Старый патагонский экспресс

— Только не политика, — осмелился вставить я. — Она слишком грязная.

— Это все так говорят, но они ошибаются. Я уже читала Маркса. Маркс — тоже буддист.

Она что, издевается? Я сказал:

— В Марксе не больше буддизма, чем в этой кружке пива. Но в любом случае мне казалось, что мы говорили о политике. Она предполагает совершенно противоположный образ мыслей: эгоистичный, узколобый, лживый. Она полна недомолвок и полуправды. Если буддизм и может повлиять на политику, то разве что где-нибудь в Бирме, потому что…

— Взгляните на это, — она кивнула на свои сумки с орехами. — Я не просто вегетарианка, а веганка, то есть ем только сырые продукты и отказалась даже от молока. Возможно, вы правы, когда говорите, что политики все делают неправильно. Люди вообще все делают неправильно. Они едят трупы животных. Они смакуют трупы животных.Да вот, сами посмотрите! — Она махнула рукой в сторону толстухи, все еще поедавшей батончик (или это был уже другой батончик?). — Они же убивают себя сами и даже не догадываются об этом! Они травят себя табачным дымом. В этом вагоне можно топор вешать!

— Я тоже здесь курил, — напомнил я.

— Это убивает мои глаза!

— Вы отказались от молока. И от всех молочных продуктов тоже?

— Точно.

— И даже от сыра? Сыр совсем не так плох. И вам в любом случае необходим кальций.

— Кальций я получаю из кешью, — заявила она. Я почему-то не очень в это поверил. — А молоко в любом виде превращается в слизь. Это самый богатый слизью продукт!

— Да что вы говорите!

— Раньше я изводила каждый день по упаковке бумажных платочков.

— Упаковка? Да, это много.

— И все из-за молока. От него вырабатывается слизь, — продолжала она. — Вы не поверите, как у меня текло из носа!

— Так значит, вот почему у людей течет из носа? Из-за молока?

— Да! — выпалила она.

Я честно прикинул, насколько ее слова могут быть правдивы. Так, у людей, которые пьют молоко, течет из носа. Младенцы питаются молоком. Соответственно, у детей должно течь из носа. И действительно, у детей всегда течет из носа! И все равно это казалось мне сомнительным доводом. В конце концов, из носа течет у всех людей. Кроме нее, судя по всему.

— А еще от молочных продуктов болит голова!

— Вы хотите сказать, что от молока у васболит голова?

— Точно. Вот как вчера. Моя сестра знает, что я вегетарианка. И она приготовила для меня баклажаны с пармезаном. Она же не знала, что я веганка и не ем молочное. Я как посмотрела на эти баклажаны с сыром, так сразу поняла, что мне будет от них плохо. Но она потратила на них кучу денег и стояла у плиты целый день — так что же прикажете мне делать? Самое смешное было то, что мне понравился их вкус! Черт, как же мне потом поплохело! А из носа открылась настоящая течь!

Я сообщил ей, что в своей автобиографии махатма Ганди рассуждает о том, как мясо будит в людях похоть. И тем не менее сам он женился в возрасте тринадцати лет, когда большинству американских подростков гораздо интереснее гонять мяч или читать комиксы, хотя и был вегетарианцем.

— Но ведь это же не было настоящей женитьбой! — не поверила Венди. — Это, наверное, была просто какая-то индийская церемония.

— Они обручились еще в семилетнем возрасте. Свадьба как бы закрепила деловое соглашение между семьями. Им обоим было по тринадцать лет, и он оттрахал ее на славу — хотя я не совсем уверен, что это описание подходит тому, как махатма Ганди занимался любовью.

Венди надолго задумалась. Я же решил сделать еще одну попытку. И поинтересовался, не замечала ли она у себя снижение сексуальной возбудимости с тех пор, как стала веганкой?

— Ну, у меня часто бывает бессонница, — начала она перечислять свои недомогания. — И тошнота — я имею в виду, когда меня по-настоящему рвет. И еще я часто выхожу из себя. По-моему, это из-за мяса люди такие покорные и вялые.

— Но как же насчет сексуальной тяги? Желания, похоти — не знаю, как еще ее вам описать?

— А, вы говорите о сексе? Он не должен быть жестоким! Он должен быть нежным и красивым. Это такая тихая штука.

Наверное, это если ты веган или веганка, подумал я. Бедолага все еще барахталась в тенетах своей детской морали.

— Я теперь гораздо лучше разбираюсь в своем теле… Я отлично познала свое тело… Эй, я даже могу определить, когда меняется уровень сахара у меня в крови! Я это чувствую: как он растет или понижается, вот! Когда ем те или другие продукты.

Я спросил, приходилось ли ей когда-нибудь всерьез заболеть. Она отвечала, что никогда ничем не болела. Неужели она так ни разу ничем не заразилась?

Ее ответ поверг меня в шок:

— Я вообще не верю в микробов!

Потрясающе. Но я все же уточнил:

— То есть вы хотите сказать, что не верите в существование микробов? И то, что мы видим под микроскопом, — все лишь оптический обман зрения? Какая-то пыль, царапины на стекле — что-то в этом роде?

— Я не верю, что от микробов можно заболеть. Потому что микробы — это тоже живые существа. А живые существа не могут причинять кому-то вред, вот!

— Ну да, как тараканы и блохи, — сказал я. — Такие милые дружелюбные малютки, не так ли?

— Вы болеете не из-за микробов, — стояла на своем Венди. — Вы болеете из-за неправильной пищи! Плохая пища ослабляет ваши органы, и вам становится плохо! Это ваши органы делают вас больным! Ваше сердце, ваш кишечник!

— Но почему же моим органам становится плохо?

— Плохая пища. Она их ослабляет. Если есть хорошую пищу, как я, — она похлопала по сумке с тыквенным семенем, — вы никогда не заболеете. Ведь я же никогда не болею. А если у меня течет из носа или болит горло, я не обвиняю в этом простуду!

— Не обвиняете?

— Нет, потому что я сама съела что-то не то! Значит, надо съесть что-то полезное!

Получалось, что все болезни человечества сводились к текущему носу, а о раке или, скажем, бубонной чуме можно было позабыть. Но я предпочел держать эти мысли при себе и обсудить более насущные вопросы. Например, что она собирается есть сегодня вечером?

— Вот это. Семена тыквы, кешью, миндаль. Банан. Яблоко. Немного изюма. Ломтик домашнего хлеба — подсушенного. Если съесть его свежим, он превратится в слизь.

— Это своего рода объявление войны гурманам, верно?

— Я не скрываю своих радикальных взглядов!

— Ну, я бы не называл их радикальными, — возразил я. — Скорее ограниченными, зацикленными на самом себе. Эгоцентричными, пожалуй. Самое забавное в том, что от ограниченности и эгоцентризма, целиком посвященного проблемам здоровья и чистоты, всего один шаг до откровенного фашизма. Моя диета, мой кишечник, моя личность — это все обороты из речи ультраправых. Вы и сами не замечаете, как от чистоты пищи переходите к чистоте расы.

— Ну хорошо, — она вдруг пошла на попятный. — Я готова признать, что мои взгляды консервативны. Ну и что с того?

— Прежде всего то, что, помимо вашего кишечника, есть еще необозримый мир вокруг вас. Ближний Восток. Панамский канал. Политические заключенные, которых пытают в Иране. Индусы, вымирающие от голода целыми семьями.

Моя прочувствованная тирада не произвела на нее ни малейшего впечатления — разве что упоминание об индийских семьях затронуло больную струну. Оказалось, что она вообще ненавидит семьи как таковые. Ну ничего не может с этим поделать — просто ненавидит, и все.

— А с чем ассоциируется для вас ваша семья? — спросил я.

— Грязный фургон, мать, отец. Пять или шесть детей, жующих гамбургеры. Они грязные и ужасные, и они повсюду: так и снуют туда-сюда!

— По-вашему, семьи портят вам жизнь?

— Ну… да, — сказала она.

Она проучилась в этом своем колледже в Огайо целых три года. И за все это время не прошла даже краткого курса литературы. Более того, она впервые в своей жизни ехала на поезде. Поезд ей понравился, но не очень.

Я поинтересовался, чем она хотела бы заниматься.

— Наверное, я бы хотела посвятить свою жизнь правильной пище. Учить людей, как надо питаться. Объяснять им, что они должны есть. И почему они болеют, — и тут отливающий сталью нравоучительный тон внезапно сменился плавной мечтательной речью: — Иногда, когда я смотрю на кусок сыра и вспоминаю, каков он на вкус, я знаю, что съела бы его с удовольствием. Но также я знаю, что на следующий день мне будет очень плохо оттого, что я его съела.