Джульетта

— В каких краях ты воевал, доблестный рыцарь? — начал он, решив держаться учтиво. — Едешь ли ты в Святую землю или возвращаешься домой?

Собеседник в кирасе не поверил своим ушам:

— Откуда ты взялся, чудак? Уж монах-то должен знать, что времена Крестовых проходов миновали! — Он показал на Сиену: — Эти холмы, эти башни и есть моя святая земля!

— Тогда я искренне рад, — поспешно заверил брат Лоренцо, — что прибыл сюда не с дурными намерениями!

Рыцарь, однако, не был в этом убежден.

— Позволь спросить, — начал он, прищурившись, — что привело тебя в Сиену, монах? И что ты везешь в этом гробу?

— Ничего.

— Ничего? — Рыцарь оглянулся на мертвое тело у канавы. — Станут Салимбени проливать кровь из-за пустяка! Уж наверняка у тебя там что-то ценное?

— Вовсе нет! — настаивал брат Лоренцо. Он еще не оправился от потрясения и не мог вложить достаточно убедительности в свои слова, чтобы развеять подозрения незнакомца, столь хорошо владеющего искусством убивать. — В этом гробу лежит один из моих бедных братьев, ужасно изуродованный после падения с нашей колокольни три дня назад. Я должен сегодня доставить его мессиру… семье в Сиену.

К огромному облегчению монаха, подозрительное выражение на лице рыцаря сменилось сочувствием, и он больше не расспрашивал о гробе. Отвернувшись, он нетерпеливо посмотрел на дорогу. Проследив за его взглядом, брат Лоренцо не увидел ничего, кроме закатного солнца, и тут же вспомнил, что лишь благодаря этому юноше, дерзкому посланцу Небес, он может продолжать свой путь, и, слава Создателю, без всяких опасностей.

— Кузены! — крикнул его спаситель. — Наш пробный заезд встретился с препятствием в лице этого несчастного монаха!

Только тут брат Лоренцо увидел пятерых всадников, возникших прямо на фоне солнечного диска. Когда они подъехали, он разглядел, что это совсем молодые люди, занятые какими-то состязаниями. Они не были вооружены; один из них, сущий мальчишка, держал большие песочные часы. При виде мертвого тела у края канавы он выронил свою ношу, и на стекле появилась большая трещина.

— Дурная примета перед скачками, — заметил рыцарь. — Может, наш святой отец отгонит нечистого парой молитв? Так что, брат, найдется у тебя благословение для моей лошади?

Брат Лоренцо гневно посмотрел на своего спасителя, подозревая какую-то каверзу. Но тот сидел в седле с совершенно искренним видом, словно в кресле у себя дома. Увидев, что монах нахмурился, молодой человек улыбнулся и сказал:

— Ладно, этой заезженной кляче все равно никакое благословение не поможет. Но скажи мне, прежде чем мы расстанемся, друга я спас или врага?

— Благородный господин! — Устыдившись своих сомнений в человеке, которого Господь послал избавить его от смерти, брат Лоренцо вскочил на ноги и прижал ладони к сердцу: — Я обязан тебе жизнью! Отныне и навсегда я твой преданный слуга!

— Хорошо сказано, но чей ты сторонник?

— Сторонник? — Брат Лоренцо в замешательстве переводил взгляд с одного на другого, как бы ища подсказки.

— Да, — сказал мальчишка, уронивший часы. — Чью сторону ты держишь на Палио?

Шесть пар глаз сузились, когда брат Лоренцо замялся с ответом. Взгляд чернеца упал на золотой клюв на украшенном плюмажем шлеме рыцаря, на черные крылья на штандарте, привязанном к его копью, и на огромного орла, распростершего крылья на нагруднике его кирасы.

— А, ну конечно, я держу сторону… орла! Да! Великого орла, властелина неба!

К его облегчению, ответ был встречен приветственными возгласами.

— Значит, ты и вправду друг, — заключил рыцарь. — Я рад, что убил его, а не тебя. Поехали, мы проводим тебя в город. Через ворота Камоллии после захода солнца не пропускают повозки, поэтому поспешим.

— Ваша доброта, — сказал брат Лоренцо, — оставляет меня в неоплатном долгу. Дозвольте мне узнать ваше имя, чтобы вечно повторять его в смиренной молитве!

Шлем с клювом коротко качнулся в сердечном кивке.

— Я из контрады Орла. Люди зовут меня Ромео Марескотти.

— Значит, ваше бренное имя — Марескотти?

— Что значит имя? Орлы живут вечно.

— Только Небеса, — возразил брат Лоренцо, чья природная въедливость временами пересиливала благодарность, — могут даровать вечную жизнь.

Рыцарь улыбнулся.

— Тогда орел, — ответил он, развеселив своих спутников, — любимая птица Девы Марии.

Когда Ромео и его кузены доставили монаха с повозкой к названному им дому в Сиене, сумерки уже сменила темнота и недоверчивая тишина накрыла город. Двери и ставни были закрыты, засовы задвинуты, чтобы в дома не проникла нечисть, просыпающаяся с приходом ночи, и если бы не луна или случайный прохожий с факелом, брат Лоренцо неминуемо заблудился бы в густом лабиринте крутых городских улиц.

Когда Ромео спросил, к кому он направляется, монах солгал. Он слишком хорошо знал о кровавой вражде между Толомеи и Салимбени, чтобы понимать — в случае неудачного стечения обстоятельств признание о его визите к великому мессиру Толомеи может оказаться роковым. Он не знал, как поступят Ромео и его кузены, при всей их готовности помочь, и какие непристойные сплетни поползут по городу, скажи он правду. Поэтому монах ответил, что едет в мастерскую маэстро Амброджио Лоренцетти — из всех сиенцев он знал лишь его одного.

Амброджио Лоренцетти был даровитый художник, снискавший широкую известность своими фресками и портретами. Брат Лоренцо никогда не встречал его лично, но помнил, как кто-то рассказывал, что этот великий мастер живет в Сиене. Не без трепета чернец назвал это имя Ромео, но когда молодой человек ничего не возразил, монах уверился, что поступил правильно.

— Ну что ж, — сказал Ромео, осаживая лошадь посреди узкой улочки. — Вот мы и приехали. Синяя дверь.

Брат Лоренцо огляделся, удивившись, что прославленный мастер живет в столь убогом месте. От мусора и помоев было некуда ступить, и тощие кошки сверкали глазами с порогов и из темных углов.

— Благодарю вас, — сказал он, слезая с повозки, — за неоценимую помощь, добрые господа. Небеса по справедливости вознаградят ваше великодушие.

— Отойди в сторону, монах, — отозвался Ромео, спешиваясь. — Мы внесем гроб в дом.

— Нет! Не трогайте его! — Брат Лоренцо попытался встать между Ромео и гробом. — Вы мне и так достаточно помогли.

— Чепуха! — Ромео едва не отпихнул монаха в сторону. — Сак ты собираешься его втаскивать без помощи?

— Я не… Бог подскажет мне способ! Маэстро поможет!

— У художников острый глаз и верная рука, но не сила. — На этот раз Ромео действительно отодвинул собеседника в сторону, но сделал это мягко, помня, что имеет дело со слабым противником.

— Нет! — воскликнул он, чуть ли не кидаясь на гроб грудью, желая заботиться о нем в одиночку. — Я вас умоляю… Нет, я приказываю!

— Ты мне приказываешь? — чуть не рассмеялся Ромео. — Эти слова разжигают во мне любопытство. Я же спас тебе жизнь, монах! Отчего это ты вдруг не в силах принять мою доброту?

По другую сторону синей двери, в мастерской, маэстро был занят обычным для этого времени суток делами: смешивал и пробовал краски. Ночь принадлежит смелым, безумцам и художникам — часто в одном лице, — и это прекрасное время для работы, потому что все заказчики уже дома, едят, пьют и спят. Никто не побеспокоит маэстро после заката.

Поглощенный любимым занятием, маэстро Амброджио не обратил внимания на шум на улице, пока не зарычал его пес Данте. Прямо со ступкой в руках художник подошел к двери и попытался оценить ожесточенность спора, разгоревшегося, судя по звукам, буквально у его порога. Ему пришла на ум величественная гибель Юлия Цезаря, павшего под ударами кинжалов римских сенаторов и очень красиво умершего — с кровью на белом мраморе и в гармоничном обрамлении колонн. Может, какой-нибудь знатный сиенец погибнет похожим образом, позволив маэстро запечатлеть эту сцену на какой-нибудь местной стене?

В этот момент забарабанили в дверь. Данте залаял.

— Тихо! — сказал Амброджио псу. — Советую тебе спрятаться, на случай если сюда ворвутся разъяренные спорщики. Я знаю таких людей куда лучше, чем ты.