Страница 2 из 24
Сгинули.
Мегги.
Реза.
Мортимер.
Скоро три месяца с тех пор, как они исчезли. А для Мегги срок уже перешагнул за три месяца…
Пес потянулся, прошлепал на сонно заплетающихся лапах к Элинор и уткнул нос в карман ее халата — там для него всегда находилось собачье печенье.
— На, на! — пробормотала она, засовывая в мохнатую пасть вонючую пластинку. — Хозяин-то твой где, а?
Она сунула листок собаке под нос, и глупая псина стала принюхиваться, будто и в самом деле могла учуять в буквах запах Орфея.
Элинор прочла вслух: « На улицах Омбры…» Сколько раз за эти недели она стояла тут по ночам, среди книг, потерявших для нее всякое значение с тех пор, как она снова осталась с ними наедине. И бумажные сокровища встречали ее теперь молчанием, словно знали, что она все их в ту же минуту обменяла бы на трех человек, которых потеряла. Потеряла в книге.
«Я научусь, разрази меня гром! — твердила она с детским упрямством. — Я научусь читать так, чтобы слова приняли меня в себя! Да, я научусь».
Пес смотрел на нее с таким видом, словно верил каждому ее слову, но сама она себе не верила. Нет. Она — не Волшебный Язык. Упражняйся она хоть десять лет, хоть сто — слова у нее не звучали. Не пели так, как у Мегги и Мортимера или у треклятого Орфея. Хотя она всю жизнь преданно любила книги.
Листок задрожал в пальцах Элинор, и она расплакалась. Опять они текут, эти слезы, сколько их ни удерживай. Сердце просто переполнилось. Элинор всхлипнула так громко, что пес испуганно вздрогнул. Как глупо, что из глаз течет вода, когда сердцу больно. В книгах трагические герои обычно отличались необыкновенной красотой. Об опухших глазах и покрасневшем носе там ничего не говорилось. «А у меня, когда я реву, нос сразу делается красный, — подумала Элинор. — Наверное, поэтому я и не гожусь в героини».
— Элинор!
Она вздрогнула и поспешно утерла глаза.
В дверях стоял Дариус в широченном, не по размеру халате, который она подарила ему на последний день рождения.
— Чего тебе? — неприветливо отозвалась она. — Куда опять подевался носовой платок? — Элинор, сопя, вытащила его из рукава и высморкалась. — Три месяца! Их нет уже три месяца, Дариус! Разве это не повод плакать? Еще какой повод! И не смотри на меня так сочувственно, глаза твои совиные! Сколько бы мы ни купили книжек, — она обвела широким жестом плотно заставленные полки, — сколько бы мы их ни отыскала на аукционах, ни выменяли, ни украли, ни одна не расскажет мне о том единственном, что я хочу знать! Тысячи страниц — и ни на одной ни слова о том, что меня интересует. Какое мне дело до всего остального? Для меня существует только один сюжет! Что сталось с Мегги? Что сталось с Резой и Мортимером? Все ли у них в порядке? Живы ли они еще? Увидимся ли мы снова?
— Дариус смотрел на стеллажи, словно надеясь найти ответ в одной из стоявших там книг. Но при этом молчал, как и книжные страницы.
— Я сделаю тебе молока с медом, — сказал он наконец и скрылся в кухне.
И Элинор снова осталась одна с книгами, лунным светом и уродливым псом Орфея.
Всего лишь деревня
Ветер потоками мрака хлестал по верхушкам крон.
Луна в облаках мелькала, как призрачный галеон.
Дорога змеей серебрилась на лоне пурпурных болот,
И скачет разбойник снова,
Он скачет и скачет снова,
Вот прискакал он снова к таверне и встал у ворот.
Альфред Нойес. Разбойник [2]
Феи уже начали свой танец — их стайки вились между деревьями, на лазурных крылышках дрожали звездные блики. Мо видел, как Черный Принц с тревогой поглядел на небо. Оно было совсем темным, темнее окрестных холмов, но феи никогда не ошибались. Лишь приближение утра могло выманить их из гнезд в такую холодную ночь, а деревня, чей урожай разбойники пришли спасать, лежала в опасной близости от Омбры.
Десяток бедных лачуг, тощие каменистые поля вокруг и стена, способная остановить разве что ребенка, но уж никак не солдата, — вот и все. Деревня, каких много. Тридцать женщин, оставшихся без мужей, и примерно столько же детей без отцов. В соседнем селе солдаты нового наместника два дня назад забрали весь урожай. Туда разбойники опоздали. А здесь еще было что спасать. Вот уже несколько часов они копали подземные убежища, показывали женщинам, как спрятать под землей скот и припасы…
Силач приволок последний мешок наспех выкопанной картошки. Его грубое лицо покраснело от напряжения. Таким же красным оно бывало во время драки или когда Силач напивался. Вместе они спустили мешок в тайник, выкопанный за полем. Жабы на окрестных холмах расквакались во всю глотку, словно поторапливая новый день. Мо накрыл тайник плетенкой из веток, чтобы его не нашли солдаты и сборщики налогов. Часовые, стоявшие у въезда в деревню, подавали тревожные знаки. Они тоже заметили фей. Да, пора было уходить, возвращаться в Непроходимую Чащу, до сих пор надежно укрывавшую разбойников, сколько солдаты ни прочесывали лес по приказу нового наместника. Вдовы Омбры прозвали его Зябликом — подходящее прозвище для тщедушного шурина Змееглава. Но этот заморыш был ненасытно жаден до добра своих подданных, даже самых бедных.
Мо провел рукой по лицу. До чего же он устал! Почти не спал в последние дни. Слишком много было вокруг деревень, куда не сегодня-завтра могли нагрянуть солдаты.
«У тебя усталый вид», — сказала вчера Реза, проснувшись рядом с ним. Она и не подозревала, что он лег лишь на рассвете. Пришлось сказать, что ему снились дурные сны и что от бессонницы он уходил в мастерскую, переплетал листы с ее рисунками — портретами фей и стеклянных человечков. Хорошо бы и сегодня Реза и Мегги еще спали, когда он вернется на заброшенный хутор, где поселил их Черный Принц, — в часе ходьбы на восток от Омбры, подальше от той стороны, где все еще властвовал Змееглав, бессмертный благодаря переплетенной Мо книге.
«Скоро, — думал Мо, — скоро его бессмертие кончится»! Но он твердил эту фразу уже давно, а Змееглав все еще был бессмертен.
К нему робко шла девочка. Сколько ей лет? Шесть? Семь? Прошло много времени с тех пор, как Мегги была такой вот малышкой. Девочка смущенно остановилась в шаге от него.
Из темноты вышел Хват и заговорщически подмигнул ребенку:
— Ага, гляди-гляди! Это и вправду он! Перепел. Малышей вроде тебя он обычно ест на ужин.
Хват любил такие шутки. Мо подавил желание сказать ему грубость. Девочка была светловолосая, как Мегги.
— Не слушай этого дурака! — прошептал он, наклоняясь к ней. — Что это ты не спишь, когда все спят?
Девочка широко раскрыла глаза, ухватилась за его рукав и потянула вверх, пока не показался шрам. Шрам, о котором рассказывалось в песнях…
Ребенок смотрел на него не отрываясь, с той смесью благоговения и страха, которую Мо так часто видел теперь в обращенных на него взглядах. Перепел.
Девочка побежала обратно к матери. Мо выпрямился. Когда начинал ныть шрам на том месте, куда вошла пуля Мортолы, ему казалось, что через это отверстие и проник в него Перепел — разбойник, которому Фенолио дал лицо и имя. Или он всегда был частью Мортимера, дремавшей внутри, пока ее не пробудил мир Фенолио?
Когда они приносили в голодающие деревни мясо или мешки с зерном, украденные у управляющих Зяблика, женщины, случалось, подходили и целовали ему руки. «Идите к Черному Принцу, его благодарите», — говорил он. Но Принц только смеялся. «Заведи себе медведя, — говорил он, — тогда они от тебя отстанут».
В одной из лачуг заплакал ребенок. Мрак постепенно окрашивался розовым. И тут Мо услышал стук подков. Всадники, не меньше десятка, а то и больше. Как быстро слух учится понимать звуки, куда быстрее, чем глаза — разбирать буквы. Стайки фей мгновенно рассеялись. Женщины заголосили и бросились к лачугам, где спали дети. Рука Мо сама собой потянулась к мечу, как будто он всю жизнь им орудовал. Это был все тот же меч, захваченный из Дворца Ночи, — наследство Огненного Лиса.