Страница 29 из 42
Боязно Витечке.
А надо идти, куда денешься. Надо же с этим сделать что-то... как мать говорит, уж если что-то сделал, надо исправить. Правда, когда Витечка исправляет, оно еще хуже получается. Но надо... надо... все равно надо.
Идет Витечка.
Боязно.
Ключ поворачивает.
Смотрит под шкаф. Лучше бы не смотрел. Лучше бы не видел. Лучше бы не знал. Верно говорят, меньше знаешь — крепче спишь.
Лес шумит. Маленький — а все равно лес. И море шумит — хоть и крохотное, а все равно море там, где Витечка склянки разлил. И из моря водоросли тянутся, и лесом разрастаются. И шевелится лес, и дышит лес, и живет лес, и уже тесно ему под шкафом, и уже тянется во все стороны, так, глядишь, и всю сараюшку займет.
Схватил Витечка тряпку, давай лес валить, с корнем рвать, а как его рвать, вот он, единым комом под шкафом сидит, в доски впился, в шкаф впился, ни начал, ни концов не найдешь... ничего, начал как-то поддаваться, хресь, хруп, одна веточка, другая, один корешочек, другой. Там, правда, еще крысы эти, ну не крысы, черт пойми, что, ну да ничего, Витечка их шваброй.
Тут-то он и вылез…
Оно…
Черт пойми.
И уже не на четырех лапах, на двух... идет, глазищами красными пялится, языком раздвоенным пасть безгубую лижет. Идет, на палку заостренную опирается, а ведь палкой такой и глаз Витечке недолго выколоть.
Боязно Витечке.
Замахнулся Витечка на него шваброй.
А тот пикой своей.
Испугался Витечка, побежал Витечка, где бы еще выход из сараюшки найти, вошел же как-то, а черт его вспомни, как вошел. Забился в угол Витечка, орет дурным голосом, хоть бы услышал кто, хоть бы отец, пусть придет, пусть увидит, пусть ремнем отлупит, пусть хоть что, только не это. Не это.
Смотрит Витечка... вот он... перед ним стоит и штуку какую-то из веток сплетенных протягивает. Витечка бочком-бочком — и на улицу, и бегом домой. Хорошо, на кухне нет никого, вон, полная тарелка печенек всяких, бери не хочу... нагреб Витечка охапку целую и бегом назад. Прибежал в сараюшку, там и нет никого, расстроился даже. Глядит — вот он, уже на садовой дорожке сидит, на Витечку смотрит.
Поклонился.
Взял дары, которые чужеземец принес.
Себя в грудь ткнул.
— Агм.
— Ви... Витечка... Виктор...
— Вьы... тьеч... х-а-аа.
— Да, да. Витечка я. Витечка.
Подумал, букву В на песке нарисовал. Отец говорил, вроде так начинать надо... с чужеземцами.
— Па-ап.
— Да уйди, дай доделать.
— Да па-ап же!
— Пшел вон!
Да какое там — пшел вон. Да как он может вообще, идиотина, сидит, пялится в свой экран, пишет там какие-то таблицы, когда там, в сараюшке-то такое... такое...
— Ма-а!
— Да погоди ты.
— Ма-а!
— Ну сейчас. Ох ты горе мое, пять минут он подождать не может! Любочка, так где это, говоришь? Слушай, я сколько в этом «Фокусе» была, таких курточек не видела, все чушь какая-то висит.
— Ма-ма!
— Да сейчас, сейчас… Где? За бижутерией? Да ты что, там еще и бижутерия есть? Слушай, не знала.
Да как она может... как они могут... все... когда тут такое... такое... там, в сараюшке... его же Агм зовут. Он Витечке корону сплетенную подарил, как у него. А потом голубя подстрелил из лука, вот так, на лету, хоп — и нету. Он и Витечке дал пострелять, только промазал Витечка... где ему... этот-то всю жизнь стреляет, еду добывает. Да что у него жизнь. Без году неделя.
— Па-ап!
— Да подожди ты! Пшел вон, я сказал.
Какое там — пшел вон. Они же вместе на дерево залезали. Витечка с этим, кто быстрее, а Витечка быстрее залез… а потом Агм лодку делал, чтобы по морю плавать, а Витечка ему свой кораблик принес, который в городе купили. То-то он радовался... потом Витечка ему еще игрушек принес, которые поломанные уже, которые не жалко... ух он и визжал... из старого конструктора мельницу сварганил, муку молоть, трансформера долго разбирал, из плеера какие-то проводки-батарейки выудил, экран-чик у себя в хижинке поставил, чтобы светло было. Витечка хотел ему машинку принести, которая сама едет, побоялся… умрет еще… от счастья… или уедет куда-нибудь, ищи потом, свищи.
— Ма-а!
— Да сейчас, сейчас. Любочка, я тебе говорю, там шторочки в «Декоре», ну один в один под твою квартиру, там.
Да какие могут быть шторочки… схватить бы этих взрослых в охапку, потащить бы туда… в сараюшку… где…
— Па-ап!
— Ну чего тебе, чего?
Витечка смотрит в папины глаза, темные, серые, прямо пугается, прямо не верит, что так бывает, чтобы папа на него смотрел.
— Па-а, а там Агм живет.
— Ну-ну... — папа режет курчонка, красного от специй, — и где же?
И тут как молния бьет Витечку. Нельзя говорить… нельзя… это же там, в сараюшке, куда нельзя… где лужа… да не лужа, море… где разбил… где…
— А… не, я его выдумал.
— Очень хорошо, весь в папу, — мама разливает чай, — папа у нас тоже всегда что-нибудь выдумывает… как из разъездов своих вернется.
— Да будет тебе при ребенке.
Боится Витечка… а вдруг узнает папа… да что вдруг… теперь и не скроешь… теперь… когда Агм…
— Ну, молодой человек, как оно у вас получилось-то? — мужчина в строгом костюме косится на Витечку.
— А… не знаю.
— Да как не знаете? Такой мальчик умненький и не знает.
— А… оно само.
— Да как же так? Что-то не видел я, чтобы стекла сами бились… ишь, какие самостоятельные.
Молчит Витечка. Стыдно Витечке, вот-вот слезы градом… а тут начнется. Ой, какой мальчик большой и плачет, да как не стыдно… стыдно, потому и плачет.
— Сумку… вы кинули?
— А я думал… она на парту упадет…
— Вот оно как… сумка, вишь, виновата… перелетела… ужас-то какой. Так это не вас, молодой человек, это сумку к директору вызывать надо… и в угол поставить.
Директор улыбается. Витечка тоже улыбается. Может, все обойдется… может…
— Фамилия-то ваша… запамятовал.
— Иванчук.
— А. Ну что, папа-то ваш гомункула так и не вывел?
— Кого?
— Гомункула-то говорю не вывел?
— А… тараканов всех вывел… много было.
— Вот оно как… эх, молодой человек, вам и неинтересно, чем папа ваш занимается… самозарождение жизни… гомункул… отчаянный мужик… если все склеится, на Нобелевку пойдет, как пить дать… вы, поди, и в лабораторию его не заходите.
— А он… не велит.
— Правильно не велит, еще напортите там чего. Ну все, идите… папе вашему позвоню, скажу, чтобы не ругал… ну, ну, такой мальчик большой, а плачет… сколько лет? Восемь уже? Ох, время летит.
Витечка спешит домой — скорей, скорей. В первые дни после каникул школа, она как бы и не школа, так, собрались, поговорили, про жизнь, про Родину, про я-гражданин-России, разбежались, а Лешка в Париже был, а на него пялятся все, как бараны, ну и пошел он, этот Лешка, вот Витечка завтра, точно, Витечка завтра Агма с собой возьмет. За Витечкой тоже вот так же толпами ходить будут. Витечка еще скажет Агму, чтобы в Лешку прицелился… нет, не выстрелил, просто прицелился… то-то ха-ха будет.
— …конечная.
Витечка выскакивает из автобуса, бежит по поселковым улицам в свой мир, родной, привычный, тут нет никакого Лешки с его Парижем и директора никакого нет, тут мама с папой, тут вечером торт обещали, Витечке серединка достанется, тут… тут Агм… он Витечку учил из лука стрелять, у Витечки получилось… он в ворону попал… да.
…Витечка замирает.
Что-то изменилось. Чего-то не стало в зелени дворика, чего-то. Витечка бежит, Витечка еще не верит, не понимает, чуть не врезается в громадину склянок, кто-то хватает его, отец.
— Ишь, шустрый какой… чертенок… сейчас бы вдребезги все… а хорошо тебя постригли… меня бы так… меня как ни обкорнают, все только людей пугать.
— А где?
— А все… танцуй, парень, грант дали… теперь вишь, лабораторию новую делают… а сараюшечку эту.
Витечка бежит к обломкам того, что еще вчера было самой страшной тайной.
— А… ничего не нашли?
— А чего там найти надо было, клад? Чего ты там роешься, заначка у тебя там была, что ли? Гляди, Олюш, парню восемь лет, уже заначки делает… весь в меня.