Череп грифона

«Сейчас я уже должен был бы показывать череп грифона Теофрасту, — подумал он, — а вместо этого снова плыву по морю. Где справедливость?»

Полемей, его жена и телохранители переночевали на борту торговой галеры. Племянник Антигона воспринял это как должное; он, без сомнения, на стоянках во время военных походов видел и худшие места, где можно было преклонить голову. Но Соклей со своего места на юте мог слышать пронзительные жалобы женщины на другом конце акатоса.

Полемей оказался куда менее властным в общении с женой, чем в общении с родосцами. С тихим смехом — очень тихим, чтобы его не услышал Полемей, — Соклей пробормотал Менедему:

— У каждого героя есть свои слабые места.

Менедем фыркнул от смеха — как показалось Соклею, слишком громко.

— У Агамемнона, повелителя множества людей, слабостью было тщеславие, у Ахиллеса — гнев и пята, — согласился Менедем. — А Большой Аякс сошел с ума. — Он похлопал Соклея по плечу. — Но как же хитроумный Одиссей? Он всегда оказывался прав или настолько близок к истине, что это все равно что быть правым. И он целым и невредимым вернулся домой, хотя большинство других героев погибли.

— И Одиссею тоже пришлось расплачиваться за то, что он был всегда прав, — ответил Соклей, чуть подумав. — Он стал героем в «Илиаде» и «Одиссее», но драматурги считают его хитрецом, слишком умным, умнее, чем это нужно для собственного блага. Никто не любит людей, которые всегда правы.

— Уж кому это лучше знать, как не тебе, верно? — сказал Менедем.

Соклей фыркнул. Стрела попала слишком близко к цели, чтобы это могло ему понравиться. Он давно понял, что большинство людей не любят, когда их поправляют, даже когда они не правы — особенно когда они не правы. И теперь он куда реже указывал другим на ошибки, чем в ранней юности.

«А если бы я и тогда не делал этого слишком часто, то сейчас я мог бы быть счастливее».

Соклей шевельнулся на досках юта, пытаясь не только устроиться поудобнее, но и спастись от собственных мыслей. Мысли преследовали его, как эринии, хотел он того или нет. Но хотя Соклей не мог спастись от Добрых, зато от мыслей — мог, побыстрей заснув, что он и сделал.

Соклей проснулся оттого, что Менедем ругался так, будто Добрые преследовали его по пятам.

— Что случилось? — зевая, спросил он двоюродного брата.

— И ты еще называешь себя моряком? — прорычал Менедем.

Это было нечестно: Соклея внезапно разбудили, и он даже не успел еще встать.

— Проклятущий ветер сдох, вот что случилось! — продолжал уже вставший и раздраженный Менедем. — Вообще ни ветерка!

— А… — Соклей скинул гиматий и тоже встал.

Обычно утром на борту судна он ходил голым, но теперь, из уважения к жене Полемея, не снял на ночь хитон.

Да, Менедем был прав: в воздухе не ощущалось ни единого дуновения.

— Боги, как плохо, — заметил Соклей. — Если мы пойдем только на веслах, нам будет трудно к закату добраться до Пароса.

— Как ни печально, но это правда, — согласился его двоюродный брат. — И даже если мы успеем вовремя, люди будут совершенно вымотаны и в ужасном настроении. И пусть меня склюют вороны, если я буду их в этом винить! Грести весь день — нелегкий способ заработать полторы драхмы.

— Знаю. — Соклей утешающим жестом положил руку на плечо Менедема. — Что ж, мой дорогой, нам дали это поручение потому, что наше судно способно идти против ветра или даже вовсе без него. Мы можем позволить гребцам покутить пару дней на Косе, когда туда попадем.

— Неплохое решение. — Менедем кивнул, потом озорно улыбнулся. — Вот и опять ты прав.

— Ладно, попытаюсь сделать так, чтобы этого больше не произошло, — сказал Соклей и подумал, что очень хорошо держался во время этой беседы.

Менедем имел удовольствие разбудить Диоклея, который встал медленнее обычного. Начальник гребцов, как и его капитан, сразу заметил, что наступил штиль.

— Людям придется порядком поработать сегодня, если погодка не изменится к лучшему. Значит, мы не можем позволить себе попусту тратить время, — заметил Диоклей и принялся трясти моряков.

Полемей и его телохранители тоже встали. Встала и жена Полемея — она была недовольна местом, доставшимся ей для ночевки, а заодно и тем, что проснулась на борту «Афродиты». Ячменные хлебцы, изюм и оливки на завтрак, похоже, пришлись ей не по вкусу, и она отпускала колкости по поводу имевшегося на акатосе вина.

— Работа предстоит тяжкая, — сказал Соклей. Солнце только что поднялось над горизонтом, а воздух уже был таким неподвижным, что Соклей заранее представлял, какая душегубка будет днем. — У нас хватит до Пароса воды и вина? У нас ведь теперь на борту пассажиры.

— На один день вполне хватит, — ответил Менедем.

Соклей кивнул: скорее всего, и вправду должно было хватить.

— Кроме того, если я наберу воды здесь, мы потеряем время, а у нас его сегодня в запасе не много.

Диоклей посадил на весла по восемь человек на каждом борту. По его приказу лопасти весел врезались в воду, и галера скользнула прочь из гавани Китноса, мимо южной оконечности острова, а потом на юго-восток — к Косу.

Находить путь в Кикладах было довольно легко: моряки редко теряли здесь из виду землю. Прямо к югу от Китноса лежал Сериф, а к востоку — Сирос. Крошечный островок между ними был хорошим ориентиром, чтобы взять курс на Парос, а вдалеке Соклей видел облака, нависающие над горой Марпесса, центральным пиком Пароса. Прошло немного времени, и в поле зрения показалась сама гора.

Море выглядело гладким, будто отполированный кусок паросского мрамора. Весла поднимались и опускались, поднимались и опускались. Диоклей время от времени менял гребцов, чтобы они могли немного отдохнуть. Жена Полемея развлекалась жалобами, а его телохранители бродили по судну, напоминая рыщущих в поисках добычи бездомных собак.

Соклей хорошо понимал, что они собираются чем-нибудь поживиться, и не мог не присматривать за ними. Правда, наемники не украдут слишком много — хотя бы потому, что им негде спрятать добычу, кроме как в уже битком набитых мешках с пожитками.

Но похоже, не все это понимали. Один из телохранителей — тот здоровяк, что дежурил в Халкиде перед дверью дома Полемея, — наклонился, заглянул под пустую банку и выпрямился, держа в руке большой кожаный мешок с черепом грифона. Соклей дернулся, будто его укололи булавкой.

— Положи на место! — взвыл он.

— И кто заставит меня это сделать? — вопросил охранник.

Его свободная рука легла на эфес меча.

Взойдя на борт судна, здоровяк не снял доспехов; его лицо под краем бронзового шлема искривилось в отвратительной улыбке. На Соклее была только шерстяная туника, из оружия у него имелся лишь нож на поясе. Униженный, он прикусил губу.

Менедем крикнул с кормы:

— Что ж, почтеннейший, если тебе так нужно содержимое мешка, почему бы тебе не посмотреть, что в нем такое?

— Я так и сделаю.

Македонец развязал ремешки, стягивавшие мешок. Череп грифона уставился на него пустыми глазницами, и на этот раз взвыл уже стражник, а не Соклей — от удивления и суеверного страха.

— Только попробуй уронить! — предупредил Соклей. Теперь он говорил уже не скулящим, а резким голосом. — Положи, откуда взял!

Слишком испуганный, чтобы ослушаться, стражник сделал, что было велено. Он, правда, не завязал мешок, но это могло подождать.

Едва череп грифона снова оказался под скамьей, воин спросил:

— Зачем вам нужна такая ужасная уродливая штука? Соклей улыбнулся самой зловещей из своих улыбок.

— До того как нам дали поручение привезти на Кос твоего господина, я собирался отвезти эту штуку в Фессалию, чтобы продать одной из тамошних колдуний.

Северо-восточная Эллада славилась своими колдуньями. Соклей не верил в колдовство — во всяком случае, не верил рациональной частью своего ума, — но, чтобы защитить драгоценный череп грифона, схватился за первое попавшееся оружие, оказавшееся под рукой.