зоечка сноровисто залезла в салон и, нетерпеливо хлопнув дверью, вновь оглянулась по сторонам: — Поехали, Андрюша, поехали.
Все было спокойно — шоссе пустынно, по сторонам тихо шелестел в словнике ночной ветерок, только на асфальте жирно чернело мокрое пятно, но кто обратит внимание на подобную мелочь.
— В натуре, воняет. — Усмехнувшись побелевшими губами, Ведерников стремительно тронул машину с места и, пролетев пару километров, резко свернул направо на лесную дорогу. — Поэтому присыпать товарища надо побыстрее…
— Лопата-то хоть есть у тебя? — Зоечка со второй попытки прикурила коричнево-туберкулезную палочку «Моро» и, держа сигарету дрожащими пальцами, деланно улыбнулась: — Ты, искатель приключений на свою жопу.
Как же бывшему герою-десантнику обойтись без шанцевого инструмента? Лопата натурально имелась — малая саперная, заточенная с трех сторон до остроты бритвы и употребляемая Андреем Петровичем в качестве аргумента ближнего боя.
— Ну вот, самое то.
Остановив «тойоту», он потащил покойника к замшелому березовому пню и, распустив свой красный галстук стоимостью в пятьсот зеленых, принялся энергично рыть землю.
— Везет же некоторым, не каждого хоронят на халяву.
В лесу было хорошо — пахло прелой листвой и грибами, Вилась облачком мошкара — к теплу, а где-то неподалеку, ухал голодный филин. Острая лопата легко резала податливую почву, изредка высекая искры о мелкие камешки, затем раздались стоны подрубаемых корней, и Ведерников разогнулся, вытирая вспотевшее лицо.
— Хорош, не хватает только кремлевской стены.
Он бесцеремонно скинул труп в яму, подождал, пока Зоечка принесет из машины обувь покойного, и принялся закапывать импровизированную могилу — спи спокойно, дорогой друг, единись с природой. Накидал сверху прошлогодней листвы, затем сухих веток и, уперевшись изо всех сил, с кряхтеньем завалил на бок вместо памятника пень.
— Зоечка, толкани-ка речугу в честь покойного!
— Лучше поедем помянем его светлую память, а то комары зажрали. — Высоко подняв подол, та продемонстрировала свои загорелые округлые ляжки и медленно полезла в машину. — Фу, все еще воняет.
— Поехали, поехали, здесь уже недалеко. — Представив вкус холодненького пива, Ведерников воодушевился и, обтерев лопату мхом, бодро запрыгнул в джип. — Ух и повеселимся же!
Запустив музыку на всю катушку, он выехал на шоссе и, опустив стекло, чтобы кошмарный запах побыстрее выветрился, до пола вжал педаль газа — один хрен, менты все дрыхнут. Настроение у него существенно улучшилось — жмур зарыт так, что и с собаками не сыщешь, свидетелей нет, ну а Зоечка далеко не дура: наденет свою норковую теплуху и как миленькая будет держать язык за зубами. Ах, Андрей Петрович, Андрей Петрович, быстро же вы забыли, что все зло в этом мире от женщин!